Дело мерзкого снеговика - Блейк Николас. Страница 1

Николас Блейк

Дело мерзкого снеговика

Глава 1

Великие морозы 1940 года наконец канули в прошлое, и началась вселенская оттепель. Целых два месяца бескрайние плоские равнины с затерявшейся на них Истерхем-Мэнор были покрыты лишь однообразной снежной гладью, расстилавшейся во все стороны и сколько хватало глаз, а старые межевые столбики, превратившиеся в волшебные фигурки, стояли теперь причудливые, молчаливые. Сквозь морозные узоры на окне детской Джону и Присцилле Ресторик открывалась новая картина, как в миле от них деревушка Истерхем постепенно пробуждается к жизни от этого снежного заколдованного сна. То был край ровных плоских полей и продуваемых всеми ветрами, неогороженных дорог; край редких деревень, заносимых крепкими вьюгами, обрушивающими на деревенские дома всю свою накопленную за долгую зиму ярость. Погребенный под сугробом Истерхем был начисто стерт с лица земли, выкопать в снегу коридоры от задних дворов до единственной улицы никак не получалось – их упорно заваливало снегом. И вот уже Истерхем превратился в изрытую недоделанными ходами белую пустыню, а снег сползал с красных черепичных крыш, превращаясь в желтоватую грязь под ногами крестьян, и целыми шапками сваливался с ветвей вязов у дома викария – и их кроны, испокон веков венчавшие далекий деревенский пейзаж, уже снова возвышались над знакомыми земельными наделами в зияющих тут и там прорехах, опять, как раньше…

Но Джона и Присциллу деревня интересовала мало. Со свойственной своему возрасту напряженной серьезностью они внимательно рассматривали стоящего у окна на лужайке снеговика.

– Королева Виктория будет низложена, – пробубнил Джон, любивший подхватывать у старших всякие пышные словечки и с важностью пускать их в ход. Он специально говорил это слово sotto voce [1], потому что знал, что отец не совсем его одобряет. Ну да, все ясно – опять то же самое, что «потаскуха» и «чертовски»! Такие слова очень даже позволены Шекспиру и взрослым, а детям их почему-то произносить не пристало. Во всяком случае, гостивший в доме приятель его матери Вилл Дайке однажды во время ленча сказал именно так, и отец полуприкрыл глаза, всем своим видом изображая негодование, которое, как всегда, болезненно отозвалось в душе у Джона, негодование оскорбленного безразличия под названием «не-при-детях».

– Королева Виктория будет низложена, – снова промычал Джон, смакуя слово на языке и глядя, как следующая порция снега съехала по мертвецу-снеговику.

– Королева Виктория будет дезинфицирована, – чтобы не отстать от него, ввернула Присцилла, протирая на стекле затуманенный глазок – там, куда уткнулся ее курносый расплющенный нос.

– Ну и дура, – заметил Джон ласково. – «Дезинфицирована» – это когда ты попадаешь в горчичный газ. Или если у тебя чертовски здоровенные волдыри, которые могут полопаться.

– Тебе нельзя говорить такие слова.

– Ну и пускай! Тетя Бетти всегда так говорила.

– Она уже взрослая. И между прочим, она умерла.

– По-моему, без разницы. Лучше ответь, Мышь, разве тебе не кажется, что с тетей Бетти творилось что-то очень странное?

– Странное? О чем ты говоришь, Крыса?

– Ну как же, куда ни глянь, всюду одни полицейские, все сбились с ног, дом гудит, как улей…

– Они не сбились с ног. Они все сидят кружком с таким видом, будто… будто ждут поезда. Точно, – пояснила Присцилла, – точно так же было, когда мы летом ездили на выходные. Все только и делали, что спокойно себе сидели, а потом вдруг вскакивали и неслись куда-то сломя голову, все были слишком заняты, чтобы поиграть с нами. Никогда не знаешь, что взбредет на ум этим взрослым – оказать тебе особое внимание или голову оторвать.

– Но когда ты ездила на выходные, у тебя же под носом не носились полицейские!

– Я люблю мистера Стрэнджвейса. Он для меня – самый лучший полицейский.

– Вовсе он не полицейский, ты, пятнистая леопардиха! Он – свободный художник.

– А что это такое?

– Это… ну, это – свободный художник, как Шерлок Холмс. Пока полиция хлопает ушами, он надевает фальшивую бороду и хватает преступников с поличным.

– А почему он не может хватать преступников с поличным без фальшивой бороды? Не люблю бороды. Когда доктор Боган лезет целоваться, мне щекотно.

– Не будь ослихой. Он надевает бороду… а впрочем, ладно, такие вещи для детей постарше, чем ты.

– Никогда не видела мистера Стрэнджвейса в фальшивой бороде. И между прочим, мне столько же лет, сколько тебе, Дважды Крыса!

– Ты родилась на десять минут позже!

– Женщины всегда старше своих лет, не то что мужчины. Это каждый знает.

– Боже, говядина с луком! Ты же не женщина, а ползунок.

– Не повторяй за мисс Эйнсли. Она липучая вампирша.

– Она не вампирша! Она помогала нам с дядей Эндрю строить снеговика.

– Нет, вампирша. У нее кровавые ногти и острые белые зубы.

– Это чтобы легче было тебя съесть. У тети Бетти ногти на руках всегда красные. И на ногах тоже. Я видел, когда она приходила ночью.

– Какой ночью? – спросила Присцилла.

– Той ночью, когда она умерла и отошла в мир иной. Она вошла, посмотрела на меня и снова ушла. Она подумала, что я сплю. Ее лицо было бело, как у покойницы. Я видел это в лунном свете. Она была будто вся из снега, как снеговик.

– Это был ее призрак? – ахнула Присцилла.

– Не будь ослихой, – ответил Джон чуточку неувереннее, – как она могла стать призраком, если она еще не умерла?

– И неудивительно, что по этой затхлой домине начали бродить призраки.

– Что это ты там бормочешь?

– Это тайна. Я слышала, как папа и мистер Стрэнджвейс… те-с, кто-то идет!

Хивард Ресторик вошел в детскую. Отец близнецов, вышедший в отставку, был деревенским джентльменом – с головы до пят. Его волнистые усы были гораздо длиннее, чем допускалось кавалерийской модой, что свидетельствовало о его саксонских предках. Ресторики из Истерхема – древнее Ветхого Завета.

Хивард быстро и озабоченно оглядел детскую, словно командир, привычно проверяющий своих солдат, но у которого на этот раз в мыслях засело что-то еще.

– Что это такое? – Он указал на разбросанные по полу игрушки.

Джон выпятил нижнюю губу, приготовившись к неприятностям. Но Присцилла не очень-то растерялась. Гордо и независимо – так, как делала это ее мать-американка, она тряхнула темными кудрями и ответила:

– Мы прибирали шкаф для игрушек, папочка.

– Прибирали? Хм. Ах, ну конечно! Джон сам все доделает. А тебе пора заниматься музыкой, Мышка.

Глубокий снег и карантин в связи с корью, словно сговорившись, не пускали детей в школу, и их родители занимались с ними сами – от случая к случаю. Всем на удивление, Хивард Ресторик, этот яркий экземпляр породы спортсменов-авантюристов, обладал талантом к фортепиано.

Присцилла подбежала к отцу, схватила за руку и решительно потащила к двери. Уже выходя, он взглянул на сына, который опять уставился в окно.

– Поторопись-ка, ты, старый дед, – сказал он не то чтобы недобро, но с оттенком явного раздражения, и ребенок от этих слов слегка подобрался. – Прибери все как следует. Не вечно же тебе в окно пялиться!

– Мы смотрели, как тает снеговик.

– Вот и прекрасно! Пока будешь убираться, он никуда не денется. Кстати, а это твое духовое ружье, как я понимаю, разряжено? Да или нет?

– Когда дядя Эндрю дарил мне его, он сказал, что мне можно стрелять из окна по птицам.

– Я спросил тебя, мальчик, разряжено ли оно.

– Его надо держать наготове на тот случай, если я вдруг увижу птицу, чтобы сразу…

– Я же говорил тебе, Джон, никогда не держать ружье заряженным, так ведь? Тебе уже десять лет, пора уметь обращаться с огнестрельным оружием. Давай-ка разряди его при мне, пока ты еще не забыл.