Морской орел - Олдридж Джеймс. Страница 1

Джеймс Олдридж

МОРСКОЙ ОРЕЛ

1

Официальная война закончилась с уходом эсминцев. Они вывезли то, что уцелело от Новозеландской дивизии, и потрепанные остатки английских и австралийских полков. После этого было объявлено, что Крит эвакуирован.

Тогда-то оно и началось. Все то, что было потом.

Эсминцы возвращались еще несколько раз, и многих, кто дожидался на южном берегу, им удалось забрать. Но долго на южном берегу нельзя было оставаться, потому что немецкие самолеты сбрасывали один парашютный десант за другим. И пришлось уходить в горы отрядами, порой довольно большими.

Весь Крит — сплошные горы, крутые и неприступные, так что прятаться было не трудно. И критяне очень охотно укрывали и кормили инглези и младших инглези. «Младшими инглези » они называли австралийцев и новозеландцев, когда распознавали их среди английских солдат. Иногда целые месяцы проходили, прежде чем немцы добирались до такого отряда младших инглези и уничтожали его.

Но рано или поздно до них добирались, и долго еще после окончания официальной эвакуации в горах шла война. Она шла до тех пор, пока существовали большие отряды. Но большие отряды было легче обнаружить и уничтожить, и в конце концов от австралийских войск остались только мелкие разрозненные группы.

Мелкие группы уходили в ту часть острова, где горы дики и почти пустынны. Они бродили взад и вперед и время от времени предпринимали короткие стремительные вылазки на побережье, в надежде достать лодку или другим каким-нибудь способом добраться до Египта.

Немцы истребляли и мелкие группы. Это было труднее, но для того чтобы выбраться к морю, австралийцам приходилось спускаться с гор и выходить на равнину. Тут их и ловили. Кроме того, немцы иногда устраивали облавы в горах, так что скоро стало опасно держаться вместе даже мелкими группами, и младшие инглези шли дальше, рассыпавшись по двое, по трое, и многие гибли или попадали в плен. Но все же в горах было сравнительно безопасно. Оттого безопасно, что даже теперь — два или три месяца спустя после окончания войны на Крите, — лишь в немногих городах и деревнях были немцы.

Однако чтобы бежать с острова, необходимо было пробраться к югу и выйти на открытое место. А бежать младшие инглези пытались беспрестанно. Но и тогда, когда приходилось выжидать, укрываясь в горах, они все время двигались, переходя из деревни в деревню при первом появлении немцев или при первом слухе о том, что немцы близко. Кое-где сами критяне оказывали организованное сопротивление или по крайней мере готовились к этому. Правда, такие места редко попадались на пути.

Так они бродили по Криту. То вверх, то вниз. Все время в движении — еще и потому, что ведь приходилось промышлять себе пищу, а это всегда было связано с риском, несмотря на то, что критяне охотно делились всем, что имели.

И покуда вы оставались в горах, вы все время двигались, переходили с места на место. И ждали, когда придет время для стремительной вылазки на юг, к Средиземному морю, и можно будет спуститься с гор и отважиться выйти на изрезанное дорогами побережье. Только бы туда, на юг, и достать лодку, и выбраться отсюда, и добраться до Египта, и начать опять все сначала.

Но вы никогда не задумывались о том, как все будет, когда вы доберетесь до Египта. Вы думали только об одном: что вот придет день, и вы спуститесь с гор и выйдете на южный берег. А до тех пор важно не попасть в руки к немцам или итальянцам, которых все прибавлялось на Крите, и для этого надо все время двигаться с места на место, точно уходя от погони.

Хорошо, если удавалось набрести на такую деревню, которую еще не нашли, не облюбовали и не заняли немцы. Но рано или поздно оказывалось, что они уже близко или скоро будут близко, и нужно было снова уходить.

И так все время. С места на место.

2

Так два австралийца пришли в Сан-Ксентос, винодельческую деревушку, прилепившуюся к горе Юктас. В тени самой Иды. Но далеко от Иды и на такой высоте, где еще могли расти маслины. И виноградники, неровными рядами лоз исчертившие красные склоны.

Два австралийца спустились в Сан-Ксентос по узкой тропе, прорезавшей склон. Оба были в простых широких рубахах из бумажной ткани, какие носят крестьяне Крита. Штаны на них были какого-то неопределенного цвета, но европейского, некритского покроя. У одного, повыше ростом, штаны ниже колен были заправлены в толстые шерстяные носки, на критский манер. Но от этого он был похож не столько на критянина, сколько на велосипедиста викторианской поры.

Второй, плотный, круглый, с бледными тонкими губами и взъерошенной шевелюрой, видимо, меньше заботился о маскировке. Его широкие, обтрепанные внизу брюки свободно болтались над когда-то коричневыми башмаками австралийского армейского образца.

Круглый шел впереди и напряженно смотрел вниз, туда, где сплошным пятном белели строения Сан-Ксентоса. Он высматривал дорогу, ведущую в эту нелепую деревушку. Дороги нигде не было видно. Только узкие тропы тянулись с разных сторон сквозь дымку кустарника, совсем пурпурного сейчас, под отвесными лучами солнца.

— Ну, что? — спросил высокий.

— Никаких дорог, — сказал круглый. — Но в последней деревне тоже не было дорог, а все-таки они добрались туда.

— Я так голоден, что мне все равно. Пойдем, — сказал высокий.

Круглый, у которого нос, подбородок, щеки, все лицо было точно вздернуто кверху, уже начал спускаться по узкой тропе, Энгес Берк — так его звали — весь напряженно подобрался, когда тропа вдруг выровнялась и подошла вплотную к глинобитным хижинам окраины Сан-Ксентоса.

— Смотри, не видно ли мотоциклов, — сказал он. — На них всюду можно наткнуться.

— Зря ты не подвернул брюки, — сказал высокий.

— Я до того оброс, что и так сойду за грека.

Они с минуту постояли там, где тропа выходила на ровное место. Они были теперь на уровне грязно-белых домишек и внимательно искали каких-нибудь признаков немецкой или итальянской оккупации. Это всегда была самая неприятная минута, когда вот так, постепенно, приближаешься к деревне и есть до того хочется, что идешь на риск; но нервы напряжены, и не можешь совладать со страхом.

Это всегда была критическая минута.

Они медленно двинулись по засыпанной здесь песком тропинке, которая сворачивала к каменному дому на сваях, потом вдруг круто огибала его и шла дальше между двумя рядами глинобитных хижин. Стали попадаться навстречу собаки, женщины с детьми, потом мужчины в мешковатых критских штанах; а в воздухе стоял острый запах не то уксуса, не то вина; так и ударяло в нос.

Энгес Берк наметил себе одного. Он стоял и смотрел на двух незнакомцев, которые приближались, шагая между рядами белых каменных домов. Высокий все еще озирался кругом, в поисках следов немецких или итальянских оккупантов. Но Берк шел словно по улице родного города. Он остановился, когда они поравнялись с критянином, который весь был облеплен виноградной кожурой и пахнул, как перегонный завод.

— Калимера, — произнес Энгес Берк греческое приветствие.

— Калимера, — ответил критянин.

— Мы бы хотели поесть, — сказал Энгес Берк по-английски.

Критянин посмотрел на него, потом на что-то за его спиной. И Энгесу Берку захотелось повернуться и тоже посмотреть, но он этого не сделал.

— Таи, — сказал Берк. Это было критское производное от «овес» и «пища», и означало оно всякую вообще еду.