Личное отношение (СИ) - Рауэр Регина. Страница 1
Регина Рауэр
Личное отношение
Раз
Сентябрь
— И до чего ты докатился, Лавров? — я говорю сам себе.
Щелкаю, прикрывая огонь, зажигалкой.
И напротив окна застываю.
Рассматриваю уже по-осеннему золотые тополя, что вечны и что помнят ещё нас со Стивой и как мы по ним взбирались.
На спор.
Во время пары по анатомии.
Пару вёл тогда ещё доцент кафедры Вадим Вадимович Лопухов, которого иначе как Лопухом никто из студентов не называл и в строгость которого никто не верил, а поэтому оказаться во время его занятия по другую сторону окна было можно.
И драить, утешая себя мыслями о выигранном споре, после месяц всю кафедру тоже оказалось можно. Даже нужно, как своим тихим интеллигентным голосом, поправляя очки, заверил Лопух.
Много лет назад.
Что прошли, остались в памяти чем-то светлым и хорошим.
Беззаботным.
И может от этого на предложение теперь уже завкафедрой Лопухова Вадима Вадимовича я согласился?
Снова оказаться, снова вспомнить, снова пройтись по длинным, неуловимо пропахшим формалином, коридорам.
Будто отмотать прожитые годы…
— Стареешь, — я усмехаюсь своему отражению.
Курю против всех правил в кабинете, гадаю, смотря на ползущих к корпусу студентов, кто из них окажется во врученной мне двести девятой группе.
Точно не фиолетовый школьный рюкзак, что беспомощно останавливается посреди протянувшегося вдоль здания тротуара, оглядывается, задирает голову к окружившим корпус многоэтажкам и в телефон — карты в помощь — снова утыкается.
Первый курс, которому выдали расписание и забыли выдать ориентир, заодно гуманно не упомянув о раскиданных по всему городу корпусах, что, подобно стратегически важным объектам, не отмечались ни на одной карте.
И бодро цокающая каблуками девушка с летящими светлыми волосами на студентку не похожа. Она проходит мимо ворот, к которым убогие, осчастливленные парой и знаниями первого сентября в полдевятого утра, стекаются, подъезжают машины, ибо студенты ныне пошли не бедные.
А очень даже богатые.
Могут себе позволить лихо подруливать, закладывая показные виражи, на W Motors Fenyr SuperSport, от вида которого у меня вырывается удивленно-восхищенный свист.
Мальчишеская зависть.
Смешная.
Как и мажористый пижон, что с водительского места вылетает, обегает машину и пассажирскую дверь распахивает.
Подает, чуть кланяясь, галантно руку.
И девушка выпархивает.
Смеётся… солнечно, и кажется, что задорный смех долетает сквозь деревья и до второго этажа, скользит в распахнутую форточку, и улыбка на этот призрачный радостный смех получается против воли.
Задерживается взгляд на пёстром и летящем шарфике, на кислотно-зелёной футболке с кошмарным принтом и на сколотых в небрежный пучок чёрных волосах, что из растрёпанной причёски выбиваются, вьются и лицо обрамляют.
Вызывают детское желание за прядь дёрнуть.
— Идиот, — я хмыкаю тихо, выношу себе неутешительный приговор.
И отвернуться себя заставляю.
Бурное прощание влюбленных со страстными поцелуями смотреть не хочется, пропадает желание разглядывать убогих и несчастных, и сигарету я тушу с неясным раздражением.
Подхватываю журнал, дабы в учебную комнату направиться.
Познакомиться.
И громким хлопком двери заставить двести девятую группу вздрогнуть, подскочить с табуреток, примолкнуть, обрывая шумный гвалт, за который разнос от лаборантки — пока я шёл от противоположного конца коридора — они уже получили.
— Утро доброе, похоронный марш медицины, — я расплываюсь в улыбке.
Прохожу к своему столу, что вместе с другими, повернутыми друг к другу, образует т-образную конструкцию, в гробовой тишине. Рассматриваю, не торопясь садиться, тринадцать повернутых ко мне голов в белых шапках.
Серьезные лица.
Напряженные.
И халаты застёгнуты на все пуговицы-кнопки.
Не придраться.
— Мне зовут Кирилл Александрович Лавров, на этот семестр вашим преподавателям буду я, — выговариваю я отчётливо, сажусь и журнал под пристальными взглядами открываю. — Изучать мы с вами почти весь семестр будем нервы, которые к декабрю вы с легкостью будете находить на трупах, но не у себя. Ваши нервы до экзамена не доживут.
И улыбаются они, принимая мои слова за шутку, зря.
Учить, проводя бессонные ночи и проклиная трехэтажным матом меня, они станут до победного и знаний, что в бестолковых головах задержатся навсегда.
— Кто староста? — ручкой я щелкаю, поднимаю взгляд от колонки имён-фамилий-отчеств и на взметнувшуюся вверх руку бледной девушки смотрю. — Сегодня все?
— Да, — она отвечает неуверенно.
Робко.
Правильно, поскольку бояться надо. Без страха к отчислению и преподам медицинский не заканчивают и врачами не становятся.
— Тогда познакомимся, — я предлагаю радушно.
Оглашаю список, кивая и запоминая лица, что быстро превращаются в знакомые, дохожу до конца списка и последнюю фамилию зачитываю:
— Штерн Дарья Владимировна.
— Я здесь, Кирилл Александрович, — она отвечает жизнерадостно, приподнимается.
Улыбается… солнечно.
И по этой солнечной улыбке спутницу мажора получается узнать, нахмуриться на выбившиеся из-под колпака тёмные пряди и удар сердца странным образом от взгляда необычных глаз цвета мёда пропустить…
Два
Ноябрь
Серое небо, серые тучи, серый осенний мир и асфальт, мокрый от противно моросящего дождя, тоже серый.
Унылый, как знания отдельных индивидуумов сто третьей группы, занятие у которых по идиотизму душевному я согласился провести вместо Татьяны Львовны в собственный законный отпуск.
— Антипова, — я перевожу взгляд с тоскливого пейзажа за окном на не менее тоскливую физиономию будущей коллеги, — в вашу голову мысли приходят только умирать. И анатомия у вас вместо религии. Верите, что кости и суставы есть, но ничего о них не знаете. Садитесь уже, Валерия Викторовна.
От измученной жертвы, что враз светлеет ликом, я досадливо отмахиваюсь, ставлю точку напротив её фамилии и нового мученика, оглядев испуганно притихших личинок в белых халатах, к своему столу подзываю.
Пододвигаю к мнущейся жертве череп.
— Крыловидно-нёбную ямку покажите нам, Алексей Андреевич.
— Крылонёбную? — моя жертва переспрашивает жалобно.
Кидает затравленный взгляд на собратьев по разуму, и тяжёлый вздох я сдерживаю с большим трудом.
— Крылонёбную, — я соглашаюсь покорно, — но лучше крыловидно-нёбную. Как говорил ещё мой преподаватель, учить надо полные названия, а не сокращения. Вот на экзамене спросят вас крыловидно-нёбную ямку, а вы, как всегда, скажете «крылонёбную» и от волнения пропустите буковку «н»…
— Угу, — Алексей Валерьевич мычит невразумительно.
Отвечает кое-как.
И, получив выстраданную тройку, отпускается с миром, а по кабинету разносится облегченный слаженный выдох, поскольку вместо пыток очередного страдальца я объявляю получасовой перерыв, что нужен больше мне, чем им.
Не они выслушивают третий раз за день корявый пересказ учебника с вольной трактовкой и опусканием «ненужных» деталей, что делается исключительно дрожащим голосом и с видом агнца, идущего на заклание.
Отдохнуть требуется мне.
Проветрить голову.
И сигарету, прислоняясь к холодной колонне крыльца, выкурить. Подслушать неожиданно разговор двух девиц, что ежась от порывов ветра, останавливаются рядом, смотрят в сторону ворот, около которых притормаживает уже знакомый суперкар.
— Штерн теперь совсем ножками не ходит? — первая вопрошает с издевкой.
Получает пропитанный завистью ответ:
— Куда ей…
— Рождаются всё же некоторые с золотыми ложками, — плохо скрытая зависть первой всё же выплескивается.
И, стряхивая пепел, удержаться не получается.
Я поворачиваю голову, смотрю на Дарью Владимировну, что своего, выбравшегося из машины, мажора по имени Лёня тормошит, подпрыгивает, активно жестикулирует, машет рукой идущему к ним Эльвину.