Каникулы для двоих. Большая книга романов о любви для девочек - Чепурина Мария Юрьевна. Страница 1

Ксения Беленкова, Ирина Щеглова, Мария Чепурина

Каникулы для двоих. Большая книга романов о любви для девочек (сборник)

Ксения Беленкова

Девочка по имени Солнце

Весна

Все началось с картины Боттичелли «Весна». Да, именно в тот момент, когда я впервые увидела ее. Богиня любви Венера была печальна. И чем дольше я смотрела на снимок, тем сильнее мне хотелось разобраться: отчего богиня выглядит такой одинокой? Рядом с ней, в апельсиновом саду, все были заняты лишь собою: Западный ветер любил Нимфу, которая тут же превращалась во Флору. Три грации танцевали, не замечая ничего вокруг, даже красавец Меркурий развернулся к Венере спиной. Любовь стояла позади всех, она протягивала изогнутую тонкую руку, но никто не видел ее. Никто. Я захлопнула художественный альбом, пусть Венера теперь упирается ладонью в страницу напротив, где про ее величие написано тесно, мелким шрифтом. Я ничего не хотела читать, мне вдруг стало нестерпимо жаль себя, совершенно одинокую в круговерти жизни. Бывает, оказавшись в незнакомом месте, ты замираешь посреди улицы, с завистью провожая взглядом тех, кто входит в свои подъезды или выходит из них. Все эти люди кажутся хозяевами жизни: они с деловым видом спешат куда-то или же, наоборот, мирно прогуливаются по знакомым дорожкам, порой кивают, улыбаясь друг другу, машут ладонями. Лишь ты чувствуешь себя чужой, будто случайно забралась в соседский сад и никак не можешь вылезти обратно. Но если вспомнить – всего лишь пару лет назад, во времена беспечного детства, мир вокруг казался манящим и теплым, как свежая булка. Дружелюбное было время, щедрая пора незаслуженного счастья, которое давалось просто так – лишь за то, что ты есть на этом свете. А мальчишки – от них замирало сердце! Я влюблялась как сумасшедшая и, признаться, не без взаимности. Куда ушло все это, где заблудилось-потерялось? Зачем настало одиночество, кто звал его на смену беспечной радости? Будто исчерпался положенный лимит дармовщины – теперь за счастье, дружбу и любовь следовало платить горестями и ссорами. Однажды папа шутя или всерьез (по нему не всегда понятно) сказал: «Когда все дается легко, душевная мышца атрофируется». Страшно представить себе такую немощь, но сейчас у меня это явственно получилось. Быть может, жизнь решила потренировать во мне ту самую мышцу? До сих пор не уверена, что анатомия предусматривает ее наличие в организме. Казалось бы, если долго находишься одна, есть время узнать себя хорошенько, я же знала о своей душе и ее мышцах не больше, чем о загадочной Венере, которая грустила в апельсиновом саду. Но Соню Солнцеву не захлопнешь, как художественный альбом, не отложишь на дальнюю полку. Приходится любоваться своей бледной физиономией каждый день: по утрам и вечерам, начищая зубы перед зеркалом, а еще днем, глядясь в круглое заляпанное окошечко пудреницы и стирая отпечатки туши, что размазывается каждый раз, стоит лишь погоде прикоснуться к глазам. Тот, кто придумал водостойкую тушь, кажется, ни разу не блуждал московскими дворами в январскую метель и не убегал от июльского ливня. В наших погодных условиях красят лицо лишь очень смелые женщины: как ни странно, ими всегда оказываются пенсионерки или школьницы. Сейчас я находилась дома, погода стояла ясная: под потолком ярко светил икеевский абажур. Но тушь все текла и текла по моим щекам, и я размазывала ее пальцами, черную, мокрую. Внутри бушевала буря – вот что значит сила искусства! Именно в тот миг я решила во что бы то ни стало положить конец всему этому. Конечно, не себе, а одиночеству. Надо было все хорошенько обдумать, а еще лучше – записать: что же случилось со мной и как быть дальше? Тогда-то я и достала свой старый и добрый дневник…

Дневник

Тетрадь такая древняя, что выглядела допотопной. Можно было подумать, мой дневник вел какой-нибудь прогрессивный неандерталец. Во всяком случае, когда я читала эти записи, портрет автора восставал перед глазами, и, говоря откровенно, это было леденящее кровь зрелище. Сумасбродная, ветреная, самовлюбленная – но как же я завидовала сейчас себе той – четырнадцатилетней! Предметы вокруг тускнели, за окном дремал вечер, но меня уже не было в Москве, с первых строк я перенеслась на дачу, в необыкновенное лето два года назад. Как оно уместилось на этих страницах – это же просто чудо! Но вот, совсем незаметно пролетела последняя строка моей истории, каникулы закончились, три точки – и все. Я переворачивала чистые листы один за другим, словно пыталась отыскать там себя, но тетрадь молчала. Я знала, кем была тогда, в четырнадцать, но совершенно не могла понять: кем же стала теперь. Детская комната, где можно было ходить с закрытыми глазами – каждый предмет на своем месте долгие годы, – все здесь оставалось неизменным. Почему же сейчас я чувствовала себя воровкой, укравшей чужую тетрадь? Будто забралась в посторонний стол, переворошила забытые книги и блокноты, раскидала по полу исписанные ручки, а потом уселась прямо на месте преступления, чтобы читать, читать, читать… Я вернулась из прежней жизни, но не смогла найти настоящую, точно потерялась где-то в пути. Спросили бы меня: кто сидит посреди Сониной комнаты, разворошив ее прошлое? Нет ответа…

Где-то в другой реальности, а точнее в коридоре, надрывался звонок, потом он смолк и тут же раздался вновь – такой же нетерпеливый и протяжный, а потом в третий раз – усталый, короткий. Затем донесся лязг ключа в замке (он плохо поддавался в последнее время, дверь надо было чинить, но все не доходили руки), минуту-другую вершилась борьба человека с техническим прогрессом. В результате замок нехотя поддался, дверь распахнулась.

– Соня, ты дома? – крикнула мама.

Я молчала. Не подумайте, что скрывалась или поленилась выйти ей навстречу. Просто перестала понимать: дома я или нет, а если и дома – то кто такая? В коридоре хрустели пакеты, потом упали на пол сапоги. Мама умела стоя, упираясь носком одной ступни в пятку другой, вытолкнуть обувь с ног, а потом стряхнуть сапоги куда подальше. Я же, как ни корячилась, без помощи рук в этом процессе обойтись не могла. Видимо, подводил вестибулярный аппарат: странно осознавать, что какой-то внутренний орган порой руководит нами, а вовсе не наоборот. Что стоит человек с его разумом, силой воли, способностью свободно выбирать, а желудок диктует ему, где необходимо находиться в данную минуту, и с ним не поспоришь. Не переубедишь: мол, погоди, сейчас не время, я еще не готова освободиться от бремени, надо все хорошенько обдумать. Желудку не прикажешь подождать: я соберусь с мыслями и перезвоню, тогда решим наши проблемы. С ним нужно быть предельно послушной: самый своевольный и дерзкий человек на свете зависит от своего желудка, как малый ребенок – от груди матери, и с этим ничего не поделаешь.

– Ага, ты здесь! – босоногая мама уже стояла в дверях моей комнаты. – Я всегда подозревала, что у тебя нет слуха, только не думала, что наш звонок настолько музыкален. Неужели ты не слышала, как я трезвонила в квартиру?

– Привет, ма, – сказала я, радуясь хотя бы тому, что меня признали за свою в этом доме.

Выходит, снаружи я оставалась Соней Солнцевой, а это уже немало. Вспомнить хотя бы Игорька Иванова: с тех пор как этот обалдуй надел очки, всем кажется, будто он изрядно поумнел. Нельзя списывать со счетов видимость, когда общаешься с людьми. Некоторым она успешно заменяет все остальное.

– На улице я встретила Женю, – как ни в чем не бывало рассказывала мама. – Она помогла мне сумки до дома донести. Какая отзывчивая у тебя подруга!