Милицейское танго (сборник) - Горчев Дмитрий. Страница 1

Annotation

Петербургский прозаик Дмитрий Горчев славен тем, что сращивает несоединимое: "высокую литературу" с "низким штилем", философию с бытовухой. И в новой его книге читателей ждут полюбившиеся парадоксы, такие жизненные - и в то же время такие необычные…

Вот, например, название книги. Что это такое вообще — «Милицейское танго»? Уставное оно или для души? Танцуют его с начальством или где? А может, это давно искомое название для того самого щемящего чувства, которое возникает в тишине после того, как кто-то скажет полушепотом: «Милиционер родился»...

И правда ведь — как будто танго заиграло. Слышите?

Иллюстрации Дмитрия Горчева.

Рассказы публикуются с сохранением авторской орфографии.

Дмитрий Анатольевич Горчев

Телефон

Женщина

Ангел

Три

Человек

Дурак

Яйцо

Подземный Пушкин

Чижик-пыжик

В порту

Любовь и Космос

Ночь перед Рождеством

Красивая Женщина

Зорка

Мысли

Возвращение

Оно

Алкоголь

Бизнес

Время

Шарик

Город

Друзья

Электрическая почта

Жизнь в кастрюле

Звёзды

Игры на воздухе

Хочу Всё Знать

Люди добрые

Судьба Бармалея

Антураж

Здоровье

Третьяк без маски

Писатель

Мечты о будущем

Бомжи и Пидарасы

Элита и Быдло

Принцы

Общество потребления

Опять о свободе

Достойные люди

Апология лени

Москва

Муравьиный Лев

Хорошие новости

Телевидение

За стеклом

Президент

Человек в Валенках

Конец

Троллейбус

Список миллиардеров

Старушечий Бог

Три выхода

Про Секс

Разговоры

Интернет для начинающих

Удовольствие

Рождение

Именины

Толерантность

Равновесие

Когнитивный Диссонанс

Репка

Лампа

Валентин и Валентина

Моя последняя мама

Юмор

Душа и Туловище

notes

Дмитрий Анатольевич Горчев

Милицейское танго

[рассказы]

Иллюстрации Дмитрия Горчева

Рассказы публикуются с сохранением авторской орфографии

Телефон

Алексей Алексеевич был человек не очень выдающихся способностей, но зато с большим трудолюбием. Таких людей всегда ценят при любом общественном устройстве. По должности их, конечно, не продвигают, но зато любое учреждение без них — не совсем настоящее учреждение, а что-то вроде «фирмы с молодым динамичным коллективом», каковая, заграбастав деньги от спонсора (спонсоров нынче много и все идиоты — на любую дрянь деньги дают), немедленно закупает самые дорогие компьютеры с самыми большими экранами, какие только бывают, нанимает в штат молодых людей с бегающими глазами и множеством бизнес-решений в голове, неприступных барышень в обтягивающих одеждах и дорогом нижнем белье и вскоре скоропостижно кончается апоплексическим ударом аккурат наутро после очередной корпоративной вечеринки.

Солидное же учреждение — оно не такое, оно на века. И потому непременно должно иметь в штате вот такого Алексея Алексеевича. Он бесшумно сидит за столом в углу перед выключенным компьютером, которым всё равно не умеет пользоваться, и скрупулёзнейшим образом заполняет самым мелким почерком неведомую Ведомость в пять метров длиной и полтора шириной.

И всякому посетителю, которому случится зайти в это учреждение, приятно видеть Алексея Алексеевича. По-настоящему практический человек, он, что ни говори, не очень доверяет всем этим компьютерам. Хорошо, конечно, что прогресс и всё такое, но, во-первых, непонятно, как оно работает: байты эти, килобайты, не пощупаешь их и не понюхаешь. А во-вторых, там вирусы сплошные, хакеры-шмакеры — щёлкнуло что-то, вот и плакали твои денежки. Нет, бумажка — она всегда бумажка, особенно если в двух экземплярах.

Алексей Алексеевич свою работу любил и ни разу в жизни не сделал в своей Ведомости ни единой ошибки, чем заслуженно гордился. Молодые сотрудники учреждения любили Алексея Алексеевича от всего сердца, но по-своему — по-молодёжному — и поэтому иногда над ним подшучивали: бывало, вызовет Алексея Алексеевича к себе начальство, а они тем временем пририсуют ему в Ведомости нолик к какому-нибудь важному показателю или запятую где-нибудь поставят не в том месте. Но ни разу у них такой фокус не прошёл: прежде чем снова засесть за свою Ведомость, Алексей Алексеевич внимательнейшим образом читал её с самого начала и только потом принимался за дальнейшую работу. Поэтому он всегда обязательно замечал такие проделки.

— Ну что же вы?! — говорил он шутникам. — Это же не фитюлька какая-нибудь! Это же документ!

И видно было по нему, что он действительно огорчён и обижен. Шутники вешали головы и разводили руками:

— Вы уж извините нас, Алексей Алексеевич, — это мы не со зла. Это мы пошутить хотели.

— Конечно не со зла, — отвечал им Алексей Алексеевич строго, — а от глупости. Молодые ещё — не знаете, что такое документ. Ничего, вот поживёте с моё — узнаете.

Впрочем, долго он ни на кого не сердился и никогда не жаловался на шутников вышестоящему начальству.

А назавтра всё повторялось сызнова. Потом шутники сами уходили в вышестоящее начальство и на их место приходили новые, и так всё шло потихоньку и шло. Жизнь, она ведь не стоит на месте, а всё идёт куда-то, идёт. Чаще мимо, но иногда и вместе с нами — это уж кому как повезёт.

Впрочем, за исключением этих небольших неприятностей, жизнь Алексея Алексеевича была ровная и вполне безоблачная. Различные потрясения общественных устоев каким-то образом обходили его учреждение стороной — менялись разве что вывески, да пересаживали Алексея Алексеевича каждые полгода в другую комнату с новой табличкой на двери. А жалование как было не очень большое, но прожить вполне можно, да таким и оставалось. Менялись только цифры — то это были сто тридцать рублей, то вдруг чуть ли не миллион, потом стали тысячи. Но жалования этого всегда непременно хватало на оплату коммунальных услуг, электричества, проезда на транспорте и нехитрой, но вполне сытной пищи из народного универсам.

Жил Алексей Алексеевич на Петроградской стороне в комнате в древней коммунальной квартире, что досталась ему в наследство от его покойной матушки, с которой он и прожил со своего рождения до самой её смерти. Жизнь в коммунальной квартире, вопреки всяким ужасам, которые про такую жизнь обычно рассказывают, была совершенно мирной. Алкоголик, который обязательно живёт в любой коммунальной квартире (если не живёт, то его специально подселяют), пил от всей души, но тихо: без пожаров и дебошей, а чаще всего и вовсе исчезал на целые месяцы. Остальные же соседи были все люди культурные и не очень молодые — из тех, что в своё время тайком перепечатывали на машинке различные крамольные сочинения. Обязательно всегда поздороваются и никогда не скажут «без пятнадцати», а скажут «без четверти». Очень все интеллигентные и приятные — Алексей Алексеевич ни разу в жизни даже ни с кем из них не поругался, не говоря уже про подраться. Тем более что заведённые ими порядки, которые иному новоиспечённому петербуржцу показались бы странными и даже дикими, Алексея Алексеевича ничуть не тяготили — он даже и не представлял, что порядки могут быть какими-нибудь другими.

По вечерам, придя со службы, он вежливо раскланивался с соседями, варил себе сосиски или пельмени и пил чай с сушками или нарезным батоном. Затем смотрел по телевизору последние известия и ложился спать. Ни в какие увеселительные и тем более питейные заведения он никогда не ходил, да и вообще за много уже лет ни разу не отклонился от одного и того же маршрута: со службы ехал на метро до станции «Чкаловская», оттуда пешком до дома. По дороге он заходил в народный универсам и покупал там те самые сушки или сосиски — выбор их был очень большой, и все почти по одной и той же, не очень высокой цене. Так что питаться можно было вполне разнообразно. Но Алексей Алексеевич был большой консерватор и, выбрав один сорт сосисок, покупал всегда только его до тех пор, пока его можно было есть (всем известно, что всякий сорт пищи постепенно ухудшается — вырабатывает, так сказать, свой ресурс и в конце концов становится совершенно несъедобным). Тогда Алексей Алексеевич долго и тщательно выбирал себе для питания новый сорт и покупал уже только его. Так же поступал он с пельменями и другими полуготовыми продуктами, какие продаются в народных универсамах.