По колено в траве (Журнальная версия) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 1
Annotation
ПОВЕСТЬ Владислава КРАПИВИНА "ПО КОЛЕНО В ТРАВЕ" (журнальная версия, печаталась в журнале "Пионер" в 1970 году). Рисунки Е. МЕДВЕДЕВА.
ПО КОЛЕНО В ТРАВЕ
Черные лошади
Американский товар
Враг
Враг (продолжение)
Где синий ветер встает
Летние дни
Вас король приглашает на бал
Бери моих лошадей…
Гладиаторы
Смотрите, я пришел!
ПО КОЛЕНО В ТРАВЕ
ПОВЕСТЬ
Владислав КРАПИВИН
Рисунки Е. МЕДВЕДЕВА.
Черные лошади
Крепче всех сказок я любил «Сивку-Бурку». А в ней особенно мне нравились главные слова: «Сивка-Бурка, вещая Каурка, встань передо мной, как лист перед травой!»
Когда несчастному Ивану грозили всякие беды, я заранее с тайной радостью шептал его врагам: «Ну, погодите, голубчики…» Знал я, что сейчас выйдет Иван в чистое поле, на высокий травянистый бугор, свистнет в четыре пальца, позовет верного коня:
— Встань передо мной!..
Эти слова были как пароль. Как начало песни, как сигнал тревоги, который поднимает друзей.
Встань передо мной,
Как лист перед травой!
Потом я часто слышал от разных людей, будто им непонятно: почему «как лист перед травой»? Что это значит? Я удивлялся. Никогда мне это не казалось непонятным. Совершенно ясно представлял я ночное поле под черным небом с большими белыми звездами, яркую траву, словно подсвеченную изнутри. Она кончалась у выбитой копытами глинистой площадки. И там, у края, вдруг, по тайному сигналу, пробивал глиняную корку и стремительно разворачивался из спирали высокий упругий лист. Тонкий и длинный, словно лезвие меча. Травы колыхались и шелковисто стелились под ночным ветром, а лист стоял строго и прямо (а из темноты, от горизонта, с нарастающим топотом летела еще невидимая лошадь).
Что тут было непонятного?
Нет, я все понимал. Наверно, потому, что очень любил траву. В середине зимы, когда стропила нашего флигеля потрескивали от Снежного груза, мне снился речной обрыв, заросший коноплей и полынью, сиреневое небо и осколок месяца над крышами Заречной слободы. По крутой тропинке среди щекочущих стеблей и листьев я бежал к воде, прыгал с уступа на уступ; Темные метелки высоких растений пролетали у щек. В воздухе стоял запах мокрого речного песка и трав.
Посреди ночи я просыпался от жгучей тоски по лету, по шороху травы и теплому ветру, который пахнет влажными листьями тополей. За окнами, как озябшая кошка, скреблась поземка. Мне хотелось плакать, но это было бесполезно: зимние месяцы впереди казались бесконечными, словно целая жизнь.
Но однажды среди зимы я увидел свежую зелень.
В палисаднике рядом с нашим флигелем я устраивал себе снежный блиндаж. Деревянная лопата была в два раза выше меня. Черенок цеплялся за кусты, и сухой сыпучий снег падал мне за воротник. За воротником он противно таял, и колючий шарф натирал шею.
Возиться с блиндажом не очень хотелось. Но еще меньше хотелось идти домой, потому что сразу засадят за уроки.
Правда, старшая сестра Татьяна сейчас жила не с нами: она вышла замуж за летчика и уехала в Ростов. Но мама следила за моей учебой так же придирчиво, как Танька…
Я вырезал в снежной толще квадратную яму, окружил ее бруствером и начал расчищать дно. И вот вместе со снеговыми крошками лопата вынесла к свету черные комочки смерзшейся земли.
Я так давно не видел обыкновенной черной земли! Опустился на колени и варежками размел на дне кружок величиной с блюдце. Открылся пятачок чернозема с мертвыми бурыми стебельками и бутылочным осколком. Рядом с осколком лежал земляной комок. Я щелкнул по нему. Комок отскочил. И на его месте, упруго разгибаясь, поднялся мне навстречу ярко-зеленый листик.
Крошечная зеленая стрелка!
Словно тоненький луч изумрудного малютки-фонарика.
Я ошеломленно смотрел на это чудо.
Открытие обрадовало меня и в то же время как-то придавило своей необычностью. Тоненький листик-мальчишка был таким беззащитным среди снежных нагромождений… Почти не думая, подышал я в варежку и накрыл ею малыша. Потом, пятясь, выбрался из палисадника и побежал к маме.
Мама была не в духе. Она пыталась затолкать на место выпавший из нашей старой печки кирпич. Зловредный кирпич отчаянно сопротивлялся. Он ловко извернулся, упал на железный приступок и назло маме раскололся. Мама плюнула…
— Там в палисаднике травинка… — виновато сказал я, глядя на кирпичные половинки.
— Что? — откликнулась мама. — О чем ты?
Она старалась не перенести досаду с кирпича на меня, но это было трудно.
— Ты бы лучше об уроках вспомнил, — сказала мама.
— Там совсем зеленая травинка, — подавленно повторил я. Было ясно, что мое открытие не имеет для мамы никакого значения.
Но она все-таки поняла. Спросила:
— Совсем зеленая?
— Да, — откликнулся я. — Как летом.
— Ну что ж… — вздохнула мама (и это был, видимо, вздох о лете). — Так бывает… Разве ты никогда не слышал, что зеленая травка зимует под снегом? Дожидается тепла.
Да, я вспомнил. Я слышал, конечно. Только в это верилось не больше, чем в истории про живую воду или говорящие деревья.
Но ведь теперь-то я видел сам!
— Напрасно ты разрыл травинку, — сказала мама. — Она застынет на воздухе.
— А под снегом не застынет? Он же ледяной?
— Не такой уж он холодный. Он пушистый и мягкий.
Я побежал в палисадник.
Снегу я не очень доверял. Теплая варежка казалась более надежной, но за нее могло влететь.
Я убрал варежку. Узкий листик стоял смело и упруго. Я набрал с веток самого легкого и пушистого снега и белым курганчиком засыпал травинку. Потом уложил слой снега потяжелее… Потом заровнял яму…
Воспоминание о смелом листике наполняло меня радостным возбуждением. Я схватил санки и сбежал в овраг. Там летал с кручи на кручу, пока не пришли плотные, темно-синие сумерки.
Вечером мне попало. Слипались глаза, и я никак не мог решить задачу про ящики с фруктами. Мама назвала меня бестолковым лодырем, растяпой и мучителем. Она решила задачу сама, велела убираться спать и пообещала выдрать, хотя никогда этого не делала.
Я забрался в постель и стал реветь от обиды. Виноватым себя я не чувствовал. Трудно было понять, почему какая-то задачка важнее радости, важнее чудесной находки. Ведь травинка была крошечным осколком настоящего лета.
А задачка была про персики и абрикосы, которых я никогда не пробовал и видел только на картинках…
Поревев, я устроился поудобнее, улыбнулся укрытому снегом листику и шепотом спросил:
— Не холодно тебе?
— Что ты! — откликнулся он. Вытянулся в стрелку, разгорелся зеленым светом, и снег начал оседать и таять вокруг, а жухлые стебли на земле наполнились живым соком и заколыхались.
— Значит, это ты? — спросил я, радостно дыша. — Ты «лист Перед травой»?
Он не ответил, только снег от него разбегался все дальше, а в ночи нарастал легкий стремительный топот.
И вот в темноте я не увидел, а скорее угадал большую черную лошадь. Она ласково дышала мне в лицо. Чуть в стороне осторожно переступали еще два черных коня.
Это был не сон. Я отлично понимал, что лежу в кровати под вытертым одеялом (а сверху еще мамина телогрейка), и кругом наша комната, и наши ходики стучат в темноте. Но в то же время я взбирался на оттаявшие перила крыльца, а с них — на спину лошади. Я чувствовал ногами влажную короткую шерсть на лошадиных боках, а пальцы тонули и путались в тугих прядях шелковистой гривы.