Евангелие от Пилата - Шмитт Эрик-Эмманюэль. Страница 1

Эрик-Эмманюэль Шмитт

Евангелие от Пилата

ПРОЛОГ

Израиль — земля оливковых рощ, камней, звезд и пастухов, земля, где финики сушат на соломе чердаков, земля, где сердца закаляются в тоскливом ожидании прихода Спасителя, земля апельсинов, лимонов и надежд, Израиль — мой сад, сад, в котором я родился, сад, в котором вскоре должен умереть.

Через несколько часов они придут за мной.

Они уже готовятся.

Солдаты чистят оружие. Гонцы разбежались по темным улицам, чтобы созвать членов суда. Плотник ласково поглаживает крест, на котором завтра мне суждено пролить кровь. Иерусалим полнится слухами, люди знают, что меня вот-вот арестуют.

Они думают захватить меня врасплох… я их жду. Они ищут обвиняемого, а встретят сообщника.

Боже, лиши их сдержанности в расправе надо мной!

Обрати их в глупцов, насильников, скорых исполнителей судебных решений. Избавь меня от необходимости настраивать их против себя! Пусть они убьют меня! Быстро! И умело!

Как все это случилось?

Ведь я мог бы этим вечером пировать в другом месте, сидеть в тесноте на каком-нибудь захудалом постоялом дворе в окружении паломников моей страны, как любой иудей на Пасху. А в воскресенье отправился бы в Назарет, умиротворенный тихой радостью исполненного долга. В доме, которого у меня нет, меня, быть может, ждала бы жена, которой тоже у меня нет, а из-за двери выглядывали бы кудрявые головки смеющихся детей, радующихся возвращению отца. А судьба завела меня в сад, где я в страхе ожидаю смерти.

Как все это началось? Есть ли начало у судьбы?

Я прожил все детство в снах. Каждый вечер в Назарете я взлетал над холмами и долинами. Когда все засыпали, я бесшумно выходил из дому, широко разводил руки, разбегался, и тело мое взмывало ввысь. Я хорошо помню, как опирался локтями о воздух, воздух более вязкий и плотный, чем вода, воздух, пропитанный влажным ароматом жасмина, воздух, который уносил меня туда, куда мне хотелось, воздух, в котором не ощущалось ни малейшего дуновения. Часто из лени я подтаскивал свою подстилку к порогу и летал над серыми просторами, лежа на ней. Ослы задирали головы, и их прекрасные черные девичьи глаза следили за полетом моего корабля среди звезд.

А потом была игра в лазанье наперегонки. И после этой игры ничто уже не повторилось.

Мы вышли из школы, нам хотелось побегать. Нас было четверо неразлучных друзей, Мойша, Рам, Ке-сед и я. В карьере Гзеф мы затеяли игру, кто заберется выше… Я горел невероятным желанием победить и принялся карабкаться на высокую отвесную скалу, цепляясь пальцами за шероховатости камня. Дыхание мое словно прервалось, я лез все выше и выше и вдруг очутился на ровной площадке вершины в тридцати локтях от земли. Мои оставшиеся внизу друзья выглядели карликами: шапка волос и ноги по бокам. Они потеряли меня. И никто из них не подумал поднять глаза к небу.

Я был недосягаем для них и перестал участвовать в игре. Прошло несколько минут, и я громко крикнул, чтобы привлечь их внимание. Они запрокинули головы, заметили меня и захлопали в ладоши:

— Браво, Иешуа! Браво!

Они никогда не думали, что я могу забраться так высоко. Я был счастлив. И наслаждался победой. Потом Кесед крикнул:

— Пошли вместе с нами! Вчетвером веселей!

Я вскочил на ноги, чтобы спуститься, и тут меня охватил страх. Я не знал, как это сделать… Я присел на корточки и ощупал скалу, по склону которой лез: камень был гладким. Я обливался потом. Как быть?

И вдруг решение пришло само собой: лететь! Надо только взлететь. Как ночью.

Я подошел к краю скалы, раскинул руки в стороны… Воздух был совсем иным, не таким, как в воспоминаниях… Я не чувствовал, что он поддерживает меня, напротив, только плечи, одни плечи с трудом удерживали вес разведенных рук… Меня словно отлили из бронзы… Обычно стоило мне лишь чуть-чуть приподнять пятки, чтобы взлететь, но сейчас пятки устроили бунт и не желали отрываться от земли… Я чувствовал, что просто упаду, если приподниму их. Почему я вдруг стал таким тяжелым?

Сомнение охватило меня, и плечи налились свинцом. А летал ли я вообще? Быть может, полеты были сновидением, простым сновидением? В глазах у меня потемнело, земля бросилась мне навстречу.

Я очнулся на спине своего отца, Иосифа, за которым сбегал Мойша. Я потерял сознание. Отец спустил меня вниз, сумев найти едва заметные выступы в скале.

Когда все было позади, он поцеловал меня. Таков был мой отец: любой другой отругал бы, а он поцеловал.

— По крайней мере сегодня ты кое-что узнал.

Я улыбнулся ему. Хотя тогда не понял, что именно я узнал.

Теперь знаю: в тот миг я расстался с детством. Я отделил нити сновидений от нитей реальности, я открыл, что по одну сторону есть сон, в котором я летаю проворнее хищной птицы, а по другую сторону лежит настоящий мир, твердый, как скалы, на которых я едва не разбился.

Я словно заглянул в глаза смерти. Я! Иешуа! Обычно смерть меня не касалась. Да, я видел трупы животных в кухне и на скотном дворе, ну и что? Это были животные! Иногда люди говорили, что чья-то тетушка или чей-то дядюшка умер, ну и что? Они были стариками! Я же стариком не был и никогда им не буду. Нет, я пришел в этот мир, чтобы жить вечно… Я был бессмертным, я не ощущал в себе смерти… У меня не было ничего общего со смертью. Но, взобравшись на скалу, я ощутил влажное дыхание смерти на своем затылке. Прошло несколько месяцев, и я открыл глаза, которые предпочитал держать закрытыми. Нет, я не был всесилен. Нет, я не знал всего. Быть может, я не был бессмертен. Одним словом: я не был Богом.

Ибо полагаю, что, как все дети, вначале решил, что я Бог. До семи лет я не сталкивался с противодействием мира. Я ощущал себя царем, всемогущим, всезнающим и бессмертным… Считать себя Богом — обычный удел детей, которых никогда не наказывали.

Взросление стало развенчанием лжи. Взросление стало падением. Я познал свое состояние взрослеющего человека, пережив раны, насилие, компромиссы и разочарования. Мир утратил свои волшебные свойства. Ибо что такое человек? Просто кто-то, который-не-может… Который-не-может все знать. Который-не-может все сделать. Который-не-может не умереть. Осознание границ существования разбило скорлупу моего детства: прозрение позволило созреть. В семь лет ребенок окончательно перестал быть Богом.

Вечерний сад еще тих и спокоен. Все как всегда, как в любую весеннюю ночь. Цикады трещат о любви. Ученики спят. Страхи, которые обуревают меня, не находят отклика в тихом воздухе.

Быть может, когорта еще не вышла из Иерусалима? Быть может, Иегуда испугался и отказался? Иди, Иегуда, донеси на меня! Скажи им, что я обманщик, что считаю себя Мессией, что хочу отобрать у них власть. Обвини меня. Подтверди самые худшие их подозрения. Поторопись, Иегуда. Пусть они скорее арестуют и казнят меня.

Для них история должна на этом закончиться. А для меня она только начнется.

Как все происходит?

Как я пришел к своей судьбе?

Мою судьбу всегда определяли другие; они умели прочесть пергамент, которым был я, но сам я был не в силах его расшифровать. Диагноз ставили мне всегда другие, словно определяли, чем я болен.

— Чем ты собираешься заниматься, когда вырастешь?

Однажды отец отыскал меня под верстаком среди светлой стружки, где я, нежась в золотом луче, предавался мечтам и пересыпал из ладони в ладонь опилки.