Таящийся ужас 3 - Гриньков Владимир Васильевич. Страница 1

Таящийся ужас 3

Владимир Гриньков

Заглянувший в смерть

Труба? Да, похоже. Что-то вроде уходящего вдаль огромного туннеля, перед которым сам ты кажешься песчинкой. Там, далеко впереди — яркий свет, яркий и мягкий одновременно. И божественная музыка, которая манит, и достаточно только сделать первый шаг — и уже не вернешься, будешь идти и идти навстречу этой музыке и этому яркому свету, пока не придешь — куда? Никто не знает. Тот, кто, стоя у входа, смог собрать все свои силы и не сделать первого шага навстречу музыке, — вернулся к нам и знает не намного больше нашего. Но кто не нашел в себе сил остановиться и переступил через невидимый порог, те уже ничего нам не расскажут. Они оставили за спиной эту границу — границу между Жизнью и Смертью.

В комнате были только Толик и Хома. Странно, вот так прилипнет к человеку кличка, и заменит ему полностью имя — Хома и Хома. Вот Толик — это Толик, а Хома — только Хома и никак иначе.

— Привет, — сказал я. — Что нового?

— Привет, — отозвался Толик. — Все старое.

— Мне из дома не звонили?

— Нет.

На столе лежала нераспечатанная почта — несколько писем. Я взял верхнее и надорвал конверт.

— Да, так вот насчет дыхания, — повернулся к Хоме Толик. — От того, как ты дышишь, зависит твое здоровье, да и вообще — сколько ты проживешь. Вот в этой статье говорится, что дышать надо животом…

— Чем? — протянул Хома. — Может, тебе еще чем-нибудь подышать?

— Ты не так понял, — поморщился Толик. — Дышать ты, конечно, должен носом, но при вдохе у тебя живот должен увеличиваться в размерах. Живот, а не грудь — понимаешь? Вот вдохни и выдохни пару раз.

Хома подчинился.

— Вот у тебя правильное дыхание, — сказал Толик. — Видишь, живот вздувается, как при беременности…

— Тьфу ты! — в сердцах сказал Хома. — У самого у тебя — как при беременности!

— Чудак, я же ничего обидного не сказал.

— Да ну тебя! Пойдем лучше покурим. Тоже, говорят, жизнь удлиняет. За счет снятия стресса.

Когда они вышли из комнаты, я поднял телефонную трубку и набрал номер. Сначала шли только короткие гудки, потом в трубке щелкнуло и женский голос произнес:

— Алло.

— Добрый день, — произнес я гнусавым голосом. — Это вас беспокоят из Центра социологических исследований. Мы проводим опрос населения на предмет отношения людей к цветному телевидению. Как вы считаете: цветное телевидение имеет право на существование, или мы должны вернуться к использованию исключительно черно-белых телевизоров?

Светка рассмеялась:

— Эдик, это ты? Я тебя узнала.

— Конечно, я. Ко мне вернулся мой обычный голос.

— Как у тебя дела, сестричка?

— Все отлично, кроме одной очень неприятной вещи.

— Какой? — насторожился я.

— Мой брат пропал.

— Никуда я не пропал, — я засмеялся. — Не далее как сегодня благополучно ночевал дома.

— Твое появление я фиксирую только по исчезновению продуктов в холодильнике, — вздохнула Светка, — а о том, что у него есть младшая сестра, за которой нужен глаз да глаз, мой брат совсем забыл.

— Не маленькая уже — двадцать лет, — буркнул я.

— Двадцать не двадцать, но пока ты пустил это дело на самотек, мне уже предложили выйти замуж.

— Кто этот нахал? — встревожился я. — Светка, не чуди! Ты помнишь наш с тобой уговор?

— Да я же ему еще ничего не ответила.

— Еще не ответила? — переспросил я. — Значит, еще не послала его куда следует? Слушай, я ему обломаю рога, этому твоему ухажеру. Кто он такой, откуда взялся?

— Ну чего ты так сразу? — обиделась Светка. — Он вполне приличный парень, в сборной по волейболу играет.

— Ах вон оно что! — взвился я. — Косая сажень в плечах, честность во взгляде и грамота за второе место на областных соревнованиях — просто идеальный вариант для любой порядочной девушки!

— Эдик, ну перестань…

— Все! — отрезал я. — Мы с тобой договорились: сначала ты заканчиваешь институт, я тем временем покупаю тебе квартиру, а потом уже выходи замуж, я тебя благословлю, кем бы ни был твой избранник: хоть волейболистом, хоть негром преклонных годов. Ты меня поняла?

— Поняла, — буркнула Светка.

— Ну и молодец! — Я сменил строгий тон на жизнерадостный. — Что там дядя Леша с тетей Таней — приехали?

— Нет еще.

— Что же такое? По времени пора бы им прибыть.

— Может, поезд опаздывает? Ты бы позвонил на вокзал, узнал в справочной.

— Да ладно, все равно они от этого раньше не появятся.

— Эдик, ты хоть сегодня приедешь раньше? Неудобно перед дядей Лешей. Приедут они с дороги, а тебя и к полуночи не будет.

— Не знаю, у меня сегодня много работы.

— Ну что можно делать на работе ночью? Я начинаю опасаться за незапятнанность твоего морального облика.

— Нет-нет, — запротестовал я. — У меня сегодня вечером очень важная работа — я парюсь в сауне.

— И это ты называешь работой?! — возмутилась Светка. — Да с каких пор это стало считаться общественно полезным трудом?

— Это, как правило, отдых, — согласился я. — Но когда в сауне устраиваешь встречу с городским мэром для решения некоторых вопросов — это уже работа.

— Ты знаешь, как это называется?

— Знаю, — подтвердил я. — Нормальные рабочие отношения. Так ты позвони мне, как только дядя Леша приедет. Хорошо?

— Хорошо, — вздохнула Светка.

— Ну все, пока. Привет волейболисту, — и я положил трубку.

Вострецов все-таки успел до приезда поляков: вкатился в комнату словно мячик и, рухнув в кресло, рванул на груди рубаху.

— Ну и жара! — прохрипел он, поводя по сторонам белесыми глазами.

Я достал из холодильника бутылочку пепси-колы и, наполнив стакан, протянул его Вострецову.

— Ну и противная штука, — поморщился Вострецов, осушив стакан. — Слушай, почему бы нам с тобой не организовать выпуск русского кваса в жестяных банках — знаешь, как пиво западногерманское?

— Организуем, — пообещал я. — Сан Саныч, не томи, рассказывай.

— А что рассказывать? Колхозный голова согласился — отдадут они нам в аренду эту ферму и имение на тех условиях, которые мы им предлагаем.

— Ну наконец-то, — облегченно вздохнул я. — Хоть теперь можем с поляками спокойно разговаривать. Как же ты его уломал?

— Шут его знает, — пожал плечами Вострецов. — И за что эти председатели да директора меня так любят?

В комнату вошел Толик.

— Кажется, поляки едут, — объявил он.

В окно было видно, как к обочине подкатил «Фиат» и два шикарно одетых молодых парня вышли из машины.

— Быстро же они приобрели европейский лоск, — сказал Толик. — За версту видно, что иностранцы.

— С чего же ты взял, что быстро? — не согласился Вострецов. — От них французскими одеколонами пахло еще в те времена, когда у нас «Шипр» считался последним криком моды.

Поляки вошли в здание. Мы видели, как таращится им вслед Хома.

— Я проведу их сюда, — сказал Толик и исчез за дверями.

— Как ты думаешь, будет с ними дело или нет?

— Кто знает, — пожал я плечами. — Сие великая тайна есть.

Дверь открылась, и на пороге появились поляки. Я поднялся из-за стола.

— Пан Брошин? — вопросительно произнес тот поляк, что был пониже ростом, глядя на меня.

— Да, это я. — Я пожал им обоим руки. — Только, если можно, без слова «пан».

— Почему же? — удивился поляк. — Вам не нравится?

— Нравится, — признался я. — Но слышится не «пан Брошин», а «пан брошен», а это уже совсем другое дело. Брошен, понимаете? От слова «бросать».

— А-а, понятно, понятно, — с улыбкой закивали поляки.