Балтийская песня - Блохин Николай. Страница 1

Николай Блохин

БАЛТИЙСКАЯ ПЕСНЯ

- Армянскому радио задают вопрос: "Что общего между женской ножкой и телебашней?" Армянское радио отвечает: "Чем выше лезешь, тем больше дух захватывает!" - Ха-ха-ха! - А вот ещё: приходят русский, француз и американец к ювелиру... - Это я знаю... - Тогда такой: в ракетной части ждали генерала c инспекцией... - Товарищи, тише, я с Киевом разговариваю. Идите в курилку... Алло! Это украинское отделение?.. Мне Дудина, пожалуйста!.. Алло! Дудин? Здравствуй, Дудин, это Седловский беспокоит... Ага... Ага... Хорошая, а у вас?.. Всё дожди?.. Дожди, говорю?.. Ага... Вот, что, Юрий Иваныч, тут с нашим проектом какая петрушка получилась. Мы хотим задним числом внести кое-какие изменения... Что?.. Да, да, задним, задним! И по одному вопросу твоё мнение желательно... - Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас грозно гнетут. В бой роковой мы вступили с врагами... - Наташа, сделайте радио тише, я с Киевом разговариваю... Дудин?.. Там в линейной части есть перечень импортного оборудования... - На бой кровавый, святой и правый, марш, марш, вперё-о-од, рабочий народ! - Наташа, выключи к чёрту своё радио! - Что вы кричите, оно и не включено вовсе! - На бой кровавый, святой и правый... - Иван Григорьич, это на улице. - Не валяйте дурака... Нет, Юрий Иваныч, это я не тебе... Нашёл перечень? Смотри листы с третьего по восьмой... По восьмой, понял? - Иван Григорьич, по улице матросы идут! - Стой, братва! Заходим в учреждение. Культурно прошу, не хулиганить, соблюдайте революционную дисциплину! - Ну, давай, Дудин! Завтра жду от тебя телетайпограмму с твоим согласием. Ну, давай! Что?.. Да тут пьяные горланят на улице... Ну, давай... ну, давай... Ага... Ну, пока! Дверь в комнату резко распахнулась, и на пороге появился невысокий усатый гражданин в чёрном бушлате, перекрещенном пулемётными лентами. На бескозырке его горела золотая надпись "Амуръ". За ним в комнату втиснулись ещё двое матросов. Запахло махоркой, потом. - Я извиняюсь, граждане. Однако, придётся вам помещение очистить... Здесь вас больно много собралось... - Этого ещё не хватало! Маскарад какой-то... Наташа, вы что-нибудь понимаете? - Посторонись, комиссар, - раздался спокойный голос, дверь отворилась, и в комнату, не торопясь, продвинулись ещё два матроса, волоча за собой чёрный старинный пулемет "максим". "Народный театр? - подумал Иван Григорьевич. - Кино снимают?" Нет, это не было похоже на киносъёмку. Матросы уверенно подкатили "максим" к окну, хладнокровно выбили стекло из громадной дюралюминиевой рамы, выставили пулемёт в сторону площади. "Позвонить директору?" - вспомнил Иван Григорьевич и потянулся к телефону. - Не трогать! - на трубку легла тяжёлая, короткопалая, густо покрытая татуировкой рука. - Я тебе позвоню, буржуйское отродье! - Кто вы такие? - взвизгнул Иван Григорьевич. - По какому праву? - А вот по какому, - и перед носом Ивана Григорьевича возникло почерневшее дуло маузера. - Вон отсюда! Сотрудники отдела гуськом вышли в коридор. Там витал густой махорочный дым, раздавались взрывы хохота. Матросы чувствовали себя как дома. В сторонке тихо покуривали проектировщики из соседнего отдела. Иван Григорьевич решительно шагнул к ним. - Кто мне может объяснить, что случилось? Что это за матросы, и вообще, что тут творится? Кто-то с готовностью объяснил: - Можно предположить только одно, Иван Григорьевич. По-видимому, какая-то ерунда произошла со временем. Петля временная, что ли? Эти ребята, - в сторону матросов ткнули сигаретой, - непонятно каким образом перенеслись из семнадцатого года сюда, к нам, и, как видите, спокойно делают свое дело, уверенные, что находятся в своём времени. Я пытался поговорить с одним, но они... гм... вооружены. - А этот "Амуръ", ничего, сильный мужчина, - сказала подошедшая Наташа, изобразив на голове бескозырку. - Он пытался меня обнять, но я ему... - У вас одно на уме, Наташа, - раздражённо сказал Иван Григорьевич. - Надо ведь что-то делать. Милицию догадался кто-нибудь вызвать? - Испугались они вашей милиции, - мечтательно проговорила Наташа, - их тут много, все с винтовками... Разгонят они всю милицию... - Они тут быстро порядок наведут, - сказал кто-то из проектировщиков. Вон, слышите, машбюро разгоняют? Действительно, из машбюро раздавался дружный визг. Дверь распахнулась, и в коридор высыпали, тряся кудряшками, машинистки. - Нахал! - мужественно крикнула самая молодая, Лидочка, и дёрнула плечиком. - Стой, барышня, вернись! - из машбюро показался молодой матрос с кудрявой непокрытой головой. - Вы рукам волю не давайте, я на помощь позову, - дрожащим голосом отозвалась Лидочка, прячась за спины проектировщиков. - Уж и пошутить нельзя. Какая вы, барышня, ей-богу, нежная. Тут надо, понимаешь, бумагу одну настукать, а я, понимаешь, грамоте-то не очень... Лидочка поупрямилась ещё немного, но матрос был неумолим, и ей пришлось вернуться в машбюро. Оттуда сразу раздался высокий торжественный голос, сопровождаемый стрекотанием пишущей машинки: - Петроградскому комитету Российской социал-демократической рабочей партии... Как ты ловко пальчиками стукаешь... Рабочей партии... Докладываю Петроградскому комитету, что... Машинка у тебя шикарная... Английская, небось?.. Наша?.. Ну, ты не бреши... Извиняюсь, конечно... По начертанному революцией плану... А контора ваша по какому департаменту будет? Не путей сообщения? Лидочка и сама не знала точно, какому департаменту подчиняется институт, и продолжала молча печатать: "...Как и было указано, пресечём случаи саботажа и заставим служащих соблюдать революционный порядок..." Иван Григорьевич в смятении двинулся по лестнице вниз, к выходу, однако у самых дверей его остановил пожилой матрос с перевязанной головой. - Стой, братишка, выпускать-то никого и не велено. Ты иди, работай себе, служи, а я туточки постою... Пришлось подняться назад. В махорочном тумане прохаживался комиссар. - Вы, молодые люди, нашим ребятам помогите освоиться. Получен приказ здесь у вас порядок навести, чтобы, значит, никакого саботажу. А то у меня разговор короткий, - татуированная рука похлопала по кобуре. - И никаких, значит, отлучек. Работать до восемнадцати ноль-ноль. А ты, - комиссар ткнул пальцем в Ивана Григорьевича, - ты, я вижу, тут главный... Ты передашь дела ему. Нечепуренко, принимай дела! Перед Иваном Григорьевичем вырос тот самый молодой матрос, который только что диктовал Лидочке письмо. - Идем, батя, только без глупостей... В привычной обстановке Иван Григорьевич почувствовал себя несколько уверенней и язвительно заметил: - Вы, кажется, не очень-то грамотны? - Не очень, - согласился Нечепуренко, - но работать будем. Показывай, батя, где у тебя какие тут дела. Это что за бумага? - Это пояснительная записка к проекту здания автоматической телефонной станции... - Матрос кивал. - Здесь перечень импортного оборудования... Здесь вот приказ директора о повышении качества проектных работ... Протоколы мероприятий по выполнению... Резко зазвонил телефон. Иван Григорьевич протянул было руку к трубке, но вдруг ухмыльнулся и показал глазами на аппарат: - Прошу! Матрос уверенно снял трубку. - Слухаю! - Иван Григорьич, ты? - Вам кого, товарищ, надо? - Э-э-э... мне Седловского, - прогнусавила трубка. - А с кем, собственно, имею честь? Матрос прикрыл рукой микрофон. - Седловский - это ты, батя? - До сегодняшнего дня был я, - саркастически заметил Иван Григорьевич. - А теперь, как мне было сказано, начальником отдела будете вы. Говорите! Матрос крякнул и неуверенно заговорил в трубку; - Я теперь буду вместо Седловского. Моё фамилие Нечепуренко. Говорите, чего надо! - А где Иван Григорьевич? Я, собственно... - Вы по делу звоните, товарищ, или как? Русским языком говорю, я тут пока начальник. Чего надо? В трубке послышалось неясное бормотание, затем: - Из милютинского филиала беспокоят. Вы не могли бы по девятьсот девятнадцатому договору мне сметную калькуляцию поквартально на этот год продиктовать? И что уже опроцентовано... - Ждите у аппарата! - прокричал матрос и положил трубку на стол. - Где у тебя, батя, кулькуляция девятьсот девятнадцать? Быстро, ждёт человек... - Договор девятьсот девятнадцать? - понял Седловский. - Все бумаги по девятьсот девятнадцатому в настоящий момент находятся в плановом отделе. - А где этот твой отдел? - Четвёртый этаж, первая комната направо. Нечепуренко сказал в трубку: "Ждите!" - и приоткрыл дверь в коридор. - Щупакин! Коля! Подь сюда, живо! Коля, топай на четвёртый этаж, в первую комнату направо. Принесёшь бумаги. Скажи - договор девятьсот девятнадцать. Кулькуляция какая-то. Одна нога здесь - другая там. - Есть, товарищ Нечепуренко! - отчеканил Коля Щупакин, закинул винтовочку за широкое плечо и побежал по лестнице наверх. Иван Григорьевич с удивлением отметил про себя, что кудрявый матрос, пожалуй, всё делает как надо... Посмотрим, посмотрим... Нечепуренко же знакомился пока с наглядной агитацией отдела. Он равнодушно прошёл мимо вымпела ДСО "Труд", поморгал глазами на фотографии передовиков, остановился у доски с перечнем обязательств отдела. Внезапно зрачки его сузились. - Это что? Иван Григорьевич пожал плечами: - Это экран социалистического соревнования. Матрос нехорошо посмотрел на него. - С социализмом, значит, соревнуетесь? Так-так... А кто в этой схватке победит, догадываешься? - Догадываюсь, - тихо ответил Иван Григорьевич, покосившись на пулемётчиков у окна. Дверь с грохотом отворилась, и в комнату вошли один за другим сотрудники планового отдела во главе с бледным как смерть начальником. За ними вразвалочку вошёл моряк Коля Щупакин, клацнул затвором винтовки, выкидывая патрон из ствола, гордо доложил: - Так что, привёл, товарищ Нечепуренко. Сначала не хотели, а потом сразу уговорил... Нечепуренко поднял брови: - Я тебе, Коля, что оказал? Бумаги принести! Кулькуляцию там какую-то. На кой хрен мне эта бледная немочь? - Я, товарищ Нечепуренко, пытался объяснить. Номер, какой ты мне говорил, я забыл. Виноват, конечно. Я у дьячка выучился считать только до восьми. А дальше не могу. Меня и отец за это бил нещадно. Дальше восьми сбиваюсь. Какой там номер? - Девятьсот девятнадцать, - подсказал Иван Григорьевич. - Вот-вот. Номер я плохо запомнил, а буржуев тебе всех лично привел. Спрашивай у их, чего надо. Тут же к телефону усадили нужного человека, и тот стал, заикаясь, диктовать в трубку цифры. Перед плановым отделом извинились. Комната стала пустеть.