Высокое небо - Грин Борис Давыдович. Страница 1

Борис Грин

ВЫСОКОЕ НЕБО

ГЛАВА I

Разговор с Поликарповым. — «Семейный» вечер. — Побережский. — Первые ласточки. — Статья Микулина. — На проводе — Орджоникидзе. — Слава М-25. — Задание наркома. — Ненаписанная биография. — Первый орден. — «Дайте мощность!» — Нина Ивановна. — Приезд Чкалова.

В последних числах октября позвонил Поликарпов. Это было полнейшей неожиданностью. Ведь только на днях приехавшие из наркомата товарищи рассказали, что он отбыл в длительную заграничную командировку с правительственным заданием особой важности, разумеется, по авиационным вопросам.

Один из наркоматских буквально сгорал от желания показать свою осведомленность. В разговоре, там где нужно было ставить точку, он ставил многоточие. «Что за правительственное задание? О, об этом знают лишь немногие…» Дальше следовала сердечная и чуть виноватая улыбка: дескать, так уж случилось, что и я в их числе.

Заводские осторожничали, но по-своему. Нащупав слабинку наркоматского, они не задавали неположенных вопросов, а потихоньку подталкивали человека к последней ступеньке.

Голос, полный почтения, констатировал:

— Много еще такого, о чем знают немногие. Тайна — это не шутка.

Кто-то пустил просто так, наудачу:

— Человеку нужно два года, чтобы научиться говорить, и вся жизнь, чтобы научиться держать язык за зубами.

Слушая заводских, наркоматский чувствовал себя так, словно его испытывали на разрыв. Его неудержимо тянуло освободиться от тайны. Она никак не хотела находиться там, где ей положено, а все ворочалась, распирала изнутри, ехидно просилась к людям. Он же забавлялся тем, что разрешал ей выглянуть, и тут же загонял обратно. Впрочем, это была не просто забава. Он понимал, что пока таит свою тайну, она его пленница, но стоило ее выпустить — и они бы поменялись ролями.

Кончилось тем, что наркоматский заложил руки за широкий кожаный пояс френча, как бы давая понять, что игра окончена.

— Тайна, действительно, не шутка, — сказал он уже без многоточия. — Не могу не вспомнить изречения: «Один может открыть больше другого, но никто — всего». Между прочим, так говорят в Испании.

Разговор на этом оборвался. Заводские разошлись и только потом спохватились: наркоматский-то начал с Поликарпова, а кончил Испанией. Что это, намек?

Прошло несколько дней, а все не было времени хорошенько обдумать то, что взбудоражило товарищей. Только сейчас, в ожидании телефонного разговора с Москвой, Швецов вспомнил и наркоматского, и его намек, и понял, что связь Поликарпов — Испания сугубо однозначна. Если взглянуть на всю цепочку, то она выглядит примерно так: истребители конструкции Поликарпова либо уже воюют, либо будут воевать в Испании.

Телефонистка долго и безуспешно соединяла Москву. По-видимому, была повреждена линия, потому что женский голос монотонно и безнадежно звал: «Москва… Москва… Москва…» Внезапно набежал густой трубный шум, который поглотил все звуки, метавшиеся по огромной линии связи. Растаяв, он унес в провал половину слов, «…ква! …ква!» — повторяла теперь телефонистка.

Аркадий Дмитриевич улыбнулся. Он представил себе лягушку, да так явственно, что невольно поежился. В следующий миг воображение дорисовало тихую, будто темным лаком налитую заводь, окаймленную гибким камышом, маленькую лодчонку в одно весло.

Теперь уже не скоро придется увидеть все это наяву. Давным-давно оборвалась последняя паутинка бабьего лета. Вот-вот ляжет снег, и почти на полгода воцарится зима. Дни стали чуть не вдвое короче летних, а работы, наоборот, раза в два больше. Не сегодня-завтра уйдет на испытания новый двигатель, тогда вообще — ни минуты свободной. Вот и получается «ква… ква…»

Телефонистка добилась-таки своего. На линии стало тихо.

— Главный конструктор товарищ Швецов? У телефона главный конструктор товарищ Поликарпов. Говорите, пожалуйста.

— Аркадий Дмитриевич, здравствуйте!

— Здравствуйте, Николай Николаевич!

Эти сдержанные слова означали нечто большее, нежели обыкновенное приветствие. При встрече они бы непременно сопровождали дружеское пожатие рук. Так бывало всегда, когда приходилось свидеться. Но встречи удавались редко.

Швецов и Поликарпов впервые встретились в середине двадцатых годов. Аркадий Дмитриевич жил в ту пору в Москве и уже несколько лет работал на авиационном заводе «Мотор». Положение главного инженера не изменило его привычку жить незаметно. В авиационных кругах он вращался по надобности, а не моды ради, избегал шумных пирушек с летчиками — фаворитами сезона, не терпел тех, кто исповедовал веру в удачный случай.

Он знал, что его считают нелюдимом, но отнюдь не тяготился этим. Наоборот, радовался. Скольких толковых инженеров загубило их неумение управлять собою! Они искренне верили, что все успеют, и просчитались. Он же панически этого боялся.

Жизнь вознаградила Швецова за его добровольное затворничество. Он, никому не известный конструктор, по существу дебютант, принял участие в конкурсе на лучший двигатель для учебного самолета и вышел победителем. Стосильный М-11, решенный в виде пятицилиндровой звезды воздушного охлаждения, принес своему создателю широкую известность. Этому мотору суждено было стать первым серийным авиадвигателем отечественного производства.

Конструктору выплатили конкурсную премию. В Госавиатресте в торжественной обстановке ему вручили золотые часы с многозначительной гравировкой: «Первому конструктору первого советского авиамотора тов. Швецову». Но, может быть, самым значительным было то, что Поликарпов присмотрел новорожденный двигатель для своего тоже только что созданного учебного самолета.

Морозным январским утром 1928 года служители ангара Центрального аэродрома выкатили на линейку новенький У-2 пред грозные очи испытателя Громова.

Летчик глядел хмуро, был неразговорчив. Накануне он испытывал новый истребитель и вынужденно покинул машину в воздухе. Ему впервые пришлось воспользоваться парашютом. Прыжок оказался не совсем удачным: было ветрено, парашют занесло в сторону. Шелковый купол накрыл вершину березы, и Громов повредил ногу. Впрочем, это не помешало ему наутро явиться на новые испытания.

Поликарпов и Швецов были уже на месте в ожидании начала полета. Они, конечно, волновались, но каждый по-своему. Аркадий Дмитриевич отвлекал себя тем, что в уме прикидывал дальность знаменитого громовского рейса на самолете АНТ-3 — «Пролетарий» по европейским столицам. «Москва — Кенигсберг — Берлин — Париж — Рим — Вена — Прага — Варшава — Москва», — нашептывал Швецов, стараясь забыть о том, что сейчас его двигатель попадет в руки знаменитого Михаила Громова.