Средневековый мир воображаемого - ле Гофф Жак. Страница 1

Жак Ле Гофф СРЕДНЕВЕКОВЫЙ МИР ВООБРАЖАЕМОГО

Перевод с французского кандидата филологических наук Е.В. Морозовой

Москва

Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства иностранных дел Франции и посольства Франции в России.

Ouvrage réalisé dans le cadre du programme d'aide à la publication Pouchkine avec le soutien du

Ministère des Affaires Etrangères français et de l'Ambassade de France en Russie.

Издательская группа «ПРОГРЕСС»

УДК 00 ББК71.05

Л 33

Рецензент канд. ист. наук Э.Д. Харитонович Общая редакция канд. ист. наук С.К. Цатуровой Перевод латинских фрагментов канд. филол. наук И.И. Маханькова, старофранцузских - канд. филол. наук Е.В. Морозовой

Л33

Ле Гофф Ж.

Средневековый мир воображаемого: Пер. с фр. / Общ. ред. С.К. Цатуровой. — М.: Издательская группа «Прогресс», 2001. - 440 с.

УДК 000 ББК 71.05

Данное издание выпущено в рамках программы Центрально-Европейского Университета «Translation Project» при поддержке Центра по развитию издательской деятельности (OSI - Budapest) и Института «Открытое общество» (Фонд Сороса) — Россия.

ISBN 5-01-004673-3

СРЕДНЕВЕКОВЫЙ МИР ВООБРАЖАЕМОГО

ПРЕДИСЛОВИЕ

Настоящие очерки являются продолжением работ, изданных в 1977 г. под общим заголовком «Pour un autre Moyen Bge» (Paris, Gallimard) (рус. пер.: Другое Средневековье. Время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2000). В предыдущем сборнике автор последовательно расширял, углублял и обновлял подход к изучению истории Средневековья. Теперь внимание его сосредоточено в основном на трех сюжетах. Первый — это время, привилегированный предмет исследований историка. Второй - взаимоотношения между культурой ученой и культурой народной, отношения, существование которых еще недавно оспаривалось рядом блестящих ученых (Пьером Бурдье, Питером Брауном, Роже Шартье...)¹, хотя, на мой взгляд, сюжет вполне обоснован и дает богатую пищу для размышлений. Третий - историко-политическая антропология (этикетка еще не приклеена); в статье, посвященной этой последней теме, автор ставит своей задачей направить вновь возросший интерес к политической истории в новое русло. Предметом обстоятельного исследования стали также сновидения, область, находящаяся на перекрестке двух культур: ученой и народной.

Параметр воображаемого, этот своеобразнейший параметр истории, уже несколько лет привлекает мое пристальное внимание. Воображаемое особенно нуждается в дефинициях, ибо по природе своей не имеет четких границ. Я попытаюсь определить его исходя из трех референтных систем, с которыми у воображаемого имеются общие точки соприкосновения. Первая референтная система — понятийная. Воображаемое часто трудно отделить от близких по значению терминов, функционирующих в смежных понятийных областях; однако сделать это совершенно необходимо. Прежде всего надо разграничить воображаемое и представление. Данный достаточно общий термин обозначает преобразование воспринятой индивидом внешней реальности в ментальный образ. Представление связано с процессом абстрагирования. Представление о соборе — это идея собора. Воображаемое же занимает лишь часть поля представления. Однако эта часть относится не к репродуктивной области, или, иначе говоря, к простому преобразованию в мысленный образ, а к области изначально креативной, поэтической. Чтобы создать образ воображаемого собора, надо прибегнуть к помощи литературы или искусства: вспомнить Собор Парижской богоматери Виктора Гюго, сорок полотен с изображениями Руанского собора Клода Моне, Утонувший собор из Прелюдий Клода Дебюсси. И хотя воображаемому отведен лишь фрагмент территории представления, оно значительно его превосходит. Фантазия увлекает воображаемое за пределы интеллектуального представления.

Далее следует понятие символического. О символическом значении можно говорить лишь в том случае, когда рассматриваемый объект вписывается в определенную систему ценностей, исторически сложившуюся или идеальную. Скульптурные изображения французских королей на порталах королевских соборов являются материальным воплощением представлений о древних царях Иудеи (или наоборот). Скульптура женщины с завязанными глазами в готическом соборе олицетворяет Синагогу. Эти статуи обладают символическим значением. Они символизируют связь между Ветхим Заветом и Новым Заветом, между миром средневековых королей и библейским миром, между образами искусства и религиозными представлениями. «Собор заменял ему не только людей, но и вселенную, всю природу»², — пишет Виктор Гюго о Соборе Парижской богоматери, увиденном глазами Квазимодо. Писатель создает символический собор, зеркало трех миров, которые распознает в нем гениальный горбун; но также он создает и воображаемый собор («И в эти минуты Собор принимал какой-то фантастический, сверхъестественный, ужасный вид: там и здесь раскрывались глаза и пасти...»)³. Данный отрывок — наглядный пример того, как могут объединяться и даже частично перекрывать друг друга области воображаемого и символического; тем не менее для точного определения данных категорий необходимо четко их разграничить.

Также необходимо провести границу между воображаемым и идеологическим. Идеологическое является носителем мировоззрения, стремящегося навязать представлению смысл, искажающий реальность, как фактическую, так и воображаемую. Идеологическое силой воздействует на «реальность», заставляя ее втискиваться в рамки предвзятых представлений, и это «силовое воздействие» отчасти роднит его с воображаемым. Стремясь создать наглядный образец структуры общественной власти, средневековые клирики изображают два меча, один из которых символизирует светскую власть короля, другой - духовную власть папы; при этом они исходят не из общественных реалий, а навязывают обществу свой образ, дабы разделить клириков и мирян и установить между ними подобающую иерархию, располагая меч духовной власти поверх меча власти мирской. Когда те же самые клирики вычленяют из множества человеческих поступков семь и приравнивают их к смертным грехам, они делают это не для того, чтобы предостеречь людей от дурных дел, а создают специальный инструмент, предназначенный разить пороки во имя процветания христианской идеологии. Какова бы ни была доля вымысла, совершенно осознанно присутствующего в идеологических системах, системы эти, выкованные правящими ортодоксами (или их противниками) для организации общества, не являются в полном смысле воображаемыми. Провести границу между сферой воображаемого и сферой идеологического зачастую бывает крайне сложно. Когда Жан де Мён в Романе о Розе вспоминает золотой век и зарождение политической власти в обществе, к какой сфере отнести это воспоминание: воображаемого или идеологического? Очевидно, оно принадлежит им обеим. И задача литературного критика, равно как и историка, определить удельный вес каждой области и проанализировать случаи их взаимопроникновения.

Данный пример подводит меня ко второй референтной системе, связанной с понятием воображаемого. Любые документы, с которыми работает историк, без сомнения, содержат частицу воображаемого. Даже самую что ни на есть прозаическую грамоту, ее форму и содержание, можно истолковать с позиций воображаемого. Пергамен, чернила, почерк, печати и т.д. являются не просто атрибутами документа, в них воплощено представление о канцелярии, администрации, власти. Воображаемый мир письменного текста иной, нежели мир сказанного слова, архитектурного сооружения, визуального образа. Начальные формулы протокола, конечные клаузулы, датировка, список свидетелей, не говоря уж о самом тексте, отражают - наравне с представленной в документе конкретной ситуацией — образ власти, общества, времени, правосудия и т.д.