Княжич, князь (СИ) - Корин Глеб. Страница 1

Глеб Корин

Княжичь, князь

Глава I

— А этот, никак, жив, братие! — услышал он над собой.

На голову полилась вода, и правый висок тут же полыхнул болью. Шершавая ладонь осторожно прошлась по лбу и щекам. Он с усилием разлепил веки — сквозь багровую пелену расплывчато проступило седобородое морщинистое лицо под монашеским куколем и темные глаза, в которых металось пламя факелов.

— Жив! — удовлетворенно повторил бородач.

С другой стороны склонилось еще одно лицо, более молодое:

— Говорить можешь? Кто ты, юнак?

Алый полог застилал даже мысли. Быстро растущая боль толчками расползалась от виска по всей голове.

— Яг… Ягдар… Вукович.

— Княжич, стало быть. А таинно имя у тебя имеется, княжич Ягдар, а?

— Да повремени ты с этим, брат Косма, яви милость. Лучше пособи — за ноги вон берись. Ну-ка…

Две пары рук бережно подхватили его и понесли. Из темноты смутно показались деревянные ребра телег, расслышалось сдержанное фырканье лошадей.

— А ты голову, голову-то ему придерживай с бережением! Вот так, вот так. Братие, мешки да кошницы отсель на иные повозки поперетаскивайте скоренько, ослобоните место. Сенца, сенца вот сюда подгребите. С боков такоже… Давай-ка, брат Иаков, трогай с Богом, не мешкай.

— Братие, надобно, чтобы отец игумен еще хотя бы с пяток повозок благословил. А может, и поболе того потребуется: сколь ратников-то ведь полегло! Охти-охти… Приими их, Господи, аще во имя Твое крещены — о том Тебе одному ведомо.

Телега дернулась и вспышка багряной боли опять погрузила княжича Ягдара в забытьё.

Когда тележный скрип и перестук копыт мало-помалу стихли вдали, из зарослей орешника почти беззвучно выехал всадник. Придержал коня, сбросил с плеч длинный темный плащ. Неспешно сложив и скатав его, затолкал в седельную суму. Свет полной луны, заливавший лесную поляну, отразился неяркими бликами на тарконских доспехах. Поведя головой по сторонам, всадник то ли прислушался, то ли пригляделся к чему-то. Затем тронул поводья, направив коня поперек колеи вглубь леса.

Спустя некоторое время повозки вернулись, значительно увеличившись количеством. Часть из них осталась на дороге, часть свернула в травы поляны. Черные фигуры резво попрыгали наземь, засуетились. Опять вспыхнули и замелькали среди окрестных деревьев факелы; зазвучали, перекликаясь, голоса:

— Брат Никон, окажи милость: вон в той сторонке такоже поищи.

— А в ельничке-то кто-нить уже проглядывал, братия?

— Покамест по одному на повозку, по одному кладите. По двое — лишь когда все прочие заполнятся.

— Брат Мартирий, а коли все одно места не хватит — чать, и по трое придется?

— Я те дам «по трое»! Может, еще и вповалку удумаешь, Господи помилуй? Однако совсем еще малец ты, брат Харитон. И не столь годами, сколь разумом. О почтении к усопшим хоть что-либо слыхать приходилось ли, а?

— Брат Мартирий, так разве ж я это… Уж ты, Христа ради, того…

Тела павших со сноровистой бережностью быстро переправились на повозки, а огни факелов еще какое-то время продолжали перемещаться по лесу вокруг поляны.

— Что там у вас, братие?

— Да вроде как боле никого не осталось.

— Тогда и назад пора, пожалуй. Всё иное доглядим после, когда уж отец игумен благословит.

— И без нас получше доглядят, брат Мартирий: довелось мне краем уха услыхать да краем глаза узреть, как отец игумен спешного гонца к дубравцам отряжал. Ратиборовы «неусыпающие», доложу я вам…

— Вот и не доложишь, брат Харитон! Что там в наставлениях-то прописано о празднолюбопытствующих? Всё, всё. Помолчи, ради Бога. Возвращаемся, братие! Ломовые повозки уж по белу дню пригоним, я так мыслю.

— А ломовики-то тут на что еще занадобятся?

— Господи, помилуй мя, грешного! Брат Харитон, разуй глаза да голову употреби: что это такое? И вот это? И вон то?

— Дык лошади же. Ну тоись, ихние туши дохлые. А-а-а…

— Вот те и «а-а-а», смышленый ты наш. Эй, брат Иаков! Ты давай трогай, а мы уж — как-нить за тобою.

В скором времени стрекот сверчков да звенящий шелест цикад, перемежаемые редкими вскриками ночных птиц, возобновились надолго и стали понемногу затихать лишь когда яркий круг луны над лесом постепенно померк в посеревшем небе.

Меж высокими травами заструились призрачные ручейки предутреннего тумана, из которого вдруг начали подниматься в рост и вновь пропадать люди в охристо-зеленых рубахах и таковых же портах, заправленных в мягкие сапожки с низкими голенищами. Затем на поляне появился русый короткобородый человек средних лет. Внимательно оглядевшись вокруг и навычным движением оправив под плетеным поясным ремешком белую рубаху, он сделал поднятой рукой какой-то знак. По обе стороны от него возникли двое молодых и безбородых.

— Всё уяснили? — спросил еле слышно человек в белом.

— Да, Ратиборе, — почти одновременно и столь же тихо отозвались оба. Потом один из них, поколебавшись, добавил:

— Княжича спасли — то славно. Однако напрасно отец Варнава наказал все остальные тела тогда же прибрать: мы бы многое куда получше уразуметь могли.

— Уж как есть, — коротко ответил тот, которого назвали Ратибором, и обратился к другому:

— Хотко, сейчас солнце взойдет, туман рассеется. Ты у нас самый востроглазый — оглядишься со своими людьми еще разок. Братия монастырские лишь часть оружия собрали, всё прочее подберите до последней мелочи, потом надобно будет доставить в обитель.

Хотко кивнул согласно:

— Павшего воина надлежит хоронить со всем, что было при нем.

— Наши обычаи отца Варнавы не касаются, ему другое важно.

— Ратиборе, — опять заговорил первый, протягивая в сторону руку, — я приметил, что вон в том орешнике…

— Общий совет — лишь по возвращении. Не забыл? Или это не подождет?

— Подождет, Ратиборе. Прости.

— Прощаю. Теперь все домой. Хотко, ты со своим полудесятком остаешься.

Мир был белым. Густо пах липовым цветом и воском. А еще щебетал по-птичьи да приговаривал время от времени медным голосом недалекого колокола.

— Очнулся, я гляжу, — обрадованно сказал кто-то совсем рядом. — Ну, слава тебе, Господи!

Княжич Ягдар перевел взгляд с белого сводчатого потолка в сторону говорившего. Голова была чем-то основательно стянута, двигалась с трудом. При ее повороте в правый висок немедленно постучалась боль. У растворенного окошка обнаружился сидящий на коротконогом стольце молодой послушник с рыжеватым пухом на подбородке и раскрытой книгой на коленях.

— Где я?

Сиделец аккуратно заложил страницу вышитой крестами закладкой, захлопнул книгу и столь же аккуратно уставил ее на полочку:

— Ставропигиальная обитель в честь Преображения Господня. Третьего дня тебя, княжиче, посередь ночи привезли беспамятного. Сейчас-то как чувствуешь себя?

Княжич скосил глаза на правую руку и грудь, спеленутые чем-то пропитанными и остро пахнущими полотняными лентами, с осторожностью попробовал пошевелить поочередно разными частями тела. Покривился — некоторые движения отзывались болью за ребрами, а пальцы правой руки под обмотками и вовсе ощущались будто не своими.

— Живым себя чувствую — да и слава Богу за то.

— Крещен, я так разумею. А истинно имя каково?

— Кирилл.

— А я — Лука. Наверное, есть хочешь?

— Еще и как.

— Мигом обернусь. Ты это… полежи пока, ага?

Княжич Ягдар-Кирилл пожал плечами, насколько позволяли пелены, и слабо усмехнулся. Брат Лука упорхнул.

Он вздохнул, закрывая глаза.

Ждать пришлось недолго, вскоре за дверью послышались шаги. В келью, пригнувшись на входе, стремительно вошел статный черноволосый монах в мантии, клобуке и с пятиконечным кипарисовым крестом на груди.

— Здравствовать тебе, княжиче! — проговорил он негромким звучным голосом. — Я — игумен Варнава, настоятель сей обители.