Полковнику никто не пишет - Маркес Габриэль Гарсиа. Страница 1

Габриэль Гарсиа Маркес

Полковнику никто не пишет

Gabriel García Márquez

EL CORONEL NO TIENE QUIEN LE ESCRIBA

Полковник открыл крышку и обнаружил, что кофе в банке осталось от силы на одну маленькую ложечку. Он снял с огня чугунок, выплеснул половину воды на земляной пол и старательно соскоблил ножом со стенок банки последние крупинки кофе вперемешку со ржавчиной.

В ожидании, пока закипит вода, полковник присел возле глиняной печки и, доверившись своим ощущениям, с наивным, почти детским выражением лица стал прислушиваться к себе. Ему казалось, что в его кишках завелись неведомые смертоносные грибы и водоросли. Стояло октябрьское утро. Начинался один из тех дней, что трудно пережить даже такому человеку, как полковник, а уж сколько он их пережил! На протяжении пятидесяти шести лет, что прошли после гражданской войны, полковник только и делал, что ждал. Октябрь был в числе того немногого, чего он все-таки дождался.

Его жена откинула москитную сетку, когда он принес ей в спальню кофе. Она всю ночь мучилась от приступа астмы и до сих пор пребывала в полусонном состоянии, но все же потянулась за чашкой.

– А ты?

– Я уже пил, – солгал полковник. – Там еще целая столовая ложка оставалась.

Зазвонил колокол. Полковник спохватился, что совсем забыл про похороны. Пока жена пила кофе, он отцепил один из концов гамака, скатал его и убрал за дверь. Жена то и дело вспоминала покойника.

– Он родился в двадцать втором году, – говорила она. – Седьмого апреля, ровно через месяц после нашего.

Она отхлебывала кофе маленькими глотками в промежутках между судорожными вдохами. Ее тело, некогда гибкое, стало малоподвижным. Затрудненное дыхание не позволяло ей повышать голос, отчего все ее вопросы звучали как утверждения. Допив кофе, она все еще думала о покойнике.

– Ужасно быть похороненным в октябре, – сказала она.

Но муж пропустил ее слова мимо ушей. Он открыл окно. На дворе уже воцарился октябрь. Разглядывая буйную сочную зелень и следы дождевых червей в мокрой глине, полковник вновь всеми внутренностями ощутил зловещую, всепроникающую сырость.

– Продрог до костей, – сказал он.

– Что ты хочешь, сезон дождей, – отозвалась жена. – С тех пор как зарядили дожди, я не устаю твердить тебе, чтобы ты спал в носках.

– Я так и сплю, уже целую неделю.

– И так вот – всё, – прошептала она. – Мы гнием заживо. – Она зажмурилась, чтобы ничто не отвлекало ее от мыслей об умершем.

Накрапывал мелкий назойливый дождь. Полковник с удовольствием закутался бы сейчас в шерстяное одеяло и снова забрался в гамак, но надтреснутая бронза колокола настойчиво напоминала о похоронах.

– Да, октябрь, – прошептал он, отходя от окна. И только тут вспомнил о петухе, привязанном к ножке кровати. Это был бойцовый петух.

Полковник отнес чашку на кухню и завел в гостиной стенные часы в деревянном резном футляре. В отличие от спальни, чересчур тесной для астматички, гостиная была просторная, с четырьмя плетеными качалками вокруг покрытого скатертью стола, на котором восседал гипсовый кот. На стене, напротив часов, висела картина, изображавшая лодку в зарослях тростника; в лодке сидела женщина, окруженная амурами и розами.

Когда он завел часы, стрелки показывали двадцать минут седьмого. Полковник отнес петуха на кухню, привязал его у очага, сменил в миске воду и высыпал туда пригоршню маиса. Через дыру в изгороди во двор проникли несколько ребятишек. Они сели вокруг петуха и молча стали его рассматривать.

– Хватит на него глазеть, – сказал полковник. – Петухам вредно, когда на них долго смотрят.

Дети застыли, по-прежнему не говоря ни слова. Потом один из них заиграл на губной гармошке модную песенку.

– Сегодня играть нельзя, – сказал полковник. – В городе покойник.

Мальчик спрятал гармошку в карман, а полковник пошел в комнату переодеться к похоронам. Приступ астмы помешал жене отгладить его белый костюм, и полковнику пришлось довольствоваться старым, из черного сукна, который после свадьбы он надевал лишь в особых случаях. Он с трудом отыскал его на дне сундука, где тот лежал завернутый в газеты и пересыпанный шариками нафталина. Жена вытянулась на постели, продолжая думать о покойнике.

– Сейчас он уже наверняка встретился с Агустином, – сказала она. – Только бы не рассказал ему, как туго приходится нам без него.

– По времени они должны бы уже обсуждать петухов, – сказал полковник. Он нашел в сундуке огромный старый зонт. Жена выиграла его в лотерею, проводившуюся в пользу партии, к которой принадлежал полковник. В тот вечер они пошли на спектакль под открытым небом, который не стали отменять, несмотря на дождь. Полковник с женой и Агустином – мальчику было тогда восемь лет – укрылись под зонтом и досмотрели спектакль до конца. Теперь Агустина нет в живых, а белую атласную подкладку зонта съела моль.

– Полюбуйся, что осталось от нашего клоунского зонта, – произнес полковник свою излюбленную фразу и раскрыл над головой нелепую конструкцию из металлических спиц. – Теперь он годится лишь для того, чтобы считать звезды. – Полковник улыбнулся. Но жена даже не посмотрела в его сторону.

Побрившись на ощупь, – зеркала у него давно не было, – полковник молча оделся.

Брюки, плотно, как кальсоны, облегавшие его ноги, застегивались на щиколотках и стягивались у талии двумя позолоченными пряжками. Ремня полковник не носил. Рубашка цвета старого порыжелого картона и сама твердая, как картон, застегивалась на медную пуговицу, державшую также и воротничок. Правда, воротничок порвался, и поэтому полковник решил обойтись без галстука.

Он готовился к выходу так, словно участвовал в каком-то особенном торжественном ритуале. Его костлявые руки, обтянутые прозрачной кожей, были усеяны коричневатыми пятнами, равно как и шея. Прежде чем надеть лакированные ботинки, полковник соскреб грязь с рантов. Взглянув на него, жена вспомнила, что так же он был одет в день свадьбы. И только тут заметила, как сильно постарел ее муж.

– Какой ты нарядный. Можно подумать, случилось что-то особенное, – сказала она.

– Так и есть. За столько лет первый человек умер своей смертью.

Дождь прекратился после девяти. Полковник собрался было выходить, но жена придержала его за рукав.

– Причешись, – сказала она.

Он попробовал пригладить гребенкой свою жесткую стальную щетину, но из этого ничего не вышло.

– Наверно, я похож на попугая, – сказал он.

Жена внимательно осмотрела его. «Нет, – подумала она, – на попугая он не похож». Сухощавый, но крепко сбитый, он ничем не напоминал неподвижных, словно плавающих в формалине стариков, – его глаза были полны жизни.

– Все в порядке, – подтвердила она и, прежде чем полковник вышел из комнаты, добавила: – Кстати, спроси у доктора: его что, кипятком у нас ошпарили, что ли?

Они жили на окраине городка, в домике с крышей из пальмовых листьев и облупившимися стенами. Было по-прежнему сыро, но дождь прекратился. Полковник спустился к площади по переулку, где дома плотно лепились друг к другу. Свернув на центральную улицу, он вдруг почувствовал озноб. Весь городок, насколько хватал взгляд, был устлан ковром из цветов. Женщины в черном поджидали траурную процессию у дверей домов. Полковник вышел на площадь, и тут опять заморосил дождь. Хозяин бильярдной увидел его от дверей своего заведения и, помахав рукой, закричал:

– Подождите, полковник, я дам вам зонт!

Полковник ответил, не повернув головы:

– Спасибо, не беспокойтесь.

Покойника еще не выносили. Мужчины в белых костюмах и черных галстуках стояли у дверей, раскрыв зонты. Кто-то из них заметил полковника, перепрыгивавшего через лужи на площади.