Клевета - Фэйзер Джейн. Страница 1

Джейн Фэвэр

Клевета

Пролог

Каркассон, 1360 год

Женщина улыбнулась, и сейчас, как и всегда, улыбка эта опалила его жаром соблазна, так что тело заныло от сладкой истомы.

Улыбнувшись в ответ, мужчина потянулся, чтобы коснуться роскошных темных волос, еще более темных на девственной белизне ее холстяной рубашки — девственной, несмотря на выдававшийся вперед живот.

— Тебя все красит, Изольда, абсолютно все.

Женщина снисходительно приняла комплимент; она была уже увлечена новым занятием, скатывая жир, капающий с сальной свечи, в маленькие мягкие шарики. Пальцы у нее были тонкие и белые, с длинными ногтями. Мужчина почувствовал, как в паху у него разливается тепло. Сколько раз эти ноготки царапали его спину в конвульсиях страсти, сколько раз эти зубки впивались в его плечо в неистовстве совокупления…

Он отвернулся и большими шагами подошел к узкому окну-бойнице, пробитому в башне каркассонской крепости-монастыря. Ничего не было видно: только черная полоска ночного неба да одинокая звезда. Тишина бастиона была настолько глубокой и завораживающей, что отчетливо были слышны потрескивание дров в камине и плеск вина, наливаемого из кувшина в чаши. Последний звук заставил его насторожиться, но он все еще не оборачиваясь, глядел в окно, пока она, подождав минуту или две, не заговорила первой:

— Иди, выпей со мной, Джон. Ты какой-то странный сегодня вечером. А ведь мы не виделись уже несколько месяцев.

Голос у нее был притворно-сладок, и он почувствовал, как к горлу подступает комок.

— Да, зато это свидание нам организовал сам дьявол, — сказал он и, наконец, повернулся к ней лицом. На столе возвышались два оловянных кубка. Один она придерживала рукой, откинувшись на стуле. Полный чувственности рот мужчины изогнулся в улыбке, но голубые глаза остались непроницаемыми. Свет свечей выхватил из темноты его золотоволосую голову, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее раскрытые для поцелуя губы. Каким же свободным и невинным был этот поцелуй!

— У меня для тебя подарок, — сказал он, медленно выпрямляясь.

Глаза ее сверкнули в привычном предвкушении.

— Что именно?

— Подарок на крестины нашего младенца, — отвечал он. — Еще до рассвета я уезжаю в Бургундию — на войну. Пока я смогу тебя вновь увидеть, ты уже разрешишься от бремени и успеешь окрестить ребенка.

Он указал на кожаный мешочек, брошенный на скамью-ларь у камина.

— Открой и посмотри.

Она неторопливо прошла к камину и нагнулась над подарком — в тот же момент он быстро поменял местами оловянные кубки.

— Боже, как это прекрасно! — она вынула из сумки золотую двуручную чашу, усыпанную изумрудами и рубинами.

— Загляни внутрь, — сказал он мягко.

Она медленно вытянула нитку сверкающих сапфиров размером с яйцо малиновки.

— Ах, Джон, ты все такой же! — она взглянула на него с прежней лучезарной улыбкой, и в глазах Изольды ему не удалось отыскать хоть каплю сожаления; если оно и было, то исчезло прежде, чем она посмотрела на него.

— Теперь выпьем, — сказал он. — За здравие младенца!

Он поднял свой кубок, она взяла свой — точнее тот, который считала своим, — и поднесла его к губам.

— За любовь, Джон!

— За любовь! — сказал он и выпил.

Подождав, пока он выпьет, она осушила кубок и нырнула в его объятия — такая теплая и преданная… такая вероломная!

Даже сейчас, когда в лоне прижавшейся к нему женщины он ощущал недовольно зашевелившегося ребенка, а ее живот давил на него, страсть пробудилась в нем.

— Зачем ты надел кольчугу? — спросила она вдруг, запустив под его плащ руку. — Это неподходящее облачение для любовной встречи.

— На дорогах очень опасно, — сказал он, обводя пальцем изгиб ее рта. — Разбойники в здешних краях расплодились сверх всякой меры.

Он привлек ее к себе и, поцеловав, ощутил на губах терпкий привкус вина.

И тут раздался звук, которого он давно ждал: в большом дворе его герольд трубил в рожок, призывая к оружию. Его люди были готовы и тоже ждали этого сигнала. Нападавшие едва ли могли знать о том, что предсмертные слова их лазутчика, вырванные при пытке, позволили предполагаемой жертве приготовиться к обороне.

Женщина резко обернулась на звук рожка.

— Что это?

В тот момент послышались торопливые, шаркающие по каменной галерее шаги, и тяжелая дубовая дверь со скрипом распахнулась.

— Мадам, нас предали!

Перед ними в дверном проеме слегка покачиваясь и держась рукой за грудь, из которой торчала рукоятка кинжала, стоял монах-францисканец. Странно, но крови не было. Не успели они об этом подумать, как он рухнул, и по каменному полу растеклась темная липкая лужица.

— Что происходит? — женщина схватилась за горло, в ужасе глядя на любовника: до нее начал доходить смысл происходящего. — Что ты сделал?

— То, что ты собиралась сделать с нами, — ответил он голосом ровным и скучным, глядя ей прямо в глаза.

И тут же, молниеносно обернувшись, выхватил из-за пояса кинжал. Тонкое лезвие, сверкнув по рукоять, вонзилось в грудь вооруженного воина, перепрыгивавшего через труп мертвого монаха. Другой обоюдоострый кинжал со звоном покатился по каменным плитам пола.

Женщина издала короткий сдавленный вопль и теперь уже обеими руками ухватилась за горло; ее глаза наполнились ужасом.

— Что ты сделал со мной?

— То, что ты собиралась сделать со мной, — был его ответ.

Взгляд Изольды упал на кубок, все еще стоящий на столе, и на лице женщины выступил холодный пот — ей стало понятно.

— Помоги мне! Во имя всего святого, помоги!

Он осторожно опустил ее на пол, думая о том, что не способен сочувствовать женщине, страдающей от мук, уготованных ею для него. Его занимал лишь вопрос: будет ли действие яда в кубке милосердно быстрым или принявший его обречен на длительные и невыносимые муки. Судя по всему, яд был быстродействующим. Глаза женщины остекленели, и хотя тело еще билось в конвульсиях, сознание, очевидно, уже покинуло ее. Он встал перед ней на колени и торопливо прошептал слова отпущения отходящей душе — как это предписывается папской декреталией. При всей ее греховности — а грехи ее были тяжки и многочисленны! — при всем том, что руки ее были по локоть в крови, он не желал обрекать ее на вечные муки в жизни иной. Он еще продолжал читать молитву, когда ощутил, что мертвое тело сотрясается в конвульсиях. Это пробивал себе дорогу в мир ребенок — их ребенок!

Какое-то время он был в замешательстве. Ребенок — плод его страсти, но выношен в чреве преступницы! Даже если он родится, какие шансы выжить у восьмимесячного младенца? И все же в этой развернувшейся на его глазах схватке, в этой слепой жажде жизни было что-то, что не позволило ему встать и уйти.

Он откинул холщевую рубашку и помог младенцу явиться на свет — уже после смерти матери. Достаточно трех смертей для одной комнаты, подумал он, вынул нож из-за ремня, разрезал пуповину и завязал. К его удивлению, у крохотного существа тут же открылось дыхание, и оно отметило свое появление в мир пронзительным криком. Это была девочка, крохотная, как и следовало ожидать от восьмимесячного ребенка, но с виду вполне здоровенькая, и пока крики сотрясали ее тельце, глаза, не мигая, смотрели прямо на отца. Он завернул дитя в плащ, подбитый мехом, и оставил это место смерти и рождения новой жизни.

1

В хижине было холодно и темно. Ледяной ветер прорывался внутрь через отверстие в крыше, служившее дымоходом, раздувая огонь в очаге и разнося по помещению клубы дыма. Несмотря на стужу, по утоптанному земляному полу среди рассыпавшегося камыша прыгали блохи, и девочка рассеянно шлепала по ноге: ее внимание было сосредоточено на пенистой жидкости в плоской лохани, поставленной прямо на землю.

— Что тут можно увидеть, Сумасшедшая Дженнет? — прошептала она в благоговейном страхе, так и не сумев ничего прочесть и ничего особенного не заметив.