Мириал. В моём мире я буду Богом - Талмер Моника. Страница 1

Моника Талмер

Мириал. В моём мире я буду Богом

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Глава 1.

Это случилось! Вы только представьте, — в один прекрасный день случилось невероятное! Я никогда бы не мог подумать… Хотя, прошу прощения, я забыл представиться, и, вообще, разговор начал очень невежливо. Я расскажу всё по порядку и постараюсь не загружать вас своими эмоциями, хотя для меня это будет трудновато.

Итак, я — Гэл. Вообще-то, меня зовут Герберт, Герберт Бронкс, но Том, наш главный режиссёр, так морщился, когда произносил моё имя, что в конце концов мы решили изменить его на какое-нибудь более красивое. Тонита, моя подружка, с увлечением занялась этим вопросом, и к вечеру я уже был Гэлом, к всеобщему удовольствию.

Итак, я — Гэл. Приятно познакомиться, я — артист из сгоревшего театра. Смешно? Да не шучу я вовсе, наш театр сгорел неделю назад. Я очень подозреваю, что тут не обошлось без участия Рика Палмера, режиссёра «Хоуп» — они с Томом на ножах с незапамятных времён, а в последние два месяца просто озверели из-за той пьесы, «Свет в окне», — оба хотели её поставить, и никто не хотел уступать. Я полагаю, что вопрос можно было решить и без пожара, но вы просто не представляете, что за псих этот Рик! Может, конечно, он вовсе и не хотел сжигать весь театр, а намеревался только подшутить, но, как бы там ни было, четырнадцатого июня наш маленький театр сгорел дотла.

В общем-то, конечно, при всём уважении к Тому, я очень сомневаюсь, что наша труппа добилась бы чего-то большего, чем поощрительной грамоты за третье место на ежегодном смотре. Но я — актёр, чёрт побери, понимаете, — актёр, и если у актёра на сегодняшний день есть хоть что-то, это уже неплохо. К тому же мне всего девятнадцать, и в моём возрасте главное — быть на виду. Никогда не знаешь, кто может забрести на нашу экспериментальную постановку, а про ежегодный конкурс я вообще молчу. Знаете ли, я…очень классный. Ну честное слово! Не подумайте только, что у меня мания величия или что-то в этом роде. Мне просто все это говорят. А девчонки! Знаете, стоит мне выйти на сцену, с ними что-то такое невообразимое делается! Я иногда и сам этого немного боюсь — они бывают такими настырными, а мне совершенно не в кайф тратить на них своё время. А Тонита…она оказалась просто настойчивей других — её настойчивость была какой-то молчаливой и тяжёлой. Я смирился. К тому же, в некоторые моменты удобно иметь рядом кого-то вроде как постоянного — другие липнут меньше. Ой, вы только не подумайте, что я какой-то там женоненавистник, Боже упаси! Я бабник, самый настоящий бабник, но — потом. В первую очередь я — актёр, и я полон желания взобраться на самую вершину и похлопать по плечу Ди Каприо и, может быть, даже немного его подвинуть. Вы только не смейтесь, пожалуйста, над этим, и не думайте, что мне просто нечем заняться. Я считаю, что просто так, ни с того ни с сего мне этого захотеться не могло. Ведь любое желание даётся вместе с силой его осуществить, слышали об этом? Так это мой случай. К тому же, все эти не дающие прохода девчонки…ну, вы меня понимаете.

Вот вам и я. Всё бы ничего, правда, кроме того, что в один прекрасный день всё это оказалось в прошлом. Театр сгорел, и что делать дальше, я не знал. У меня не было своего агента, который искал бы за меня работу, у меня не было родни, которая бы меня кормила, у меня не было даже красивой одежды, в которой я бы мог явиться на какой-нибудь просмотр. У меня не было ничего. Я был никем не открыт и никому не нужен. А жил я (О, Господи, прости!) у Тониты.

Мы все, конечно, собрались вместе через пару дней после пожара дома у Тома, говорили шумно и много, в основном — искали выход, клялись подзаработать и сложиться, может быть, на аренду какого-нибудь зала в гимназии или чего-то наподобие, но каждый из нас знал, что это совершеннейшая ерунда. Целых два года мы доводили до ума выкупленное Томом по дешёвке помещение небольшого убогого ресторанчика, и если кто-то и называл его театром кроме нас, то только два театральных критика, посетившие его прошлой зимой. Но это всё равно был наш театр, наша труппа, наш шанс. В том, что наши двухлетние старания сгорели без следа, был, несомненно, какой-то высший смысл. С этот момента каждому из нас предстояло идти своей дорогой.

Так всё и началось. В нашем городе (а я, кажется, забыл сказать вам, что это за город, простите, ради Бога; знаете, я здесь живу всего два года, но этот город уже совершенно точно считаю своим), так вот, в нашем городе, в большом, шумном и очень известном городе, правда, с дурноватым, на мой взгляд, названием — Аль-Торно, — было всего два театра, одна киностудия и какие-то там, мать их, курсы, которые уже лет пять выпрашивают лицензию, чтобы называться то ли колледжем, то ли ещё чем-то, но факт остаётся фактом — ни один уважающий себя начинающий актёр, считающий, что у него есть перспектива (а так считают все уважающие себя начинающие актёры), учиться на эти долбаные платные (я забыл сказать, что они ещё и платные!) курсы не пойдёт.

Так вот… Что? Вы ничего не знаете об Аль-Торно? Не может быть! Вы объездили вдоль и поперёк всю Северную Америку? И даже Южную? Наверное, плохо смотрели. Никакой это не провинциальный городок, я лично считаю, что во многом он даст фору Лос-Анжелесу и Нью-Йорку, а лет через десять — так это совершенно точно! На нашей киностудии «Эльдорадо» в прошлом году работал сам Тарантино! Снимал «Разрушенный мост». Я думаю, скоро увидите. Ещё у нас снимался «Остин Пауэрс» — по-моему, страшная мура, и совсем не смешная, зато Элизабет… Я имею в виду Элизабет Харли… Ну да ладно. Просто я хочу сказать, что из нашего города совсем незачем куда-то ехать, здесь происходит масса интересных вещей, просто надо уметь за что-то ухватиться.

Знаете, я живу здесь уже два года, а до сих пор не знаю весь город целиком. Ещё не разглядел его как следует. Но мне нравится в первую очередь то, что он большой. Большой — значит, много. Много возможностей, я хотел сказать. Даже театры — их ведь всё-таки два! Правда, в один два года назад меня не взяли (оказывается, может случиться и такое, и мне лично хорошо бы об этом помнить), главным образом из-за возраста, я полагаю. А второй… Ой, он очень известный, и мне кажется, что я ещё не совсем созрел, как творческая личность, чтобы соваться туда. Вот я и набирался опыта в самодеятельной труппе Тома. Кстати сказать, таких трупп в Аль-Торно — пруд пруди. Для них раз в год устраивается конкурс и труппа, представившая лучший спектакль, получает право один раз показать его на настоящей сцене. Вот и всё. Честно говоря, из всех этих трупп ни один из профессионалов шоу-бизнеса, посещающих просмотры, до сих пор так и не извлёк ничего ценного. Хотя, клянусь Богом, им бы этого очень хотелось. Иначе они бы просто не ходили туда, верно?

Вот так у нас и обстояли дела. Я работал с Томом и ждал со дня на день, что меня извлекут из его труппы две громадных властных руки, подхватят под мышки и выволокут через скрипучие двери бывшего ресторана. Почему-то я подозревал, что эти руки будут с золотыми кольцами и длинными наманикюренными ногтями. В ожидании этого я жил у Тониты и кушал пирожки с куриным мясом, которые готовила её бабушка. Родители оставили Тоните кое-какие деньги, что давало нам возможность не работать днём, как остальным, а посвящать себя целиком искусству.

Тонита обожала меня и даже дома смотрела на меня с нескрываемым восхищением, как будто я продолжал быть актёром на диване перед телевизором, за обеденным столом и даже на унитазе. Когда я входил в комнату, мне казалось, что она вот-вот зааплодирует, и мне это, вобщем-то, нравилось. Она думала, что любит меня, моя маленькая Тонита, а я думал, что я её не люблю. Из-за неё я чувствовал себя каким-то идиотиком. А ещё, что было хуже всего, я чувствовал себя альфонсом. Но если раньше я был не просто альфонсом — я был хорошим актёром, ждущим со дня на день признания и всего, что приходит с ним вместе, то теперь, после пожара, я был, увы, только альфонсом.