Труды дня - Киплинг Редьярд Джозеф. Страница 1
Редьярд Джозеф Киплинг
Труды дня
СТРОИТЕЛИ МОСТА
Финдлейсон, инженер, служивший в департаменте общественных работ, мечтал по окончании возложенной на него работы получить повышение — по крайней мере, должность инспектора; друзья говорили, что он заслуживает большей награды, чем та, которая представлялась ему в его мечтах. В течение трех лет он переносил жару и холод, разочарования и неудобства, опасности и болезни и ответственность, слишком тяжёлую для одной пары плеч; за это время большой мост у Каши через Ганг вырастал под его наблюдением день за днём. Теперь, если все пойдёт хорошо, менее чем через три месяца его превосходительство, вице-король, откроет мост, архиепископ благословит его, первый поезд с солдатами пройдёт по нему и будут произнесены торжественные речи.
Инженер Финдлейсон сидел на своей дрезине в том месте узкоколейки, откуда громадные, облицованные камнем насыпи расходились в две стороны и тянулись на три мили к северу и югу по берегам реки, и позволил себе помечтать об окончании своей работы. Эта работа представляла собой мост длиной в милю и три четверти; его решётчатые фермы «системы Финдлейсона», опирались на двадцать семь кирпичных быков. Каждый из этих быков — в двадцать четыре фута в поперечнике, — облицованный красным камнем из Агры, опускался на восемь футов ниже слоя зыбучих песков Ганга. Над ними проходило полотно железной дороги в пятнадцать футов шириной; ещё выше над ним шла дорога для экипажей в восемнадцать футов шириной, окаймлённая тротуарами для пешеходов. С обеих сторон моста подымались башни из красного кирпича, снабжённые бойницами для ружей и амбразурами для орудий. От них отлого спускались в обе стороны дороги к ещё не оконченным дамбам, которые кишели сотнями медленно двигавшихся крошечных ослов, подымавшихся с набитыми мешками из зиявшего внизу рва. Жаркий полуденный воздух был наполнен стуком копыт и палок погонщиков, чмоканьем и шлёпаньем густой грязи. Река была очень мелка; на ослепительно белом песке отмелей стояли небольшие суда, на который опирались средние фермы моста, где клёпка ещё не была закончена. В небольшом углублении, где ещё оставалось достаточно воды после засухи, большой кран беспрерывно двигался взад и вперёд, ставя на место пластины железа, храпя и ворча, как слон, работающий на лесном дворе. Сотни клепальщиков рассыпались по боковым решёткам и железной кровли железнодорожной линии, спускались с невидимых подмостков под балки, цеплялись за карнизы быков и подымались по стойкам пешеходной части моста; их горны и искры, вылетавшие при каждом ударе молота, казались бледно-жёлтыми при ярком свете солнца. С запада и с востока, с севера и с юга, вдоль берегов с шумом и свистом проносились локомотивы, таща за собой платформы, нагруженные бурыми и белыми камнями. Боковые стенки платформ откидывались, и несколько тысяч тонн материала для расширения плотины с грохотом сбрасывались на дно реки там, где берега ещё не были укреплены.
Финдлейсон обернулся и окинул взглядом страну, которая благодаря ему изменила свой характер на протяжении семи миль. Оглядел шумное селение, где жили пять тысяч рабочих; взглянул через реку — на дальние быки, исчезавшие в дымке; наверх, на сторожевые башни — одному ему было известно, насколько они мощны — и с довольным вздохом убедился, что работа его исполнена хорошо. Перед ним, залитый солнечными лучами стоял его мост; нужно было только несколько недель работы, чтобы скрепить фермы на трех средних быках. Его мост, грубый и некрасивый, как первобытный грех, но «пукка» — прочный настолько, что останется стоять и тогда, когда исчезнет память даже о фермах «системы Финдлейсона».
Хитчкок, помощник Финдлейсона, подъехал рысью на маленьком кабульском пони с длинным хвостом. Благодаря долговременной практике пони этот мог бы благополучно пройти по любой перекладине. Хитчкок кивнул своему начальнику.
— Почти все готово, — улыбаясь, проговорил он.
— Я только что думал об этом, — сказал начальник. — А ведь недурно сделано для двоих, не правда ли?
— Для одного с половиной. Господи, что за глупый щенок я был, когда приехал сюда на работу! — Хитчкок чувствовал себя очень старым после разнообразных переживаний этих трех лет, которые научили его чувствовать свою власть и ответственность.
— Да, вы были несколько похожи на жеребёнка, — сказал Финдлейсон. — Хотел бы я знать, как вам понравится конторское дело, когда здешняя работа окончится?
— Я буду ненавидеть его! — сказал молодой человек. Его взгляд следил за направлением взгляда Финдлейсона. — Ну, разве это не чертовски хорошо? — пробормотал он.
«Я думаю, что мы будем вместе продолжать службу, — мысленно сказал себе Финдлейсон. — Ты слишком хороший юноша, чтобы уступить тебя другому. Был ты щенком, а теперь ты мой помощник. Личный помощник, и будешь им и в Симле, если мне удастся это дело».
Действительно, вся тяжесть работы выпала на долю Финдлейсона и его помощника, молодого человека, выбранного им именно благодаря его неопытности: таким образом легче было приспособить его к делу. Тут находилось около пятидесяти европейцев, мастеровых и подмастерьев, взятых из железнодорожных мастерских, и около двадцати надсмотрщиков, белых и метисов, управлявших по указанию первых толпами рабочих. Но никто, кроме Финдлейсона и его помощника, вполне веривших друг другу, не знал, как мало можно было доверять всем этим подчинённым. Много раз они переживали внезапные кризисы — вследствие поломки блоков, порчи кранов, ярости реки — но ни в одном из этих случаев не было среди рабочих человека, про которого Финдлейсон и Хитчкок могли бы сказать, что он работает так же усердно, как они. Финдлейсон мысленно перебрал все с самого начала: месяцы кабинетной работы, пропавшие даром, когда правительство Индии, решавшее дела на бумаге, в последнюю минуту прибавило два фута к ширине моста и таким образом уничтожило, по крайней мере, пол акра расчётов. Хитчкок, не привыкший к разочарованиям, закрыл лицо руками и заплакал. Вспомнил Финдлейсон и душераздирающие задержки в исполнении контрактов, заключённых в Англии; бесполезные переписки по поводу громадной суммы комиссионных, в случае, если он заключит один — только один — сомнительный договор; борьбу, последовавшую за отказом; осторожную, вежливую обструкцию с другой стороны — следствие этой борьбы. Вспомнил, как молодой Хитчкок, употребив два месяца своего отпуска и выпросив у Финдлейсона десятидневную отсрочку, истратил свои жалкие, скудные сбережения на смелую поездку в Лондон, где, как уверял он и как доказали последующие контракты, он сумел вселить страх божий в человека, пользовавшегося таким влиянием, что, по его словам, боялся только парламента. Он утверждал это до тех пор, пока Хитчкок не сразился с ним за его собственным обеденным столом — и он стал бояться моста у Каши и всех, кто говорил в его пользу. Потом появилась холера, ночью в селении вблизи того места, где строили мост; за холерой разразилась оспа. Лихорадка никогда не покидала селения. Хитчкок был назначен судьёй третьего класса с широкими полномочиями — вплоть до права применять телесные наказания; а Финдлейсон наблюдал за тем, чтобы он умеренно пользовался своей властью, и учил, на что следует смотреть сквозь пальцы, а на что обращать особое внимание. Воспоминания были долгими; вспоминались бури, внезапные разливы реки, смерть всякого рода и вида, яростное, страшное возмущение против канцелярской рутины, почти сводящей с ума человека, знающего, что разум его должен быть занят совсем другим; засухи, санитарные и финансовые вопросы, рождения, свадьбы, похороны и волнения в селении, где жили рабочие, принадлежавшие к двадцати враждующим между собой кастам; аргументы, объяснения, увещевания и полное отчаяние, когда человек ложится спать, благодаря Бога за то, что его ружьё лежит разобранным в ящике. Над всем этим царил остов моста у Каши — плита за плитой, балка за балкой, ферма за фермой, — и каждый бык напоминал Хитчкока, расторопного человека, преданного своему начальнику.