Нравственная сторона литературной профессии - Стивенсон Роберт Льюис. Страница 1

Роберт Луис Стивенсон

Нравственная сторона литературной профессии

Последнее время в различных периодических изданиях обсуждалась профессия писателя, и обсуждалась она с такой позиции, которая, мягко говоря, не могла не поразить благородно мыслящую публику, не могла не навлечь всеобщее презрение на книги и чтение. В частности, недавно один веселый, приятный, пользующийся успехом писатель note 1 написал эссе, столь же веселое и приятное, как он сам, в котором высказал весьма обнадеживающий взгляд на эту профессию. Мы можем радоваться, что его опыт столь утешителен, и можем желать всем прочим, кто этого заслуживает, чтобы и они были вознаграждены так же щедро; но, я думаю, нам не следует радоваться, когда вопрос, столь важный и для публики и для нас самих, обсуждается единственно с точки зрения денежной. Ни одно дело в нашем подлунном мире не делается только ради заработка, и заработок — это еще далеко не самое важное. Что вам надобно как-то существовать, это ваша личная забота, и никого она не касается; но что дело свое следует делать добросовестно и так, чтобы от него была польза, — это уже вопрос чести и нравственности. Если писателю, о котором я упоминал, удастся убедить в своей правоте значительное число молодых людей и увлечь их на этот жизненный путь только соображениями заработка, то в своей работе они будут стремиться лишь к выгоде, и в таком случае литература наша, да простится мне несдержанность выражений, станет неряшливой, низменной, лживой и бессодержательной. Слова эти не относятся к названному писателю: он усерден, чистоплотен и мил, мы все обязаны ему увлекательными часами, и он добился завидного и вполне заслуженного успеха. Но сам-то он движим или, по крайней мере был движим в начале своего пути не одной корыстью. Он взялся за перо, осмелюсь оказать, если и не из благородных побуждений, то уж, по крайней мере, с пылом первой любви; и отдавался ей с радостию задолго до того, как начал задумываться о вознаграждении. На днях некоего автора похвалили за новую книгу, хорошую саму по себе и на редкость хорошую для него, и он ответил словами, недостойными даже коммивояжера, что так как книга плохо продается, он ее в грош не ставит. Не нужно думать, что его собеседник воспринял эти слова как символ веры; он знал, что они вызваны вспышкой досады, так же как и мы знаем, что когда уважаемый писатель говорит о литературе как о способе заработать на жизнь, точно о сапожном ремесле, хотя и не столь выгодном, это значит, что он обсуждает лишь одну сторону вопроса, но при этом ясно сознает, что существуют десятки других, которые более важны сами по себе и более значительны для нашего спора. Но если те, кто рассуждает о литературе столь мелочно и однобоко, на самом деле знают ей истинную цену, из этого вовсе не следует, что подход этот можно признать достойным или плодотворным. Первейший долг писателя судить обо всяком предмете всегда и неизменно в самом возвышенном, самом благородном, самом бесстрашном духе. Если, как я был рад узнать, ему хорошо платят, тем необходимее исполнять этот долг, тем позорнее от него уклоняться. И, пожалуй, ни о чем на свете человеку не следует говорить с большей серьезностью, нежели о той деятельности, — какова бы она ни была, — которая составляет самую основу его жизни и его главную радость, которая питает его духовно и дает ему средства к жизни и которая, если она не заслуживает уважения, обличает в нем тупого и жадного упыря, живущего плодами чужих трудов. Отношением человека к своему труду в конечном счете и определяется, на благо или во зло он будет направлен. Будем надеяться, что вслед за нынешними писателями придет и превзойдет их многочисленное и предприимчивое новое поколение; но уж лучше бы литературный поток вовсе был приостановлен и старая добрая английская литература прекратила свое существование, чем чтобы жила и множилась алчная свора борзописцев, которая уронит превосходные традиции, унизит и обесславит наше славное писательское племя в его собственных глазах. Пусть бы уж лучше наши исполненные спокойного достоинства храмы обезлюдели, нежели чтобы жрецами в них стали торговцы и менялы.

При выборе любого поприща следует руководствоваться лишь двумя соображениями: во-первых, прирожденной склонностью того, кто выбирает, и, во-вторых, пользою в лучшем смысле этого слова, какую приносит избираемая деятельность. Литература, как и всякое иное искусство, представляет огромный интерес для самого художника; но пользы от нее для человечества на удивление больше, чем от всех иных искусств. Этих оснований вполне достаточно, чтобы оправдать любого юношу или молодую женщину, избравших путь литературы. Я не стану много говорить о денежной стороне дела. Писатель может прожить своим трудом. Если и не так роскошно, как если бы он занимался любым другим ремеслом, то все-таки может. Сама работа, которой он посвящает свой день, делает его куда более счастливым, чем наипрекраснейший обед, за который он садится вечером. Каково бы ни было ваше занятие и сколько бы оно ни приносило вам доходу, мошенничеством вы, без сомнения, можете получить еще больше. Все мы позволяем себе слишком тревожиться скудостью нашего существования; но этим размышлениям не должно влиять на выбор того, что станет делом и оправданием едва ли не всей нашей жизни; и, подобно миссионеру, истинному патриоту или философу, всем нам должно выбирать ту скромную и прекрасную стезю, на которой мы можем принести человечеству всего более пользы. И если верно следовать Природе, она оказывает себя заботливой матерью. Юноша, питающий некоторое пристрастие к созвучьям слов, посвящает себя писательству; мало-помалу, научившись кое-какому уму-разуму, он обнаруживает, что выбор его был удачнее, чем он предполагал, что хотя он зарабатывает немного, зато недаром ест хлеб свой, что хотя заработок его невелик, зато по своему положению он может сослужить обществу немалую службу и что в его силах в какой-то мере защитить угнетенных и отстоять правду. Так благодатно устроен мир, такую огромную пользу можно извлечь из того, что человек хотя бы отчасти доверится самому себе, и такова в особенности счастливая звезда писательства, что оно может сочетать удовольствие с выгодой для обеих сторон, быть приятным, как игра скрипача, и полезным, как хорошая проповедь.

Все это безусловно справедливо, если говорить о литературе в самых высоких ее проявлениях; а при таких великих предшественниках, как Карлайль, Рескин, Браунинг и Теннисон, которые по сей день внушают нам восторг и почтение, не начать с литературы высокой было бы просто малодушием. Но пусть никому из нас не сравняться с этими гигантами, пусть никто из нас не может стать столь могучим, столь самобытным или мудрым, все равно даже самыми скромными своими трудами мы властны принести либо великий вред, либо великое благо. Мы можем стремиться единственно к тому, чтобы нравиться; можем, не обладая даром более высоким, стремиться всего лишь развлечь или насытить праздное любопытство наших скучающих современников; а можем пытаться, в меру своих слабых сил, и наставлять. В каждом из этих случаев мы будем иметь дело с тем замечательным искусством слова, которое есть язык жизни и потому столь легко и властно проникает в сознание людей; а раз так, избирая любое из этих трех направлений, мы вносим свою лепту в ту сумму оценок и отношений, которая и называется Общественным мнением. В нашу эпоху ежедневных газет, то, что читается в стране, весьма значительно влияет на то, что и как в стране говорится, а то и другое, вместе взятое, весьма действенно служит воспитанию юношества. Если писатель — хороший человек, то какое-то время юноша будет дышать воздухом более свежим; но в конечном счете влияние современной атмосферы на натуры посредственные всемогуще. Низкопробные опусы плодовитых американских репортеров или парижских хроникеров, читать которые не составляет никакого труда, приносят неисчислимый вред; они касаются любого предмета — и на все накладывают печать своего неблагородства; умом неразвитым и неискушенным они берутся судить обо всем и судят в недостойном духе; и ко всему они подают острую приправу, чтобы глупцам было что повторять. Этот грязный поток затопляет редкие высказывания хороших людей; зубоскальство, эгоизм и малодушие кричат с громадных газетных страниц, разбросанных на всех столах, в то время как противоядие, заключенное в маленьких томиках, покоится нечитанное на книжных полках. Я говорил об американской и французской прессе не оттого, что они много низкопробнее английской, но оттого, что они завлекательнее; они приносят куда более зла в Америке — массам, во Франции — тем немногим, у кого есть охота читать; но и у нас и у них всякий день пренебрегают обязанностями литературы, всякий день извращают и подавляют правду, всякий день упрощают и принижают предметы наиважнейшие. Профессию журналиста у нас не почитают серьезной, однако, судите сами, сколько хорошего он может сделать и сколько делает дурного; судите об этом по одному лишь примеру: когда в один и тот же день мы читаем две газеты, выражающие противоположные политические взгляды, и видим, как они подтасовывают одну и ту же новость, каждая в интересах своей партии, мы улыбаемся этому открытию (теперь это уже не открытие), точно полагаем это остроумной шуткой или вполне извинительной хитростью. В сущности, столь неприкрытую ложь и ложью-то не назовешь, но ведь среди прочего мы утверждаем, что прежде всего стараемся привить нашему юношеству уважение к правде; и я полагаю, что усилия наши не могут увенчаться значительным успехом до тех пор, пока одни из нас публично лгут, другие же открыто их одобряют.