Новые дворики - Баруздин Сергей Алексеевич. Страница 1

Сергей Алексеевич Баруздин

Новые дворики

1

Сенька стоял на мосточке через речку Гремянку и смотрел в воду. Впрочем, речки сейчас никакой не было, просто ручей. А вот весной здесь и верно настоящая речка, настоящая Гремянка. Вода в ней бурлит и гремит, заскакивая через высокий берег на луг и разливаясь по нему до самого леса. Зато весной в Гремянке почти нет рыбы. Вернее, и есть она, да поймать ее никак нельзя. А сейчас ловится. Выше, за плотиной, даже окунька можно поймать граммов на двести.

Сейчас Сенька не рыбачил. Стоял просто так, и все. Мосток новый пахнет свежей смолой, а вокруг него еще не почернели разбросанные щепки и стружка. А раньше, когда мосток старый был, все его называли Трухлявым. По вечерам парни девушкам так и говорили: «Пошли на Трухлявку!» И верно, мосток трухлявый был, скрипучий, того гляди — развалится.

По вечерам Сенька сюда, конечно, и раньше не ходил. Да и теперь не ходит. До гулянок он еще не дорос, да и неинтересно ему это. Подумаешь, стоять целой толпой вокруг одного гармониста! Интерес!

А вот днем — другое дело! Вода в речке прозрачная — дно видно. Когда Сенька глядит с мосточка, в воде его лицо отражается. Даже по отражению этому нетрудно догадаться, что глаза у Сеньки черные, а волосы белые. А вот ресницы не различишь. А они у Сеньки тоже черные и очень большие. Смешно! Волосы белые, а глаза и ресницы черные. Почему так?

Учительница Лидия Викторовна говорит, что волосы на солнце выгорают. А почему тогда ресницы не выгорают и глаза? Зимой волосы у Сеньки такие же светлые бывают, как и летом. А зимой, известно, солнце не так светит.

Сенькина одноклассница Оля Сушкова сказала как-то:

— А может, ты их перекисью моешь? А?

Сенька никогда не мыл голову никакой перекисью и не знал, что это такое.

— В городах все моют, — пояснила Оля, — там у всех волосы светлые.

Сенька часто бывал в городе и старался вспомнить: неужто там у всех светлые волосы? Вроде бы волосы он видел обыкновенные, разные. А таких, как у него самого, почти не встречал. Видно, Сушкова просто выдумала.

Берега Гремянки заросли лопухом, крапивой, осокой. К концу лета всегда так. А весной здесь ничего не видно! Все под водой. По большой воде и осока не растет. А по малой — всегда. Да еще какая! Рукой не вырвешь — порежешься!

Ближе к березовой рощице, где скрывалась речка, лопухи и крапива поднимались выше Сенькиного роста, и даже осока не была видна в их дремучих зарослях. Кусты малины с перезрелыми ягодами росли меж берез и одиноких осин. По малину обычно ходили в дальний лес, а эту забывали, и только ненароком забегавшие сюда ребята лакомились спелыми ягодами. Приходившая на мостик молодежь, парни и девушки, кустов не видели — вечером тут темно да и сыро.

Зато по началу лета здесь много незабудок и лесных колокольчиков. Сенька рвал их целыми охапками, а потом, уже на опушке рощи, разбирал по букетам.

Росла в рощице рябина, усеянная большими гроздьями ярко-оранжевых ягод. Сейчас рябину никто не рвал, а глубокой осенью, после первых морозов, ее брали в охотку. Даже Сенькина мать, не очень верившая в силу лекарств, настаивала на рябине водку и говорила, что она очень полезна для здоровья. И точно. Когда Сенька прошлой зимой простудился, мать натерла его этой настойкой, и он наутро поправился.

Слева на лугу вдоль речки растет совсем еще свежая трава. После жары пошли дожди, и зелень опять ожила, посвежела, как в первые дни лета. Одни мелкие ромашки лепестки опустили вниз и издали стали похожи на первые искусственные спутники. Сенька в книжке их видел. Такие же: шар, а позади несколько хвостов. И ромашки так: желтый шар, а вниз — лепестки-хвосты. Это — лекарственные. А обычные — они еще по-прежнему цветут. И, когда увядают, поднимают лепестки кверху.

И кашка цветет на прибрежном лугу. Есть бледная, а есть ярко-ярко малиновая. Кашка, она сладкая, если ее пожевать. Но Сеньке не хочется уходить с мосточка. Здесь хорошо.

Справа за капустным полем видна деревня. Непонятно, почему она называется Старые Дворики. Многие поотстроились в последние годы заново. Избы отремонтировали. Клуб сделали, магазин. А раньше дома старые были, и верно, что Старые Дворики. Отец говорил, что это испокон веков, когда еще французы на Москву шли. Тогда деревня сгорела, она просто Дворики была. Ну, а отстроили на старом месте деревню — назвали Старые Дворики.

Еще — правее от деревни, на бугре, — виден памятник. Солдат опустился на одно колено и знамя держит. Это — могила. С Отечественной войны. На могиле надпись: «Живые бесконечно обязаны вам». В дни праздников ребята украшают ее цветами, а весной белят памятник. А в эту весну Сенька не видел, как белили памятник, — он опять в город уезжал с матерью. Потом мальчишки издевались. «Тебе, — говорили, — торговля дороже памяти павших». Да только разве это так!

Раньше город далеко был. Шли пешком верст двенадцать до станции или тряслись на попутной телеге, а там ждали паровика.

Поезда ходили редко, и народу в них было полно: не втиснешься. А с корзинками да с мешками совсем плохо!

Мать не раз Сенькиного брата Митю просила: «Подвези!» Митя после прихода из армии в совхозе работал шофером. Это он в армии научился. Но подвозить на станцию Митя не соглашался.

— Не сердись, маманя, не могу! — говорил. — У меня машина совхозная, общественная, а вы как бы по частному делу едете. Не положено. Не сердитесь.

Теперь до города близко. Часа два езды с хвостиком. Со станции электрички в город ходят, а по шоссейке автобусы. Ну, а до шоссейки десять минут ходу.

«Завтра мамка опять в город потащит, — думал Сенька. — Яблоки поспели, да и помидоры еще не все продали».

Сенька не любил ездить в город.

Уж если б ездить, так хоть на базар. А то бегай по улицам да по подъездам, скрывайся от каждого милиционера. Стыд! А еще октябренком называешься!

В октябрята Сеньку приняли сразу же в первом классе. Вот уже год скоро. Учился Сенька хорошо. Никаких там троек. Во втором классе еще лучше будет учиться. Особенно с арифметикой ему было легко: он ее назубок по деньгам знал. В начале лета пучок редиски стоит пятьдесят копеек, потом — тридцать пара, а сейчас за гривенник пучок отдают. Не успела редиска отойти, огурцы начинаются, ягоды, цветы полевые. И все свою цену имеет, десять, пятнадцать, двадцать копеек за штуку, за пару, за стакан, за пучок, а то и рубль, если что подороже.

Правда, если честно говорить, не любил Сенька эту арифметику. Лучше бы ее просто в школе изучать, чем по деньгам. Да и вообще деньги ему опостылели.

— Ты ничего не понимаешь, мал еще, — журила его мать. — Без денег куда ж?

— А почему мы на базар не едем, а все так? — спрашивал Сенька.

— Вот и говорю, что мал, — не понимаешь! — подтверждала мать. — На базаре-то все втридешева отдашь, а так подороже. Зачем же дешевить, себя обкрадывать!

— А почему милиция нас гоняет? Что мы, нечестно продаем? — допытывался Сенька.

— Чем же это нечестно? Свое небось — не чужое! — объясняла мать. — А милиция, она всех гоняет.

Сенька этого не понимал. Он видел, что никого в городе милиция зазря не гоняла. Если правило нарушил, улицу не там перешел — это да. Или пьяного какого, который ругается. А так все ходили по городу спокойно, и никого милиция не гоняла. А гоняла таких, как он с матерью, да еще женщин, которые цветами торгуют у метро. И то не всегда. За цветы почти не попадало.

Мать завидовала цветочницам:

— Надо бы и нам, Коля, цветы завести. Тюльпаны там всякие, георгины, флоксы…

— Да, да, — безразлично говорил отец. — Когда-нибудь…

Сеньке казалось, что отец вовсе не собирается разводить цветы для продажи. И Сеньке не хотелось, чтоб у них были эти цветы. Хватит мороки и так. А цветы есть и полевые, все равно с ними приходится ездить в город по первым теплым дням…