Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна. Страница 1
Татьяна Коростышевская
ОГОНЬ БЛАЖЕННОЙ СЕРАФИМЫ
ПРОЛОГ
Надворная советница Попович из чародейского приказа боялась покойников. Про то все знали, поэтому разбойные приказные наблюдали действия конкурирующей службы со скрытым злорадством. Явилась, главное, фу-ты ну-ты, мундир с петличками, воротничок крахмальный, очки еще, хотя всем известно, что зрение у советницы отличное.
— Тело опознали? — спросила Евангелина Романовна, поздоровавшись и кивнув сопровождающему ее младшему чину, чтобы доставал самописец.
— Девица Бобынина, двадцати семи лет. — Сыскарь Толоконников с преувеличенной предупредительностью увлек чиновную даму поближе к трупу. — Сами убедитесь.
Попович взглянула и позеленела лицом, вызвав ожидаемое удовольствие присутствующих.
— Мы бы господ чародеев не тревожили, — продолжал Толоконников, — но…
Окончание фразы он подвесил нарочно. Чтобы помучилась чиновная барышня, чтобы все свои грешки либо огрехи припомнила.
Попович бровки над очками подняла и с нажимом переспросила:
— Но? — Повернулась к младшему чину. — Пиши, Митрофан. Протокол осмотра, дом Бобыниных на Голубой улице, седьмого серпеня утро…
— Дом-то непростой. — Толоконников воздел перст к потолку. — Чародейка неординарная здесь проживала. Почитай, что ни день, про нее газеты пишут. Давеча, к примеру, в «Пыжике» сообщали, что известные всем девицы А. и Б…
— Труп девицы, — не отвлекшись, продолжала Попович, — в двух аршинах от входной двери, головой повернут к окну, у правой руки…
Она присела, рассматривая что-то на ковре:
— …склянка с остатками мутной жидкости, судя по запаху, предположительно мышьяк.
— Очень на самоубийство похоже, — кивнул Толоконников. — Приняла девица яду, как то у столичной молодежи модно, да и упокоилась. Думала, найдут ее, красивую, в прическе да с ликом намазанным, только просчиталась. Рвало ее перед смертью, извольте посмотреть, да судорогой скорчило.
— Так отчего же тогда, Степан Андреевич, — резко спросила Попович, — вы из чародейского приказа нас затребовали? Ты, Митрофан, укажи в протоколе, что следов магического воздействия не обнаружено.
Толоконников взвился было, чтоб наглую девицу на место задвинуть, но та вдруг ахнула, еще пуще позеленев, и, встав на четвереньки у трупа, принялась елозить во рту покойницы пальцами.
— Евангелина Романовна? — Толоконникова и самого замутило. — Что вы творите?
Покойница дернулась конвульсивно, и ее вытошнило на ковер.
— Лекаря зовите, — скомандовала Попович. — Жива ваша девица Бобынина и, даст бог, до двадцати восьми годков доживет.
Уже в прихожей, безуспешно оттирая мундир от следов рвоты, надворная советница Попович задумчиво говорила приказному секретарю:
— Про то, что разбойные нынче обмишурились, мы хвастаться не должны. Ну, то есть, позлорадствуем тихонько в узком кругу, да и довольно. Надо же, так спешили нас озадачить, что в смерти пострадавшей не убедились. Какой конфуз! — Она вполне похоже изобразила жеманное хихиканье. — А вот с неординарной чародейкой, про которую газеты пишут, придется беседовать и с неординарным чародеем, про которого пока умалчивают. Во избежание и для предупреждения… Девицы А. и Б. сидели на трубе…
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в коей столичной публике демонстрируются не лучшие качества загорского купеческого сословия
Сердце учить насъ сострадать несчастiямъ ближнихъ и относиться къ нимъ съ добротою, какъ бы мы сами поставлены ни были — это знанiе свѣта; здравый смыслъ убѣждаетъ насъ уважать заслугу, какое бы мѣсто въ обществѣ она ни занимала — это вѣжливость; тактъ подсказываетъ намъ, когда мы должны прощаться, чтобы не показаться навязчивыми — эта подчиненiе свѣтскимь законамъ.
Мокошь-град встречал меня с неуместной торжественностью. Мне хватило бы и нарядных белоснежных сугробов, и разлапистой, украшенной фонариками ели, установленной на главном вокзале, и родной, отовсюду звучавшей речи. Но Маняша рассудила иначе.
Когда я спустилась по ступенькам из вагона первого класса, она махнула рукой, и над перроном грянула приветственная песнь, исполняемая под гитары неклюдским ансамблем.
— Ну что за дикость, — троекратно расцеловавшись с нянюшкой, пожурила я ее.
— Гуляй купечество! — ответила она и повертела меня из стороны в сторону. — Загорела как, чисто чернавка, а уж исхудала… Голодом, что ли, морили?
— Отъемся, — пообещала я. — Как без меня поживала, Мария Анисьевна? Вижу, совсем не изменилась.
— Тосковала, — Маняша поправила вдовий плат, — денечки считала до твоего возвращения. Мымра Наташка совсем прислугу заездила, как письмо от Карпа Силыча получила.
Она лихо перехватила чарочку, что вот уже несколько раз пытался поднести мне веселый неклюд, и закусила огурчиком.
— Благодарствую, человече. Теперь душевное что-нибудь исполните.
— Про багаж распорядись, — дослушав слезливый романс, попросила я, — и извозчика кликни.
Маняша распоряжалась мановениями, махнула огурчиком, и, будто по волшебству, рядом появился вокзальный служитель, махнула сызнова полной чаркой, четверо носильщиков принялись выгружать кофры с сундуками.
— Папенька велел полный гардероб заказать, — видя ее удивление, принялась я оправдываться, — не желал, чтоб его доченька в столицах немодной показалась. А с лета, представь, в женской моде кое-что изменилось.
— Барышня Абызова, — учтиво обратился вокзальный служитель, — извольте к лошадиному вагону подойти, там ваша… ваше… бесится оно…
Я отпихнула белозубого неклюда, который выводил рулады, склонившись к моему плечу, и побежала к хвосту поезда.
И нисколько оно не бесилось, оно просто не понимало, чего от него пытаются добиться эти странные людишки.
— Словами потому что разговаривать надо, — ругалась я на работников. — И ничего он на вас не бросался. Ну, ладно, бросался, от радости. А зубы скалил, потому что улыбался приветливо. А я говорю, приветливо.
Пока Маняша раздавала страдальцам денежку для поправления душевного здоровья, я взбежала по мосткам и отперла двери загончика.
— Это что за чудо-юдо? — ахнул неклюд, который, оказывается, все это время за мною следовал. — Уж точно не лошадь, я-то в лошадях понимаю.
— Это Гаврюша, — почесала я мохнатое ухо, не неклюдово, кошачье. — Гавр, скажи «здрасьте» дяденьке.
— Ав-р-р.
— Послушный мальчик. Фу! Сплюнь попону! Она грязная, опять животом маяться будешь!
— Грифон? — без испуга спросил неклюд. — Горгулия иноземная? Это сколько же такая животина стоить может?
Сонный кот Гавр, рост которого в холке достигал уже полутора аршин, просочился мимо меня и спрыгнул на перрон.
— Ав-р! — завопил он радостно. — Ав-р-р-р-р…
— Снег очень обожает, — пояснила я в пространство.
Гаврюша как раз поднимал снежные вихри распахнутыми крыльями.
— А кормить его как? — размышлял неклюд. — Он же жрет небось?
— Конечно, жрет, — согласилась я, наблюдая, как, пообвыкший к обстановке, Гавр изымает соленые огурцы и караваи у публики.
Лоточник с баранками лишился товара в мгновение ока, кот поискал, чем еще закусить, и принялся жрать снег.
Надо ли говорить, что весь мокошьградский вокзал воспринял наше отбытие с облегчением?
Извозчик не понадобился. У главного входа ожидала нас вереница запряженных тройками саней, куда погрузились и мы с Маняшей, и многочисленный багаж, и неклюдский художественный табор. Гавр бежал следом, пугая своим видом как лошадей, так и прохожих.
— Гуляй, купечество! — вопила пьяненькая Маняша. — Уж такие мы, загорские!