По вине Аполлона - Рафтери Мириам. Страница 1

Мириам Рафтери

По вине Аполлона

Глава 1

Сан-Франциско, октябрь 1989 года

Мне следовало бы прислушаться к Аполлону. Однако все его попытки предупредить меня, что мы явно напрашиваемся на неприятности, были оставлены мной без внимания. Я даже, помнится, отругала его за то, что он больше думает о собственных любовных делах, чем обо мне. Тогда я, конечно, не могла знать, что Аполлон вот-вот приведет меня к величайшему в моей жизни приключению и роману века.

Как не могла знать и об опасности, подстерегавшей нас на нашем пути, который оказался улицей с односторонним движением.

Если бы только я доверилась инстинктам Аполлона, то смогла бы хоть в какой-то мере подготовиться к событию, в результате которого меня забросило в прошлое и вся моя жизнь перевернулась. Я взяла бы фотографии, пленки или письма — любую вещь, которая могла бы убедить Натаниэля Стюарта в том, что я не лгу. По крайней мере, я захватила бы с собой свою косметичку и оделась бы поприличнее. На худой конец, в последнюю минуту я могла бы поджать хвост и убежать из этого старого полуразрушенного дома, хотя сейчас, оглядываясь назад, я знаю, что с моей стороны это было бы величайшей ошибкой.

Но я забегаю вперед. Эти мои постоянные скачки туда-сюда во времени становятся у меня дурной привычкой. По правде говоря, я всегда чувствовала себя несколько не в своей тарелке в современном мире. Вероятно, поэтому и попыталась укрыться от него вначале в искусственном мире театра, а позже истории, поступив в конечном итоге в аспирантуру. Я всегда чувствовала себя намного уютнее, имея дело с прошлым, или во всяком случае мне так казалось прежде.

Но пора мне начать, наконец, свой рассказ и начать с самого начала, если конечно такая вещь, как самое начало, действительно существует во времени. Лично я считаю, что время движется по кругу, кончаясь там, где и началось.

Неприятности начались в тот день, когда Аполлон впервые появился в моей жизни. Я вижу это словно воочию картины, которые всплывают у меня в мозгу при этом воспоминании настолько яркие, что кажется, я смотрю в зеркало.

— Он словно создан для тебя, Тейлор, — произнесла своим надтреснутым, похожим на шорох сухих листьев голосом Виктория Стюарт и сунула мне в руки в качестве подарка щенка шарпея, когда я наконец согласилась описать под диктовку ее мемуары, чего она так долго от меня добивалась.

В полном изумлении я уставилась на бульдожью, в складках морду собаки, уродливее которой мне еще не доводилось видеть. Признаться, в ту минуту я не знала толком, следует ли мне чувствовать себя польщенной или оскорбленной словами Виктории Стюарт.

Она же почти ничего не видит, напомнила я себе. Должно быть, она и понятия не имеет, как выглядит это создание.

А может и имеет, зашептал внутри меня противный голосок, когда я увидела, как ее узловатые пальцы ласкают глубокие складки на бархатистой коже шарпея. Взгляд мой скользнул выше, к лицу этой почти столетней женщины, изборожденному глубокими морщинами и безобразными шрамами — следствие давней трагедии, которая лишила в свое время эту милую старую деву всякой надежды обрести любовь и создать семью.

Эта собака, озарило меня вдруг, напоминает ей ее самое — уродливую и нелюбимую. Почувствовав мгновенную жалость к ним обоим, я крепко прижала щенка к груди.

— Я назову его Аполлоном, — сказала я неожиданно для себя, вспомнив виденную мной когда-то иллюстрацию, на которой был изображен этот бог, олицетворявший собой молодость и красоту. А также являвшийся прорицателем, но в то время я об этом не думала.

Сидевшая на краешке облезлого кресла-качалки старая женщина кивнула, продолжая медленно качаться взад-вперед. Ее слезящиеся глаза смотрели в одну точку, словно она пыталась разглядеть что-то в полумраке этой убогой квартирки в Мишндистрикт.

— Хорошее имя, — произнесла она мгновение спустя, но таким слабым голосом, что мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать ее слова.

— Оно кажется мне вполне подходящим, — пожала я плечами. — Я читала книгу о римских и греческих богах и…

— Да, — прошептала она, закрывая глаза, и лицо ее на мгновение словно помолодело от появившейся на нем умиротворенной улыбки, — я знаю.

Хотя я никогда прежде не говорила ей, какие книги читаю, в тот момент я не придала значения ее странным словам, решив, что она опять заговаривается. Виктория Стюарт была очень старой женщиной, и такое с ней случалось нередко. Однако, как я позже пришла к выводу, она имела тогда в виду именно то, что сказала.

Аполлон вполне оправдывал данное ему имя, ведя себя, как маленький божок, что иногда, надо сказать меня раздражало. Он мгновенно присвоил себе мое обтянутое яркой материей плетеное кресло и теперь, как какой-нибудь изнеженный восточный султан, постоянно возлежал на нем, с гордостью демонстрируя все свои многочисленные складки жира. Настоящий гурман, он и во время наших долгих прогулок следовал лишь собственным вкусам, таща меня за собой со скоростью, которую задавал только он и он один. Обладая не меньшим упрямством, я не хотела даже думать о том, чтобы отдать его в школу дрессировки. Тем более что из этого, как я инстинктивно чувствовала, все равно бы ничего не вышло.

Аполлон постоянно испытывал мое терпение. Помимо откровенного непослушания, он еще и лаял без остановки, когда оставался один дома. Естественно, подобное поведение вызывало возмущение соседей, пока наконец домовладелица не пригрозила выселить нас, если это не прекратится. В результате, куда бы я теперь ни отправлялась, мне неизменно приходилось брать с собой этот четырехлапый источник беспокойства с кривой ухмылкой и бархатистой, словно замшевой кожей.

Тот трагический день начался для нас с Аполлоном как обычно: с апельсинового сока и пирожков с вареньем в нашей любимой закусочной, и затем бега трусцой до офиса Исторического общества, где я работала, готовясь к защите своей магистерской диссертации о возможности реставрации немногих сохранившихся в городе особняков девятнадцатого века. Опрашивая в процессе своего исследования тех, кто был свидетелем землетрясения 1906 года, я и познакомилась с Викторией Стюарт. Я беседовала со многими старожилами, но в Виктории было нечто такое, что мгновенно заинтриговало меня, вызвав желание узнать как можно больше о ее прошлом.

Я распахнула тяжелую дверь и вошла внутрь.

— Ну как, есть какой-нибудь прогресс в деле со Стюарт-хаузом? — спросила я свою руководительницу Вильму, выглядевшую еще более древней, чем затхлая пыльная комнатушка, в которой она сидела.

Вильма сдвинула на нос очки с бифокальными стеклами и посмотрела поверх них на меня.

— Никакого, должна тебя огорчить. Власти штата не желают брать его под охрану как памятник архитектуры — слишком уж он ветхий.

У меня упало сердце.

— Нужно попытаться что-нибудь придумать.

Вильма покачала голубоволосой головой.

— Если только не произойдет какого-нибудь чуда, в эту пятницу Стюарт-хауз сровняют с землей.

Я с трудом сглотнула застрявший в горле комок, с ужасом думая, как я скажу об этом Виктории.

— Какого рода чудо? Вильма пожала плечами.

— Реликвии, старинные документы, если они вдруг обнаружатся. Или богатый спонсор. У тебя нет, случайно, знакомых миллионеров?

Я мрачно покачала головой. Все во мне восставало против представшей перед моим мысленным взором картины превращаемого в груду щебня дома, в котором Виктория провела свое детство, единственного места, где она знала счастье. Не говоря уже о том, что некогда Стюарт-хауз был одним из самых роскошных особняков в Сан-Франциско — немаловажная деталь для города, у жителей которого стремление быть не хуже других является почти, что олимпийским видом спорта.