Сад огней - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 1

Андрей Лазарчук

САД ОГНЕЙ

Модуль погасил орбитальную скорость на границе атмосферы и теперь падал вертикально, притормаживая себя малой тягой вспомогательных двигателей. Такая посадка называлась энергетической – в отличие от баллистической и аэродинамической, – и требовала сумасшедшего расхода горючего; зато корпус корабля не нагревался, телекамеры не слепили и весь процесс можно было наблюдать от начала до конца.

На высоте сорока километров модуль выбросил два аэростатных зонда, снабженных длиннофокусными телепередатчиками, и теперь на двенадцати небольших экранах было видно все, что происходит в пространстве вокруг модуля, а на большом обзорном экране сам модуль в дрожащем мареве проваливался вниз, к зеленому полумесяцу атолла, окруженному неправдоподобно-синим океаном.

Когда до поверхности оставалось двенадцать километров, появились первые птицы. Черные, похожие на земных ворон, они налетели со всех сторон сразу. Одни попадали в струи двигателей и мгновенно превращались в клубки белого пламени, другие достигали цели, и вскоре некоторые камеры ослепли, а на экранах остальных появились красные брызги и размытые, не в фокусе, перья. Птиц становилось все больше, воздух кишел ими, и сверху видно было уже только стаю: громадное шевелящееся пятно, черную кляксу, непрерывно меняющую очертания…

Нижние телекамеры, защищенные двигателями, не пострадали, и автопилот легко посадил модуль точно в назначенном месте. Птицы сразу исчезли. Отстрелялись заслонки объективов, телакамеры прозрели. На экранах кругового обзора возникла панорама атолла: рощи и отдельно стоящие деревья, чем-то напоминающие земные кипарисы, мягкая перистая трава, огромные красные, лиловые и черные цветы, неподвижный и блестящий, словно политый маслом, океан… Температура воздуха – плюс двадцать восемь, влажность – семьдесят три процента, скорость ветра – ноль… Атмосферное давление, освещенность, радиоактивность, сейсмичность, ускорение свободного падения, напряженность магнитного поля, состав атмосферы и еще два с лишним десятка параметров… Все в норме, если понятие «норма» подходит к поистине райским условиям.

– Красота, – сказал Лепешев. – Курорт, а?

– Куро-орт… – протянул Вебер. – Посмотришь сейчас, что тут делаться будет. Пока, правда, можно и кофейку попить, пятнадцать минут у нас есть. Хочешь кофе?

– Не хочется что-то, – сказал Лепешев. – Хорошего у вас все равно нет, а барахла не хочется.

– Дело твое, – сказал Вебер. – А я пойду сварю.

Он вышел из рубки, а Лепешев устроился поудобнее и продолжал смотреть на экраны. Зря отказался, подумал он. Подумаешь, знаток и ценитель. Сноб ты, вот и все. Нет, все нормально, мозги пока и без допинга работают добротно, пощады не просят – тренировка – но вот в глазах уже рябит от экранов, да и перелет выдался нелегкий, часа два всего и удалось поспать… Побалую себя, решил он, и ткнул пальцем в кнопку интеркома.

– Эрни, – сказал он, – я передумал. Свари и на мою долю.

– До чего же я тебя знаю, – вздохнул интерком голосом Вебера.

Через минуту Вебер принес большой кофейник и сахарницу, разлил кофе по чашкам и посмотрел на часы.

– Скоро начнется, – сказал он.

– А что будет на этот раз? – спросил Лепешев.

Вебер отхлебнул кофе, поморщился и добавил сахару.

– Увидишь, – сказал он.

Кофе был действительно посредственный, из сортов, выдерживающих длительное хранение, но лишенных надлежащего вкуса и аромата. А может быть, он просто выдохся. А может быть, это был вовсе не кофе, а, скажем, молотые семена растения ржанки с планеты Белая Королева. На вкус напитки могли различить только опытные дегустаторы, да и те, бывало, ошибались.

На восемнадцатой минуте трава вокруг модуля заволновалась, по ней, как по воде, пробежали концентрические волны, и в тот же момент на мониторе замигала надпись «Ускорение свободного падения, м/сек2», и цифры напротив нее переместились: вместо 8,2 появились 8,3. Потом они стали меняться все быстрее и быстрее: 8,6 – 9,0 – 11,5 – 14,0… Поникла и легла на землю трава, пропали цветы, на деревьях стали опускаться и обламываться ветви, а тяжесть нарастала: 48,0 – 76,0 – 125,0… Стоящие неподалеку деревья повалились в сторону модуля, а потом изображение сдвинулось и перекосилось – подломились опоры. Один за другим погасли экраны, на мониторе появилось число 1850,0, а потом все исчезло и замигало: «Нет информации, нет информации, нет информации…» С аэростата было видно, как модуль, похожий теперь на приколотого булавкой жука, вдавливается в землю, и сама земля тоже вдавливается в себя саму, образуя гигантскую воронку, кратер, туда рванулась вода океана, и в этот момент не выдержали баки. Пятнадцать тонн жидкого ароматного водорода белым пламенем затопили дно воронки, скрыв под собой остатки корабля. Потом по глазам ударила ослепительная вспышка, и экран померк.

– Вот и все, – сказал Вебер, вставая, – теперь долго ничего видно не будет. Сейчас я перемотаю… Это через два часа.

Ракурс изображения был совсем иной, телезонд отнесло уже довольно далеко. На полнеба стояло темно-багровое зарево. Там, где был атолл, океан бушевал, и прямо из воды, вздымая облака пара, тугими толчками била вверх река огня, летели, как искры из разворошенного костра, вулканические бомбы, и расползалась широко-широко, расслаиваясь пластами, тяжелая грязно-серая туча…

– И так две недели, – сказал Вебер. – Сейчас там вулканический остров, дымок иногда идет, но больших извержений больше нет.

– Н-да… – Лепешев заложил руку за голову и потянулся. – И что же ты сам думаешь по этому поводу?

– Не знаю, – сказал Вебер. – Лезет в голову какая-то ерунда.

– А конкретнее?

– Думаю, что мы с ними каким-то образом не понимаем друг друга.

– Ну, брат, – разочарованно сказал Лепешев. – Об этом, Эрни, догадываются все на свете ежи и даже некоторые ксенологи. А вот что ты хотел сказать, когда говорил «каким-то образом»?

– Цепляешься к словам, Женечка… Допустим, они играют с нами. Правила игры они нам изложили, только мы не поняли, что это игра, и принимаем все слишком всерьез. Или скажем, разыгрывают нас. Юмор у них такой. Хлебом их не корми, дай пошутить над инопланетниками.

– По-моему, немного громоздко для розыгрыша, – сказал Лепешев. – И вообще какой-то плоский юмор.

– Так то по-твоему, – резонно возразил Вебер. – Может быть, мы другого не понимаем. А что касается громоздкости, так это по нашим масштабам громоздко, а по их – в самый раз.

– Ты всерьез так считаешь? – удивился Лепешев.

– Не знаю, – сказал Вебер. – Ни черта я теперь не знаю. Сейчас мне думается так. Через десять минут я придумаю что-нибудь похлеще. Не думай, что я один – мы все тут растерялись…

– На Земле та же картина, – сказал Лепешев. – Все пребывают в растерянности. Весь Совет в растерянности. Ты видел когда-нибудь Совет в растерянности? Страшное зрелище…

– Знаешь что, Женя, – сказал Вебер, – отдохни-ка ты сегодня. Поваляйся, подумай. Альбомы полистай, у тебя в каюте лежат. Терминал туда поставили – если понадобится… Дурацкое все-таки у нас положение: информации море, а ясности нет никакой.

В каюте Лепешев погасил свет и подошел к иллюминатору. Тяжесть на станции была ориентирована так, что планета, казалось, нависает сверху прекрасным бело-голубым куполом, зонтом, прикрывающим станцию и людей от мрака и холода глубокого космоса. Лепешев за свою жизнь видел вот так, вблизи, не менее трех десятков самых разных планет, но никак не мог к этому зрелищу привыкнуть, как нельзя привыкнуть, например, к Сикстинской Мадонне… И еще он в который уже раз попытался представить себе, что чувствовали, что испытывали те, кто впервые со стороны увидели сначала свою, а потом и иные планеты: Гагарин, Борман, Сайков, – и в который раз не смог…

Планета Эгле, подумал он. Название хорошее. Эгле – королева ужей. Интересно, кто это придумал? Королева ужей. Красивая и грустная литовская сказка. Надо найти и перечитать. Было бы забавно, если бы в названии оказался ключ к этой загадке…