Другой глобус (СИ) - "kammerherr". Страница 1

kammerherr

Другой глобус 

Пролог

Наверное, я умер, пока летел от входной двери самолета до бетонной площадки под ней. Последнее, что запомнилось «по эту сторону» — звук выстрела, сильный удар в затылок и вдруг устремившаяся на меня бетонная плита, за секунду до того остававшаяся неподвижной…

Мое путешествие закончилось, так и не начавшись, когда в проходе между рядами возник человек с автоматом, голова которого со всех сторон заросла густой, черной шерстью, удлиняющейся от места предполагаемого подбородка почти до пояса. Сквозь эти заросли с трудом пробивались уши, нос и угадывались проблески глаз, словно глаза хищника, следящего за добычей из глубокой норы. Человек останавливался перед каждым рядом кресел, не спеша переводя взгляд с одного пассажира на другого. Он выбирал первую жертву. Двое его сообщников стояли в начале и в конце прохода.

Перед этим в салоне были слышны переговоры, которые кто-то снаружи пытался с ними вести по громкой связи — кажется, они специально сделали так, чтобы нам все было слышно. Они требовали 200 миллионов долларов и свободный вылет из аэропорта. Экипаж обещали отпустить, когда прилетят — ясное дело, чтобы не сбили сразу после вылета. С той стороны ответили, что им нужно время, чтобы собрать такую сумму наличными и доставить ее к самолету. Я тогда понял, что они готовят штурм и просто пытаются выиграть время. И террористы наверняка тоже это поняли. Они ответили, что через тридцать минут начнут расстреливать пассажиров — по одному через каждые пять минут.

Тридцать минут заканчивались и человек с автоматом медленно шел по проходу, внимательно оглядывая один ряд пассажиров за другим из зарослей своей «норы» — выбирал первую жертву. Он остановился перед рядом, где я сидел на крайнем кресле, у прохода, и направил на меня автомат — наверное целенаправленно выбирал самого маленького и тщедушного из всех пассажиров. Я не испытал страха — вообще ничего. Даже сам удивился. Просто, пока волосатый тащил меня по проходу, понял, что побродить по Вольтерре, Монтериджони, Губбио, Тоди и другим итальянским средневековым городкам, куда я собственно и собирался отправиться, мне уже не удастся — во всяком случае, в этой жизни…

Я еще успел вспомнить эпизод, который наблюдал в тот единственный раз, когда зашел в церковь. Священник пытался успокоить женщину, у которой умерла какая-то родственница, кажется, сестра. Они голосили одновременно и монотонно, она — отчаянно-истерически, он — увещевательно-назидательно. Вдруг священник стал злым и закричал громко, как на службе, чтобы слышно было и в последних рядах:

— Дура! Себя пожалей, а не ее! Ты что, думаешь, ей здесь лучше было бы? Ей там лучше!

Это воспоминание возникло в моей голове, словно вошло в нее вместе с пулей, пока приближающаяся бетонная плита стремительно заполняла собой мое сознание, вытесняя из него все остальное… Но я так и не знаю, чем это кончилось, потому что все исчезло — и раскрытая дверь самолета, и рука, державшая меня за воротник, и бетон внизу, и звуки. Все это словно осталось за захлопнувшейся дверью…

Не могу сказать, как я там оказался. Этот город возник из ничего, как сон, — а разве кому-то удавалось точно зафиксировать момент начала сна? Помню только, что даже там у меня промелькнула мысль о какой-то нереальности, сказочности всего, что меня окружало…

Это был город — остров в океане, такой маленький, что его весь можно было обойти часа за два. Своими очертаниями на карте островок напоминал гриб — узкий и вытянутый с северо-востока на юго-запад, как знак «слэш» на клавиатуре компьютера, и только самая северная его часть, та, где находился исторический центр города, внезапно «выдавливалась» из этого тюбика и растекалась по поверхности воды несколькими просторными площадями.

Старинная крепостная стена, удивительным образом почти полностью уцелевшая, опоясывала город и делила его на верхний и нижний, и эти две части соединяли между собой несколько подъемных мостов, так же, очевидно, сохранившихся со времен основания города. На западном берегу нижнего города располагался порт, его акваторию с севера и юга сжимали, словно клещами, два слегка изогнутых, длинных — с полкилометра каждый — каменных мола. Все пространство между ними было заполнено рыболовецкими шхунами, частными катерами, яхтами и парусниками. Днем частокол их мачт напоминал выстроившееся перед битвой войско, но вечером начинался отлив, вода уходила из-под их килей, как, порой, земля уходит из-под ног у людей, и парусники оставались беспомощно лежать на обнажившемся дне акватории, как погибшее войско на поле брани.

Вдоль набережной, по всей ее длине стояла шеренга контейнеров разной величины с рыбацким инвентарем — сетями, канатами, буйками — разноцветными и нереально яркими. Контейнеры стояли прямо напротив жилых домов и, наверное, делали колоритнее морские пейзажи, открывавшиеся из окон.

На восточном берегу был пляж. Летом здесь было многолюдно и пестро, как на восточном базаре, зимой это было любимое место горожан для прогулок и романтических свиданий.

Верхний город был не менее удивителен. Ограниченность горизонтального пространства компенсировалась рельефом — узкие улицы напоминали американские горки, по которым мне однажды удалось прокатиться в парке на Крестовском острове, и часто, в местах особо крутых подъемов, каменные плиты тротуаров плавно переходили в ступеньки, выщербленные, наверное, еще сабатонами средневековых рыцарей и отполированные туфельками дам галантного века.

Если смотреть снизу, от берега, крепостная стена обрывалась к набережной скалистым, почти вертикальным склоном, покрытым не то травой, не то мхом. Из-за стены, как легионеры из-за сомкнутых щитов, тесным строем вырастали жилые дома, больше похожие на крепостные башни.

С верхней точки — с площади, на которой стоял старинный замок, являвшийся вертикальной доминантой города, — открывалась захватывавшая дух панорама «архитектуры крыш» — нагромождение мансард, труб, дымоходов, балконов — словно вылезавших по стенам домов, как вьющиеся растения и «расталкивавших локтями» друг друга в попытке отвоевать себе местечко поближе к солнцу.

Вид на океан открывался почти из любой точки города — и на все четыре стороны.

Я всегда любил большие и пустые помещения, они дают ощущение свободы — делай, что хочешь, все равно, никто не видит! И, хотя, в такие моменты я так ни разу и не придумал, как воспользоваться этой свободой, само наличие такой возможности вдохновляло. Такое же чувство — пустого помещения величиной с целый мир — дает открывающийся на все четыре стороны океанский простор!

Все находившееся внутри крепостной стены — магазинчики, рекламные вывески, уличные кафе, окна с решетчатыми ставнями, крыши, превращенные в террасы, скамеечки, установленные прямо посреди тротуаров, миниатюрные резные двери, ведшие, очевидно, не в подъезды, а сразу в квартиры, балконы с разбитыми на них садиками и огородиками, пешеходные улицы, мощенные камнем — поражало меня, привыкшего к большим и открытым петербургским пространствам. Я ходил по этим узеньким улицам-коридорам, как по залам музея, то и дело останавливаясь перед его диковинными «экспонатами»: большой шлюпкой, стоявшей прямо посреди улицы и, видимо, символизирующей главную географическую особенность города; настоящим замком XIII века (как свидетельствовала мраморная доска на его стене), грозно нависавшим над городом с самой высокой его точки; встречавшимися во многих домах такими узенькими дверями, что в них, не повернувшись боком, не прошел бы даже ребенок, хотя, судя по почтовым ящикам, вывешенным на них, и по окнам, расположенным рядом, за ними находились квартиры или офисы; корзинками и вазами с цветами, выставленными почти у каждого крыльца; старинными домами с неоштукатуренными каменными стенами, покрытыми мхом и плесенью, то и дело «разбавлявшими» современные, красивые здания, выкрашенные в яркие цвета.