Летние детективные истории - Устинова Татьяна. Страница 1

Коллектив авторов

Летние детективные истории

Ольга Тарасевич

Украденное лето

Я лежу на крыше. Жгучее солнце щедро прокаливает каждую клеточку моего тела. Терпко пахнет расплавленным битумом, загазованным московским воздухом и голубиным пометом. Птицы гадят где попало, поэтому, прежде чем расстелить плед, мне приходится особенно внимательно смотреть по сторонам.

Бутылка с минеральной водой, пачка печенья, стопка книжек. И так – каждый день, с утра до вечера – я готовлюсь к вступительным экзаменам в театральный институт.

Готовлюсь и немного побаиваюсь уборщицу из нашего подъезда. Она у нас бдительная – вдруг заметит, что дверью, ведущей на чердак, пользуются? Я сделала гнусность – сбила старый замок, повесила новый (по виду точно такой же), и теперь только у меня есть ключ от ярких солнечных прожекторов. Впрочем, что делать летом на крыше коммунальщикам? Зимой они убирают снег и скалывают сосульки, а теперь, в июле, мое мелкое хулиганство вряд ли имеет высокие шансы быть раскрытым. В общем-то, мне не стыдно за такую самодеятельность. Обожаю лето, обожаю загар. Смуглая кожа особенно хороша. Но дело не только в эстетике. Мне нужен ультрафиолет как воздух, я готова жариться на солнце часами. Жадно впитывая тепло, я, словно аккумулятор, заряжаюсь неимоверным количеством энергии. Солярий – ерунда, это как цветок через противогаз нюхать. Нет ничего лучше яркого солнечного света!

В такие июльские дни наша семья всегда выезжала на море. Всего лишь Сочи, не очень комфортабельная гостиница, – но это был единственный шанс для моего отца-режиссера и мамы-актрисы забыть о своих съемках. Наше семейное «место встречи изменить нельзя» – это кинофестиваль. Две беззаботные недели, и волосы пахнут морем, губы всегда немножко соленые, а свежий шоколадный загар пощипывает плечи. Теперь мне кажется, что я не ценила своего счастья, ворчала, бурчала. На кинофестивале все так активно дегустировали местные вина, что на пляже уединиться было невозможно, рядом всегда нарисовывалась какая-нибудь звезда, которую тянуло к коммуникации с чадом известных родителей. А я уставала от актерской братии еще в Москве и хотела просто греться на солнышке. И, кстати, по-моему, даже в самом сопливом младенчестве не чувствовала себя маленькой. Первое воспоминание детства – ослепительно красивая мама, гримерка, я реву, потому что мне хочется поиграть с костюмами, а мамуля негодующе поднимает брови: «Марина, что за поведение, ты уже большая девочка!»

Я быстро привыкла к тому, что по жизни являюсь априори взрослой. И привыкла к нашим поездкам в Сочи. Но в этом году родители дружно решили: никаких фестивалей, ребенок готовится к вступительным экзаменам, надо сосредоточиться перед предстоящими испытаниями. «Не хватало еще, чтобы ты с треском провалилась!» – истерила вечно вызывающе красивая мамуля. Журналисты окрестили ее «российской Шэрон Стоун», но мне кажется, что мама намного красивее голливудской кинодивы. «Мариночка, к детям известных родителей всегда особо пристальное внимание. Пожалуйста, постарайся нас не подвести», – тихо говорил папа, ероша светлые, торчащие в разные стороны кудряшки. Мой папка похож на внебрачного сына Пьера Ришара, и в обычной жизни он – тихий, спокойный человек. Но, видя его на съемочной площадке, я понимаю, что под вежливой папочкиной личиной скрывается настоящий монстр, который орет, судорожно размахивает руками и выдает такие трехэтажные нецензурные конструкции, что уши сворачиваются в трубочку.

Итак, на «Кинотавр» мы в этом году не поехали. Мамуля укатила в Минск, где на базе «Беларусьфильма» клепается очередное российское телевизионное мыло. Папка снимает для РТР серьезное историческое кино и неделями зависает в Сергиевом Посаде. А я загораю на крыше, учу письмо Татьяны к Онегину и отрывок из Льва Толстого для творческого конкурса. Вечером ко мне приходят педагоги по бальным танцам и сценическому мастерству. Не знаю, правда, зачем мне репетиторы. Все-таки, как говорится, гены пальцем не выколупаешь, я, похоже, прирожденная актриса. Первый раз снималась еще в пеленках, потом был «Ералаш», а в последние годы я вообще чаще оказывалась на съемочных площадках, чем в школе (поэтому в аттестате у меня ужасные оценки, только за русский язык и литературу не стыдно). Впрочем, репетиторы так репетиторы. Я стараюсь не расстраивать родителей, они и без моей помощи часто оказываются в трясине мрачной депрессии, и тогда дома пахнет вином и сигаретами, мама плачет, отец молча слоняется по комнатам. Творческие люди – они реально такие ранимые…

– Я к вам пишу! Чего же боле? Что я могу еще сказать? – шепчут мои губы, и я невольно забываю о родителях, лете, предстоящих экзаменах.

Пушкин – гений, гений! Сколько лет назад писались эти строки! Простые незамысловатые слова. Только сама душа кровоточит ими.

Ничего больше нет…

Лишь девушка, охваченная пламенем первого чувства.

Лихорадочно стучит сердце, сбивается дыхание, я признаюсь в любви, мечусь от страха к счастью, умираю, воскресаю.

– Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать. Но вы, к моей несчастной доле…

Солнце, клетчатый плед, запах битума.

Какую-то секунду я недоуменно оглядываюсь по сторонам, а потом понимаю: телефон. Звонит-разрывается.

– Марина, ты где? Мне надо срочно с тобой поговорить!

Марина? Собственное имя и мамин голос окончательно отрезвляют меня, выводят из образа пушкинской Татьяны.

– Мамуль, я как всегда. Сижу на крыше, к экзаменам готовлюсь. Два дня ведь осталось. А в чем дело? Что-то случилось?

– Случилось! – всхлипнула мама. – Марш домой!

Я быстро закидываю книжки в пакет, складываю плед и лечу к окошку, через которое выбираюсь на крышу.

Чердачный полумрак. Никаких подозрительных звуков, только лифт гудит где-то внизу.

Ловко просунув руки через прутья решетки, я щелкнула замком, потом закрыла свой персональный пляж и помчалась вниз по ступенькам.

Еще в прихожей меня едва не сбил с ног отчаянный густой запах валокордина.

О господи! Мама в спальне, зарылась лицом в подушку, рыдает, как ребенок.

– Мамочка, не плачь. Ну все, прекрати! Что, опять очередная морщинка? Давай я позвоню твоей косметичке, она приедет и подколет тебе ботокс. А если тебе какая-нибудь дура-актрисулька сказала, что ты поправилась, то это вообще фигня. Ты у меня стройна, как кипарис.

– Ты думаешь?

Мама перестала всхлипывать и слабо улыбнулась. Говорю же, все актеры – большие дети.

Опять двадцать пять, снова рыдает…

– Мариночка, это ужасно. Я только приехала. Вышла из поезда. И тут ко мне вдруг бросилась цыганка.

– У тебя что-то пропало?

– Нет. Думаю, что нет. Но она… ты бы видела ее глаза, черные, страшные… так и сверкают из косматых волос, чистая ведьма! И она все про меня знала.

– Мать, про тебя все знают малейшие подробности. С нашей желтой прессой это неудивительно. Успокойся.

– Марина, она… это была не поклонница, нет. И я не думаю, что она меня узнала. Она прошла мимо меня… А потом вернулась и сказала, что я замужем, у меня есть дочь, которая готовится к вступительным экзаменам.

Я хмыкнула:

– Надо же, какая проницательность. Да вы с папкой во всех интервью говорите, что я пойду по вашим стопам. И я рассказываю журналистам то же самое.

Мама откинула назад длинные светлые волосы и вздохнула:

– Я думаю, такие люди, как та цыганка, вообще не читают газет.

– Телевизор все смотрят! Мам, что ты расстраиваешься? Ну узнали тебя. Или цыганка оказалась провидицей, в чем я лично очень сомневаюсь. Но все же в порядке!

По щекам мамы снова заструились слезы.

– Ты меня все время перебиваешь. Она сказала, что если ты в этом году не поступишь в институт, то тебя ждет… смерть.

Я натянуто рассмеялась:

– Тогда я буду жить вечно. Мне кажется, что даже если я завалю все экзамены, меня все равно зачислят. С одной моей фамилией место в списке студентов мне обеспечено. Мамуль, а ведь я же еще и талантливая!