Половина собаки - Тунгал Леэло Феликсовна. Страница 1

ПОЛОВИНА СОБАКИ

1

На открытой со всех сторон спортплощадке я в своем ярком свитере и Леди в своей пестро-серой шубе сильно бросались в глаза, поэтому, перебегая спортплощадку, пришлось прибавить скорости. Наше бегство собака могла принять лишь за одну из обычных веселых игр: ведь в походах по ягоды и грибы она всегда носилась кругами, обнюхивала все казавшиеся ей интересными кусты, пускалась ради времяпрепровождения в погоню за каким-нибудь зайцем, и, пока я проходил километр, Леди свободно успевала пробежать, по крайней мере, пять. Свесив язык, она с виноватым видом время от времени подбегала в лесу ко мне, мол: «Друг, не сердись, могут же у меня быть и свои дела». Теперь ей, наверное, казалось, что я придумал какую-то новую игру, иначе зачем было бы заставлять бегать на веревочном поводке ее, интеллигентную и верную собаку. Но я думал только об одном: «Скорее, скорее подальше от дома! Быстрее, Леди!» — хотелось мне погонять собаку, но на деле-то ведь она тащила меня за собой. Интересно, чувствует ли Леди, что сейчас дорога каждая секунда. Вообще-то она догадывается почти обо всем каким-то необъяснимым, своим, собачьим способом. И меня Леди всегда понимала с полуслова. Даже смысл материнских слов доходит до нее, стоит матери рассердиться: «Опять собака в комнате!» — Леди поднимается, грустно вздыхает и, виновато поджав хвост, идет в переднюю. После этого обычно мать начинает жалеть собаку, ищет в кухне что-нибудь — печенье или кусочек колбасы — и относит Леди в знак примирения. Леди смотрит на мать в упор печальными глазами, осторожно берет лакомство и помахивает хвостом — тоже в знак примирения.

Может, я поступил неверно? Может, следовало бы побежать к матери и попросить помощи и защиты? Она любит Леди, а ворчит просто из-за того, что собака натаскивает песок в квартиру и пачкает чехлы на креслах. Может быть, мать вступилась бы за Леди, встала бы на ее защиту?

Тяжело дыша, останавливаюсь за кустом и обдумываю эту возможность. Леди садится на землю и тихонько постукивает хвостом по песку.

Нет, конечно же, идея эта рискованная. Во-первых, мне не пробежать без остановки двенадцать километров до совхозной конторы. Но даже если бы я и смог совершить такой пробег, Каупо не составило бы труда догнать меня на своем «Москвиче». Взвизгнут тормоза, откроется дверца машины, и из нее вылезет этот плотный, коренастый мужчина, без особых трудов отберет у меня поводок, безразлично погладит разок-другой Леди, и собака, думая, что предстоит отправиться на охоту, прыгнет, дрожа от возбуждения, в машину. И тогда — прощай навек!

Можно, конечно, попытаться попросить какую-нибудь случайно проезжающую машину подвезти нас до совхозной конторы, но это почти безнадежно: кто решится пустить в собственную машину большого сеттера, мохнатые лапы которого, как у всякой порядочной собаки, всегда немного в земле и песке, а челюсти не стиснуты намордником, хотя укушенных английским сеттером людей на земле, безусловно, меньше, чем космонавтов…

И во-вторых, кто скажет, что мать в этом случае встанет на мою сторону? Каждая мать полностью согласится со своим одиннадцатилетним сыном, наверное, лишь в единственном случае — если сын скажет, что манная каша очень вкусная и питательная. Во всех остальных случаях предугадать реакцию матери невозможно. Например, когда приходишь из школы с синяком под глазом, мать может сказать: «Господи! Этот мальчишка загонит меня в сумасшедший дом! И в кого только ты такой — хулиган и драчун! Марш в комнату уроки учить! И до утра из дому ни на шаг!» Конечно, не исключено, что, если рассказать матери все как следует, она позвонит отцу и скажет: «Эту собаку уведут из дома только через мой труп, ясно?!» Но с таким же успехом можно услышать: «Слава богу, наконец-то избавимся от этого наваждения! Естественно, Каупо имеет право делать с Леди что ему угодно, ведь полсобаки принадлежит ему, и к тому же этот человек умеет жить, не то что некоторые…»

Нет, надежнее всего поступить так, как я решил: удрать из дома вместе с собакой и скрываться до тех пор, пока Каупо не уедет обратно в город. И пусть он сколько угодно ругается, что уезжает несолоно хлебавши, ни меня, ни Леди, ни матери это уже не будет касаться. Отец, конечно, вспылит, дескать, его «дважды друга» и «полубрата» обидели, а его отцовский авторитет поколебали, но мне уже будет нипочем! Все, знай себе, твердят: «Детей нельзя обманывать!» Это говорят и по радио, и по телевидению и пишут в газетах, но один образованный родитель, считающий себя человеком слова, вот так, за здорово живешь, отдает лучшего друга своего сына! И кому! Я чувствовал, как подступают слезы и комок застревает в горле: подумать только — лощеный горожанин, в джинсах и с бутылкой коньяка в «дипломате» является и объявляет, что решил купить себе дорогую модель «Жигулей», а поэтому надо продать сеттера, ибо даже жалкие триста рублей сейчас ему важны! Именно так Каупо и сказал: «Для меня сейчас имеют значение даже жалкие три сотни. А эта баба, которой мы всучим Леди, обещала выложить мне на лапу чистых четыре! Вот так-то!»

Ему лишь бы деньги, но если отец согласится отдать ему Леди для этой богачки-покупательницы, которую нашел Каупо, то я удеру из дома навсегда! Будь что будет! Куда-нибудь в детдом меня все-таки примут, хотя бы в тот, где трудновоспитуемые. И если мою собаку продают, я — трудновоспитуемый! Пусть тогда отец на «мерседесе», который он тоже хочет купить, ездит, и разыскивает меня, и упрашивает — домой не вернусь никогда! И как только это не пришло мне в голову раньше! Естественно, ведь половину вырученных за собаку денег Каупо должен отдать отцу, и тогда у него, наверное, соберется вся сумма, которую запросили за допотопный «мерседес». Никаких сомнений быть не может — отец сразу согласится отдать Леди…

Леди явно поняла, что я с трудом сдерживаю слезы: она подошла и теплым шершавым языком стала лизать мне лицо. И от нее пахло как-то по-щенячьи… Нам нельзя было терять время!

— Может ли ребенок обмануть своего отца? — спросил я у Леди, подражая тетеньке, ведущей детские радиопередачи. И сам ответил за собаку: — В крайнем случае может.

По моему тону Леди, похоже, решила, что надо приготовиться к шалостям: она уперлась в землю передними лапами, опустила голову к земле, помахала хвостом, покачивая торчавшей кверху задницей, и весело распахнула челюсти.

— Ну и шалунья же ты! Но теперь нам не до шалостей! Прими к сведению, сегодня решающий день в нашей жизни, Леди Теасалу!

— Гав! — ответила Леди Теэсалу.

— Сейчас мы пойдем в школу, — объяснил я собаке. — Заруби себе на носу, что это вовсе не собачья школа, где обучают собачьим фокусам, кхм, кхм, это человечья школа, и там надо вести себя по-человечески. Вилять хвостом? Да, пожалуйста, это единственное собачье действие, которое ты можешь себе позволить в человеческой школе. Все остальное, например лаять и задирать заднюю лапу, строго запрещено!

Леди улыбнулась, словно давая понять, что она уразумела мои слова, затем пошла через клумбу с флоксами к деревцу туи, обнюхала его и деловито справила свою собачью нужду. Возвращаясь обратно, она нечаянно сломала один цветок, — хорошо, что учительница биологии этого не видела, а то бы… Я мысленно пообещал, что заглажу ее вину: посажу какой-нибудь другой цветок, хотя бы астру…

И вдруг до меня дошло, что астры бывают осенью, а сейчас как-никак еще август и дверь школы может великолепнейшим образом оказаться на замке. Вот так задача! Куда же нам тогда деваться? А ведь именно каморку за школьным залом я считал абсолютно надежным укрытием, где ни отец, ни тем более этот Каупо ни за что в жизни не догадаются искать нас… Что же делать, что же нам делать, если дверь школы окажется запертой?