Три часа ночи - Карофильо Джанрико. Страница 1

Джанрико Карофильо

ТРИ ЧАСА НОЧИ

От автора

Эта книга и ее персонажи (за исключением одного) являются плодом воображения, однако сюжет основан на реальной истории. Благодарю тех, кто поделился ею со мной.

Мне исполнился пятьдесят один год. На момент событий, о которых пойдет речь, моему отцу было столько же. Поэтому я решил, что время написать о тех двух днях и двух ночах наконец пришло.

Будь папа жив, в этом году ему стукнуло бы восемьдесят четыре. Мне странно думать о нем как о пожилом человеке. Честно говоря, сколько ни пытаюсь, не могу вообразить его стариком.

Маме восемьдесят один год, она энергичная и очень красивая дама. Говорили, что в юности она была похожа на киноактрису Антонеллу Луальди. На то, что мама стареет, указывает лишь факт, что она все чаще рассказывает истории из далекого прошлого. Во многих действие разворачивается в дни их с отцом молодости.

Марианне было тридцать семь, и ей всегда будет тридцать семь. О ней у меня нет никаких сведений — не знаю даже, жива ли она. Мне известно только, что ее дом находился на Рю-де-Рефюж в Панье — старом районе Марселя.

Мне было семнадцать. До тридцатого июня тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, дня моего восемнадцатилетия, оставалось несколько недель.

1

Когда это началось, я не знаю. Может, мне было семь, может, чуть больше, точнее не скажу. В детстве ведь еще не понимаешь, что нормально, а что нет.

Если вдуматься, во взрослом возрасте этого тоже не понимаешь. Впрочем, я отвлекся, а мне хотелось бы по возможности не отвлекаться.

Итак, примерно раз в месяц со мной творилось нечто странное и весьма неприятное. Без какого-либо перехода или внешнего повода я вдруг ощущал, что отрешаюсь от окружающего мира, а все мои чувства чрезвычайно обостряются.

Обычно мы выбираем, на какие раздражители извне будем реагировать, а какие оставим без внимания. Нас окружает множество звуков, запахов и видимых объектов, однако мы улавливаем не все звуки, от которых колеблются наши барабанные перепонки, ощущаем не все запахи, которые долетают до нашего носа, отслеживаем не все объекты, которые оказываются в поле нашего зрения. О том, какие сигналы внешнего мира донести до сознания и какие явления заметить, заботится наш мозг.

Прочая информация остается за пределами нашего восприятия и в то же время никуда не исчезает. Можно сказать, она от нас прячется.

Отложите книгу и сосредоточьтесь на раздающихся вокруг вас звуках, о которых еще несколько секунд назад вы вообще не имели понятия. Даже если вы находитесь в тихой комнате, ваш слух непременно уловит шум проезжающей по улице машины, шелест, гул, людские голоса, произносящие слова, которых вам не разобрать, но которые все равно звучат. Теперь осознайте движения, происходящие в вашем теле: дыхание, сердцебиение, урчание в животе и так далее.

Состояние включенности всех органов чувств может оказаться болезненным — именно таким оно было для меня. В мгновения, о которых я рассказываю, мой мозг переставал сортировать сигналы и принимал их все. Пока это происходило, взаимодействовать с другими людьми я не мог: при таком количестве раздражителей это было попросту неосуществимо. На несколько минут я утрачивал дар речи и сидел как пьяный.

На протяжении многих лет я ни с кем об этом не говорил. Я даже не предполагал, что со мной творится что-то не то, и потом, пожелай я поделиться с кем-нибудь своими наблюдениями, я едва ли сумел бы это сделать. В моем лексиконе не имелось слов, которые передали бы ощущения, переполнявшие меня в те странные минуты.

Правда выплыла наружу, когда я пришел в гости к школьному другу Эрнесто, сыну офицера-карабинера, который жил в огромном служебном доме. Мы были в столовой и играли в настольный футбол. Незадолго до того матча (сам не знаю, почему эта деталь врезалась в мою память) мы поели ирисок.

Мать Эрнесто сидела в кресле и, по-моему, вязала.

Была моя очередь ходить, и я уже приготовился бить по воротам из крайне выгодной позиции, но не успел. Неожиданно и как никогда прежде мощно на меня лавиной обрушилась жуткая какофония. Импульсы от других органов чувств тоже стали невыносимыми. Поток был такой силы, что я потерял сознание.

Очнулся я в кресле — том самом, в котором еще недавно сидела мама Эрнесто. Сейчас она стояла, склонившись надо мной, и гладила меня по лицу.

— Антонио, Антонио, как ты себя чувствуешь? — спросила она с тревогой.

— Хорошо, — ответил я заплетающимся языком.

— Что с тобой случилось?

— Э-э… А что со мной случилось?

— Сначала ты замолчал и как будто перестал слышать. Потом упал в обморок.

Сумятица в голове прекратилась, но я по-прежнему был не в себе и не мог ответить ничего вразумительного. Мать Эрнесто позвонила моей маме и обо всем ей рассказала. Дома мама устроила мне новый допрос:

— Что с тобой случилось, Антонио?

— Да не знаю. Вроде бы ничего особенного.

— Мать Эрнесто говорит, ты ни с того ни с сего то ли оцепенел, то ли уснул. Она обращалась к тебе, но ты ни на что не реагировал.

— У меня иногда бывает…

— Что у тебя бывает?

Я попытался описать то, что происходило со мной время от времени и повторилось в тот день в более тяжелой форме.

Сперва возникало ощущение, словно в груди кто-то бьет в барабан. Дыхание становилось таким отчетливым, что я твердо понимал: если отвлекусь, если перестану держать фокус на нем, то умру от удушья.

Привычные звуки превращались в оглушительный гвалт.

А еще нередко складывалось впечатление, будто бы все, что имеет место сейчас, со мной уже было. Позже мне объяснили, что это явление называется дежавю и что его можно не опасаться. Но тогда я этого не знал, и подчас мне казалось, что я живу в мире призраков.

Мама позвонила папе, и он приехал буквально через полчаса. Это навело меня на мысль, что проблема достаточно серьезна и что, возможно, я недооценил симптомы. Родители развелись, когда мне было девять, и с тех пор отец почти не бывал в доме моей матери, который раньше был и его домом. Вечерами он к нам вообще не наведывался. Когда отец забирал меня к себе, он подъезжал к дому, ждал, пока я спущусь по лестнице и сяду в его машину, после чего мы ехали к нему.

Папа задал мне те же вопросы, что и мама, а я, по-моему, дал ему те же ответы, что и ей. Затем родители позвонили доктору Плачиди, нашему семейному врачу. Это был приветливый пожилой господин с пышными седыми усами, лопнувшими капиллярами на красном носу и сладковатым запахом изо рта, который я сумел идентифицировать лишь годы спустя. Интересно, догадывались ли папа с мамой, что наш отзывчивый доктор не был трезвенником?

Он приехал к нам, провел осмотр и, разумеется, засыпал меня вопросами. Первым делом осведомился, бывают ли у меня судороги. Доктор Плачиди объяснил, что это, и я ответил: нет, такого у меня ни разу не было. Далее он поинтересовался, доводилось ли мне видеть красочные галлюцинации или, наоборот, полную темноту перед глазами. Я помотал головой.

Ничего из вышеперечисленного я никогда не испытывал. У меня случались только сенсорные перегрузки, во время которых я оставался в сознании и мог ориентироваться в пространстве, хоть и с трудом.

В гостях у Эрнесто на меня нахлынули более интенсивные ощущения, закончившиеся кратковременным обмороком, однако в целом они не слишком отличались от тех, что возникали, когда в школе я переставал слушать учителя и фантазировал о чем-то своем.

— А тебе случается отвлекаться на уроках? — уточнил доктор.

— Иногда.

— И ты как будто не слышишь, что говорит преподаватель?

Я мельком взглянул на родителей. Сперва мне не захотелось делиться этими сведениями с ними, но потом я все же решил, что должен помогать доктору в его работе, и кивнул. Он одобрительно улыбнулся, точно услышал правильный ответ. Запах из его рта был чуть сильнее, чем всегда.