Удар шпаги - Бальфур Эндрю. Страница 1

Эндрю Бальфур

Удар шпаги

1. Об обстоятельствах моего рождения, роста и воспитания

Мне, Джереми Клефану, самому кажется странным, что в столь почтенном возрасте, которого милосердный Господь позволил мне достичь — а Он свидетель, что годы мои немалые, — я взялся изложить на бумаге все те удивительные путешествия и не менее удивительные приключения, которые выпали на мою долю.

Я шотландец до мозга костей — пожалуй, даже глубже, с вашего позволения, — и поэтому не могу писать по-английски с такой легкостью, как мастер Вильям Шекспир, знаменитый, как утверждают, своим изящным изысканным слогом. Я вынужден писать так, как умею, но, поскольку события в этой книге касаются в большей степени англичан, не говоря уже об испанцах, да еще может статься, что ее прочтут в Англии — ибо на моей памяти случались вещи и более странные, — наш школьный учитель пообещал мне исправить то, что будет нуждаться в исправлении, потому что имеются люди, которые не смыслят, какова из себя хадди, не знают, что такое яммер, и никогда не слыхали об уинне или макле 1, а также и о многих других добрых словах на шотландском наречии.

Ни для кого не является секретом, что дети растут и, более того, что рост их происходит более в длину, чем в ширину, однако в силу тех или иных причин со мной это происходило иначе, и я, не очень усердно вытягиваясь в высоту, рос больше в ширину, пока к тому времени, когда настала пора мне идти в школу, я не стал, как утверждали все, самым необычным смертным в Керктауне. Я, конечно, не верил им, ибо в Керктауне встречались люди и куда более странного телосложения, но в глубине души с тревогой подозревал, что они говорят правду. Много раз я засыпал со слезами на глазах, думая о том, почему на мою долю выпало такое наказание, хотя впоследствии у меня было немало случаев благодарить судьбу за то, что в детстве я не вырос в длину. Тем не менее, хоть ширина моего тела равнялась высоте, а может быть, даже превосходила ее, я не хотел бы представить дело так, будто я был каким-то уродом, искалеченным непропорциональным ростом. Нет, тело мое выглядело вполне нормально, а лицом я, слава Богу, был даже привлекательнее многих своих сверстников.

У меня не была искривлена спина, плечи не горбились, как у некоторых, и хотя руки мои доставали до колен, так что из того — лучше быть длинным хоть в некоторых частях тела, чем коротким во всех.

Не удивительно, что после моего появления в школе мне была дана кличка «Коротышка», которая настолько прилипла ко мне, что не отстала и по сей день: менять ее не было причин, поскольку Провидение не меняло меня самого.

Мой отец был пылким последователем великого Нокса 2 — чей дом я имел счастье видеть собственными глазами, — а Реформатор всегда учил, что лучшим способом борьбы со злом является наставление людей на праведный путь, что особенно касается юношества.

Таким образом случилось, что Хол Клефан, который, по правде сказать, в молодости был изрядным шалопаем, в зрелом возрасте приобщился к мирной, оседлой жизни школьного учителя, ибо он был не без образования и отлично знал, как вкладывать его в умы и души малолетних лоботрясов.

Сначала немногие посещали его школу, но вскоре слава о ней распространилась до самого Сент-Эндрю на востоке и Данфермлайна на западе, и мальчишки, бывало, брели пешком по двенадцать и более долгих миль, чтобы послушать в приходской школе проповеди Хола Клефана из Керктауна.

По мере того как с годами я становился взрослее, хоть и не очень прибавив в росте, я пристрастился к чтению книг, и весь Керктаун уже видел во мне достойную смену моему отцу, так что если меня не окликали просто Джереми Коротышка, то порой величали даже «Маленький Учитель». И хотя — прошу заметить! — я всегда был скромным в своих мыслях и поступках, я чувствовал по этому поводу немалую гордость и не искал для себя ничего лучшего, чем учить в будущем уму-разуму подрастающее поколение.

Однако, как вы, возможно, уже догадались, судьба распорядилась иначе, и я сейчас приступаю к изложению событий, которые вынудили меня отправиться странствовать по земле, не говоря уже о морях, и в первую очередь о странном человеке, жившем на берегу.

2. О странном человеке, поселившемся на берегу

Если я не корпел над Вергилием, Гомером или сочинениями Тита Ливия, то, будучи ущемленным в росте, занимался тем, чтобы всеми доступными мне способами укрепить силу и ловкость тела, данного мне от природы. С этой целью я часами упражнялся, подтягиваясь и кувыркаясь на ветке дерева, или ходил на веслах чуть ли не до середины Ферта 3, несмотря на то что наличие подозрительных судов и английских кораблей-шпионов 4 в этих водах делали небезопасными прогулки далеко от берега; иногда я искал среди камней птичьи яйца или пытался подстрелить баклана или поморника из пистолета, который я стащил из ящика отцовского стола. Но больше всего, однако, я любил раздеться догола и погрузиться в прозрачную зеленоватую бездну, резвясь от души среди морских волн, омывающих скалистый берег, в результате чего я почти превратился в рыбу, научившись прыгать, нырять и кувыркаться в воде — я утверждаю это, несмотря на свою скромность, — с поразительной ловкостью.

К сожалению, мне не с кем было делить эти скромные радости, потому что другие мальчишки сторонились меня, сколько я ни пытался присоединиться к их играм и развлечениям. Они меня побаивались, и некоторые даже распускали слухи, будто у меня дурной глаз. В конце концов я их невзлюбил и с горечью в сердце продолжал бродить без цели в одиночестве, с грустью размышляя о своей печальной судьбе и укрепляя силу рук к тому времени, когда мне придется наказывать розгами их нерадивых детей.

Так было и в тот день поздней осенью, когда я отправился гулять вдоль побережья, хоть и не должен был бы этого делать, ибо в признаках приближавшегося шторма не было недостатка.

Ранним утром небо над Фертом было совершенно чистым, и Львиный холм, возвышавшийся неподалеку от города Эдинбурга, виднелся так отчетливо, словно находился всего в нескольких милях, а здание городской ратуши в Берике виднелось еще четче.

Тучи начали накапливаться по мере того, как разгорался день, и ветер, налетая сначала короткими шквалистыми порывами с дождем, постепенно набирал силу и спустя час после начала моей прогулки заревел на берегу в полный голос, свистя и завывая в верхушках деревьев, срывая мертвые листья и кружа их перед собой.

Я брел все дальше, совершенно равнодушный ко всему этому, пока не оказался милях в восьми от Керктауна, в месте диком и безлюдном, где вся прибрежная полоса была усеяна скалистыми рифами, уходящими далеко в море, мрачными и зловещими. Не успел я подумать об укрытии, ибо мелкий моросящий дождь становился все сильнее и холоднее, как вдруг с залива донесся грохот пушечного выстрела, а за ним и второй. Я устремил взгляд в сторону моря и напряг зрение, чтобы преодолеть сгустившийся сумрак, но ничего не увидел. Я уже повернул было к лесу, когда краем глаза уловил вдалеке сверкнувший огонь, за которым снова последовал унылый гром выстрела.

В тот же момент туман немного рассеялся, и передо мной, едва в двухстах ярдах от границы рифов, появился большой корабль с двумя стройными мачтами, прямыми парусами и высоко задранной вверх кормой, беспомощно ныряющий и пляшущий среди свирепых седых волн разбушевавшегося моря.

Пока я с удивлением разглядывал его, до меня через водное пространство долетел отчаянный крик, и корабль тяжело развернулся лагом к волне, так что мне стали видны жерла орудий, зловеще скалившиеся из его раскрытых портов; желтая полоса, проходившая вдоль его корпуса и плоские полотнища парусов, прижатых ветром к мачтам. Корабль раскачивало и трясло, как собака трясет крысу; затем наконец медленно, повинуясь рулю, его нос повернул в сторону от меня, паруса заполоскали и наполнились ветром. Но тут вместе с дождем и туманом, закрывшим от меня судно, налетел очередной яростный порыв ветра; я замер в ожидании, оцепенев от ужаса, ибо еще до того, как туман сомкнулся вокруг корабля, я заметил, что нос его опять скатился под ветер, и понял, что, если шквал продолжится еще несколько секунд, его вынесет на рифы.