Как избавиться от герцога за 10 дней - Гурк Лаура Ли. Страница 1

Лора Ли Гурк

Как избавиться от герцога за 10 дней

Пролог

Его разбудил нескончаемый гул голосов: монотонное пение, повторяющаяся мелодия постепенно заставили прийти в себя. Первое, что он почувствовал, проснувшись, – боль, и тогда попытался снова заснуть, вернуться в забытье, но, увы, для этого было слишком поздно.

Причиной тому было это странное пение. Оно продолжалось и продолжалось, и чем больше он старался игнорировать его, тем явственней оно врезалось в его мозг. Он хотел заткнуть уши и обрести благословенную тишину, чтобы снова погрузиться в сон, но оказалось, что руки не слушаются. Как странно.

Голова раскалывалась от боли, будто тысячи раскаленных добела игл впились в кожу, а все нутро сковал холод, словно его скелет состоял из ледяных сосулек. А нога? Что-то не так и с ногой: боль, зарождаясь в правом бедре, распространялась вверх по всему телу.

Он попытался открыть глаза, чтобы понять, что случилось с ногой, но и это было выше его сил. Отяжелевшие веки не слушались. Все расплывалось в его расфокусированном сознании. Так что же с ним случилось?

Он старался вспомнить, но и это, как оказалось, требовало усилий. Но тут песнопение затихло, сменившись приглушенным шепотом, и он опять погрузился в сон.

Видения и звуки плясали в его мозгу и менялись с такой быстротой, что он не мог понять, что это – сон или явь. Расплывчатое желто-коричневое пятно, обжигающая боль и резкий звук выстрелов, эхом отозвавшийся в холмах.

Видения сменяли одно другое, и теперь он видел девушку в синем шелковом платье, высокую, худощавую, с лицом, щедро усыпанным веснушками, тициановским золотом волос и яркими зелеными глазами. Она смотрела прямо на него, но никакого намека на кокетство не было в ее взоре, как не было и многообещающей улыбки на бледно-розовых полных губах. Она стояла так неподвижно, что ее можно было принять за статую. И вместе с тем он никогда не видел более живого создания.

Нет, она не может быть здесь, в диких просторах Кении. Она в Англии. Видение тускнело и растворялось в тумане, и как он ни старался удержать его, все же исчезло бесследно. Его мозг слишком ослабел, чтобы подчиняться желаниям.

Что-то холодное и влажное коснулось его лица: сначала лба, затем губ и носа. Он попытался помотать головой и тут же скривился от боли. Он терпеть не мог, когда кто-то прикасался к лицу, это всегда рождало у него ощущение удушья. Джонс знал это. Где Джонс? Что делает?

Влажная тряпица вновь прошлась по его лицу, и на этот раз ему удалось увернуться. И тут же тело пронзила дрожь. Он чувствовал эту непроизвольную дрожь глубоко внутри. И холод, да, его нутро сковал холод.

Это озадачило. Он в Африке, и здесь никогда прежде ему не бывало холодно. В Англии другое дело: и холод, и постоянная сырость, и моросящий дождь, – и все это вдобавок к надменности, классовым различиям и незыблемости традиций.

Но даже эти неприятные мысли не смогли заслонить другую: «Время возвращаться домой».

Он тут же попытался ее отбросить. Он в Африке и еще не закончил свою работу. Ведь он в Африке, не так ли? Эта странная неуверенность заставила его открыть глаза и приподнять голову, и в этот же момент он почувствовал головокружение, а к горлу подступила тошнота. Он зажмурился, ожидая, что тошнота пройдет, а когда снова открыл глаза, увидел вещи, которые были знакомы ему до боли: брезентовая крыша и стены палатки, видавший виды черный стол, груда шкур, свернутые в рулон карты в корзине, дорожный сундук из черной кожи, – и которые неизменно сопровождали его последние пять лет. Глубоко вздохнув, он ощутил запах пота и саванны и испытал облегчение.

Двое мужчин, чья кожа темно-кофейного цвета сейчас казалась совсем черной, стояли у входа в палатку. Двое других опустились на колени по другую сторону его ложа, все еще бормоча эти дьявольские песнопения, но почему-то Джонса с ними не было. Черт побери, где его носит?

Он попытался приподняться, но один из незнакомцев, стоявших на коленях, не позволил, положив ладонь на грудь. Слишком слабый, чтобы сопротивляться, он опять опустился на подушки и закрыл глаза. И вновь перед мысленным взором возникла та девушка. Ее зеленые глаза сияли как изумруды, а ярко-рыжие волосы, казалось, горели огнем в свете газовых ламп, освещавших бальный зал.

Бальный зал? Он, должно быть, спит и видит сон: прошли годы с тех пор, как он в последний раз был на балу. И да, он знал эту девушку. Ее лицо вновь удалилось, а его место в воспаленном сознании заняли четко расчерченные квадраты бледно-зеленых полей и золотистых лугов, очертания которых ограничивались более темной зеленью живых изгородей. Все эти земли, простиравшиеся перед ним до самого горизонта, испокон веков принадлежали Маргрейвам. Он старался повернуться к ним спиной, и когда это удалось, перед ним открылся залив Уош, а за ним – бескрайние морские просторы. И тогда запах саванны исчез, а на смену ему пришли совсем другие ароматы: земли, медоносных лугов, дымных торфяников и… вот уж чудо: домашний аромат жареного гуся.

«Время возвращаться домой».

Эта мысль, снова возникнув в его мозгу, принесла с собой неизбежность, которая перекрыла гул и монотонные звуки.

Поля, живые изгороди, океан, глаза той девушки – все эти видения возникли перед его мысленным взором, соединившись в один сверкающий живой ковер, затем растаяли, но не в тумане, а улетев прочь словно перышко, поднятое с земли порывом ветра. И потом он увидел… Ничего. Все вокруг него утопало во тьме, и он вздрогнул от внезапного приступа страха, испытывая то самое ощущение, которое возникало, когда он прятался в буше. Он знал – опасность рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Внезапно песнопения прекратились. Голоса долетали до него краткими вскриками, тревожные и раздраженные, и он узнал наречие кикуйю [1]. Хоть он бегло и говорил на диалектах банту, включая и этот, сейчас не вполне понимал, о чем речь.

Голоса набирали силу, становились все выше, достигали почти неистовой высоты, и внезапно он почувствовал, что его приподнимают с постели. Острая боль вновь пронзила тело. Он вскрикнул, но, увы, ни звука не вышло из его пересохшего рта.

Они куда-то его несли. Боль была мучительной, особенно в бедре, и ему казалось, что кости в любой момент могут сломаться, как засохшие ветви дерева. Они несли его вечность, но наконец остановились, опустили на землю, на сухую шуршащую траву, а затем он услышал звук металла, вгрызающегося в землю. Что, ради всего святого, делают эти люди?

Неимоверным усилием он заставил себя вновь приоткрыть глаза, и первое, что увидел, был серебряный серп луны, но его очертания были неясными на фоне черного неба. Он поморгал, покрутил головой и снова поморгал, пока луна не вошла в фокус.

Тонкий серп народившейся африканской луны, окруженной сверкающими бриллиантами звезд, и все это на фоне черного бархата неба – какой знакомый вид! Каждую ночь, когда все уже спали и костер потихоньку догорал, он, растянувшись в плетеном кресле, блаженно вытянув ноги, чувствуя боль во всем теле после дневного сафари, потягивал свой вечерний кофе и любовался ночным небом. В Кении такие волшебные ночи, как эта, обычное дело.

Не то что в Англии, где увидеть нечто подобное случалось не часто. Там, независимо день это или ночь, небо, как правило, было затянуто тучами, в воздухе, сыром и холодном, висела изморось, готовая пролиться дождем. Но летом в ясный день такое можно было наблюдать и в Англии. Игры с мячом, крокет, пикники на лужайке в Хайклифе с хорошим шампанским и… клубникой.

При мысли о клубнике рот наполнился слюной. Он не мог вспомнить, когда в последний раз ел ее. Казалось, где-то в другой жизни.

«Время возвращаться домой».

И снова перед его мысленным взором возникло лицо девушки. Тонкое и решительное, с бледной прозрачной кожей, казалось, светившейся под россыпью мелких веснушек, резким разлетом янтарных бровей, волевым подбородком, высокими скулами, золотом волос… Нет-нет, это было совсем не миленькое личико, но и некрасивым его вряд ли назовешь. Такие лица – пусть и мелькнувшие посреди бальной суеты – никогда уже не сможешь забыть.