Разбуди меня (СИ) - "La_List". Страница 1

Вечерело. В прозрачном после дождя воздухе стоял запах влаги, зелени и еще чего-то неуловимого, чем обычно пахнет май.

Так бы мне казалось пару лет назад. А хули, призер «Всероссийского Конкурса Публицистики две тысячи пятнадцать». Или как он там назывался. Помимо грамоты я получил тогда даже нехилый для подростка денежный приз.

Как будто в другой жизни.

На самом деле здесь воняет помойкой, выхлопными газами и еще тем неуловимым, чем пахнет май в химкинских ебенях.

Пинаю носком кроссовка смятую пластиковую бутылку и лезу в карман за сигаретами — осталось три штуки, их придется растянуть до завтра. А сегодня у меня нет денег даже на маршрутку. Поэтому я и иду вдоль дороги, пиная попадающийся мусор.

Минут через десять буду дома.

Думаю об этом с отвращением. К себе. Потому что я не хочу возвращаться к уже полгода не поднимающейся с постели матери. К наверняка забившемуся катетеру. К ее стонам. К тяжелому запаху. К мыслям о том, что я ненавижу ее за капризы, обвинения и требования.

Лечащий врач так и не дал добро на обезболивание. А денег на взятку у меня не было. Да и откуда они у школьника, который раздает после учебы листовки у метро.

Этих копеек едва хватало на минимум лекарств, нехитрые гигиенические средства вроде антибактериальных салфеток и мази от пролежней и еду. О долге за ЖКХ я предпочитал не думать.

Я любил ее. В конце концов, она была моей матерью и заботилась обо мне всю жизнь.

И именно поэтому я ненавидел себя. За то, что теперь не испытывал к ней почти ничего, кроме брезгливости.

Я больше не воспринимал ее как мать. Она казалась кем-то чужим. И порой мне хотелось, чтобы утром я нашел в постели остывающий труп.

А потом я вспоминал, как она прижимала меня мелкого к себе, как гладила по голове мягкой, пахнущей мылом ладонью.

И тогда я выл в подушку, чувствуя, как в груди клубком сворачивается колючая проволока. В такие моменты самоубийство казалось идеальным выходом. Я закрывал глаза и начинал перечислять варианты. Какие-то сразу отметались как негодные, некоторые я просто не смог бы провернуть.

Больше всего мне импонировал прыжок с крыши — такой быстрый, такой удобный. Один обычный шаг вперед, который избавит меня от всего.

Я больше не должен был бы ухаживать за матерью, наблюдая за ее муками, избавился бы от выматывающей копеечной работы, осточертевшей учебы, на которую не хватало времени. От себя самого в конце концов – нескладного семнадцатилетнего парня без друзей, интересов и будущего, который олицетворял собой классический пример странного ботана с заторможенной речью и неловкими движениями.

Я подсел на антидепрессанты. Подсел основательно и надолго. Они стали для меня глотком свежего воздуха. Именно в этот период я победил в конкурсе, сдал ГИА в девятом классе на высшие баллы и начал мечтать о поступлении.

А потом, с разницей буквально в пару недель, заболела мать.

Вначале она пыталась бороться. Курсы химиотерапии, операция, на которую ушли все деньги. Это дало отсрочку в год. Она даже пыталась работать. Но болезнь вернулась, и сделать было уже ничего нельзя. Врачи только опускали глаза и советовали хосписы.

А я вернулся к ночным мечтам о суициде под приглушенные стоны матери из соседней комнаты.

И было еще кое-что. Кое-кто.

Он нашел меня сам. Просто написал мне в социальной сети. Это было первое сообщение за неделю, поэтому на секунду я подумал, что либо кто-то мается дурью, либо это просто рекламная рассылка.

Но сообщение было не похоже на обычный социально-сетевой бред. Парень, написавший мне, кажется, искренне интересовался моей жизнью. Спрашивал об учебе, о семье. О моих мыслях. И хотя о себе он ничего так и не рассказал, быстро стал моим лучшим другом. Я испытывал к нему непонятную привязанность. И в какой-то момент понял, что сделаю все, что он мне скажет.

Я не знал, как он выглядит, сколько ему лет, где он живет, но он знал обо мне все. И то, что я чувствую – тоже. И, главное, он знал, чего я хочу больше всего.

Чтобы все это кончилось.

Конечно, я читал все эти новости о группах смерти, о подростковых самоубийствах и законопроектах об ужесточении наказания за склонение к суициду. И когда понял, какие цели преследует мой анонимный собеседник, не почувствовал ничего, кроме благодарности. Кто-то должен помогать таким, как я. К тому же Ян, так он представился, особо и не скрывал того, зачем со мной общается.

И, похоже, уже все спланировал.

По крайней мере, вот уже на протяжении сорока дней он присылал мне так называемые «задания». Но не совсем те, о которых писали в идиотских статьях всякие журналистки, исполненные яростным желанием защитить «бедных подростков». Перечень вызывал смех и казался мне полной чушью. Резать руки? Тыкать в себя иголкой? Рисовать херню на бумажке? Все это, особенно то, что касалось причинения самому себе мелкого вреда, я проделывал задолго до моего знакомства с Яном.

То есть для меня не составляло особого труда взять лезвие и нарисовать на руке пару тонких, сочащихся каплями крови царапин.

Так я и написал Яну, когда он спросил, готов ли я выполнять его задания.

Но смысл оказался вовсе не в том, чтобы делать себе больно. Ян умел создавать атмосферу. Настроение, когда страх смерти отступает и приходит спокойствие. Принятие, смирение. Называть можно как угодно.

Каждый день я отмечал глубоким сигаретным ожогом на внутренней стороне предплечья. Самые первые уже успели превратиться в свежие шрамы, но каждый из них я помнил. Ян называл это «фиксацией» и настаивал, чтобы каждую отметину я делал при нем. То есть в процессе нашей беседы. Чтобы описывал ему, что чувствую.

Мне оставалось еще десять. И единственное, что меня беспокоило – это то, что станет с моей матерью после того, как. Впрочем, именно это и было той единственной темой, которую я старался с Яном не обсуждать.

Я помнил каждый наш разговор. И самый первый, и то, когда я впервые услышал его голос. Я долго не мог ничего ответить, просто слушал его дыхание и звенящую пустоту в собственной голове. Ян не торопил. И когда я выдавил из себя несчастное «привет», тихо спросил, как я. Без претензий на всякую философскую чушь. В тот вечер мы просто говорили. Я сидел на чуть влажных от прошедшего дождя перилах моста, прижимал к уху свой смартфон с голосом Яна и чувствовал себя счастливым.

После этого он звонил мне часто. Слушал мои задушенные всхлипы, когда я пытался сдержать подступающие слезы, мое срывающееся дыхание, когда я прижимал сигарету к коже предплечья. Не знаю, было ли такое предусмотрено правилами игры.

Впрочем, все это меня волновало мало. Потому что Ян умел подбирать слова. И чем ближе было мое последнее задание, тем меньше я боялся. Смерть больше не казалась мне чем-то страшным, а представлялась избавлением. Вечным покоем, местом, где больше не будет ни больно, ни страшно, ни одиноко. И от всего этого меня отделял один-единственный шаг.

– Здравствуйте, – губы выговаривают это автоматически, когда я прохожу мимо сидящих на подъездной лавке пожилых соседок.

– Здравствуй. Как мама? – интересуется Клавдия Сергеевна, старшая по подъезду и любительница совать нос в чужие дела.

Что мне ответить? Что вообще можно ответить на такой вопрос?

– Ну… – господи, зачем я вообще поздоровался? – Как обычно. Извините, – я прикладываю ключ к гнезду, дергаю дверь и просачиваюсь в подъезд.

Клавдия Сергеевна что-то говорит мне вслед, но я предпочитаю сделать вид, что не слышу. Нахуй.

С лифтом мне везет, створки грузового с дребезжанием раскрываются сразу после того, как я нажимаю кнопку. Хочу привалиться плечом к исписанной граффити стене, но вовремя замечаю плевок.

Вот уроды.

Хорошо, хоть в этот раз никто не нассал.

Лифт, натужно скрипя, тащит меня вверх. Невольно вспоминаю статьи о рухнувшей с девятого этажа кабине в каком-то жилом комплексе.

Почему со мной не может случиться нечто подобное? Почему я все должен делать сам, перебарывая природный инстинкт самосохранения?