Синеокая Тиверь - Мищенко Дмитрий Алексеевич. Страница 1

Дмитрий Алексеевич Мищенко

Синеокая Тиверь

Исторический роман

Часть первая

ЗАКОНЫ И ОБЫЧАИ

I

Вдали за Днестром, над широкими просторами земли Трояновой поднялось и развеселило всех только что выкупавшееся в море-океане солнце. Молодое и ясноликое, оно улыбалось лежащим вокруг долинам, сжатым нивам и людям, позванным в путь или к ралам. А это хорошая примета: когда так весело улыбается утреннее солнце – быть погожему дню. Видимо, загуляли поднебесные дивы или разнежились в тепле и опоздали заварить в своих вертепах пиво. Поэтому и благодать на земле. Ни туманов с Днестра и моря, ни сырости из оврагов. Ясно и хорошо вокруг, как на вселенском празднике.

Стояла та пора, когда и лето не лето, и зима не зима. Да и день выдался особый: завершены работы в поле и по овинам и по окончании их собирается первый предзимний торг под стольным горным городом Черном. А кто же из поселян усидит в такой день дома? Одному нужно сбыть творения рук своих, другому – приобрести их. Одному не обойтись без берковцев для собранной на поле ржи, другому – без сапог для чада и для себя, без свитки для жены. Другого гонит на торг необходимость приобрести топор, так как ожидает его нерасчищенная в лесу делянка, а кто-то мечется по торжищу и ищет такое, что опустошит калиту, но удовлетворит его. А вместе всем нужен хлеб. Поэтому и многолюдно на дорогах. Кто едет из южных краев, кто из северных; кто-то от Прута, а кто из-за Прута.

Потому что Черн не только тиверское торжище. Есть там и соседи-уличи, есть и далекие и даже очень далекие гости – даки из-за Дуная, ромеи из-за моря. Одним ехать да ехать до Черна, другие уже видят под его стенами прибывший на рассвете, а то и ночью торговый люд. Слышали, как ржут испуганные или соскучившиеся по воле кони, и это наполняло их предчувствием счастливого торга и тревогой за него.

– Ой, матушка! – льнула к матери ясноликая, словно утреннее солнце, дивчина. – Смотрите, сколько народу на площади, нам и стать негде.

– Успокойся, Миловидка, – отвечала мать. – Поле под Черном такое, что всему тиверскому ополчению найдется где стать, а не только нам.

– А все ж…

– Чем сушишь голову, девка? – Отец обернулся на мгновение. – О другом думай и беспокойся: не потеряться бы в этом многолюдье.

– Такое скажете, батюшка…

– Легкомысленная ты! Увлечешься разными дивами и пойдешь себе.

– Да что ты, Ярослав, – возразила мать. – Будет сидеть на возу да смотреть на торг. Правда, Миловидка?

– Конечно.

Они не с далекого далека приехали. Селение их всего в сотне поприщ ниже по Днестру, а Миловиде кажется, вроде на край света снарядилась. Поэтому с любопытством смотрела на все – и на Черн, и на торг, и то и дело вырывалось у нее привычное: «Ой!»

Старики не везли больших богатств. На возу ни кузнечных изделий, ни вычинки, ни рукоделья, только хлеб, что подарил их семье бог Сварог да еще щедрая ролейная нива. Поэтому нашли ратайский ряд, остановились между теми, кто торгует хлебом. Отцу не в первый раз, он знал, что делать.

Пока распрягал коней, пока расспрашивал соседей, как идет торг, Миловидка тоже решила проявить себя хозяйкой: положила на место добытый перед этим берковец с овсом, привела в порядок запылившийся воз. Когда же отец сказал ей и матери: «Смотрите тут, а я пойду поищу покупателя на товар, да и коровку пригляжу для нового подворья», – встала Миловидка и загляделась на торжище… «Ой, какое оно и правда многолюдное! А шуму, а разговоров, смеху!» Не успокоилась тем, что увидела с земли, но вспомнила совет матери и села около нее. Конечно, с высокого воза лучше и дальше видно. А уж как уселась, так и защебетала. Удивлялась вслух, допытывалась: кто те люди в байбереках, откуда те, что в коптырях, таких белых и таких богатых, с узорными вышивками? Из-под гор? Это ж далеко…

– А что там желтеет, матушка?

– Верно, гончарная посуда.

– Можно я пойду посмотрю?

– Ну нет. Не слышала, что говорил отец?

– Ой, мама!.. – Миловидка ластилась и целовала мать в щеку. – Сладенькая моя! Это ж рядом. Не для того же ехала в такую даль, чтобы просидеть на возу! Может, присмотрю что-то очень красивое, да и купим.

Мать отнекивалась и старалась быть твердой, как отец. И все меньше твердости в ее голосе. Что поделаешь с дочкой, если она сердце покорила своей искренностью и лаской. А еще – личиком своим, добрым и спокойным, красивым да ясным.

– Не оберусь я хлопот с тобой, Миловидка, ой не оберусь, – сокрушалась мать вслух и задумчиво смотрела на дочку – похоже, думает о чем-то своем. – Иди уж, что делать с тобой. Только не задерживайся. Слышишь? Придет отец, попадет нам обеим, клянусь богом, попадет.

Пообещала быть послушной и сдержала слово. Пошла, удовлетворила любопытство – да и назад. Зато какой счастливой и окрыленной вернулась к матери, как защебетала, рассказывая. Чужие люди оглядывались, слыша ее голосок. Ох и красивая у Ярослава из Выпала дивчина, да и радоваться, видимо, есть чему. Всего насмотрелась: крынки всякие и горшочки, миски глиняные и тарелочки, предивно разрисованные. Были в гончарном ряду поставцы, братнины и многое другое.

– Матушка, купим? – Миловидка в который раз уже взяла мать за руку, ласково заглянула ей в глаза. – Такая красивая посуда и так украсит нашу новую избу!

– Да разве я против? В новом хозяйстве и то, и другое, и третье понадобится. Да хватит ли на все зерна? Уж лучше позже, потом, как купим коровку.

Сидят мать с дочкой на покрытом веретой возу и ждут, и надеются, горюя. А солнце все выше и выше поднималось, не просто грело – припекало уже, и торгующий люд снимал с себя теплую одежду. Торг шел себе, и шум его то отступал от озабоченных женщин, то снова накатывался на них, становясь наконец привычным, чем-то похожим на шум бора в непогоду.

Но вот в гул торга вплелись новые звуки. Это засвистели в отдалении, подходя все ближе, собирая любопытный народ, неутомимые на смешные выходки скоморохи. Слышались выкрики одобрения, хохот зевак, а над всем этим, заглушая шум торжища, раздавалось пение сопилок, перезвон гуслей, заливались на все лады рожки и бубны.

– Люди, тиверцы! – прорвался наконец сквозь шум голос глашатая. – Нынче в городе Черне у князя Волота великий праздник – стрижка волос отроку… Князь с княгиней хотят разделить эту семейную радость с народом и просят всех к столу на хлеб-соль. В граде великий праздник. Князь с княгиней просят на хлеб-соль!

– А что это такое, матушка, стрижка волос? – с интересом спросила Миловидка.

– А то, дочка, что княжему сыну исполнилось нынче двенадцать лет. С этого дня он уже не ребенок, а отрок, пойдет в науку к дядьке-учителю. Это первый шаг по тропе, которая приведет его к княжескому престолу.

– Да-а… Так это и правда не простой праздник…

Тем временем музыканты приблизились к их телеге и остановились. Окруженные любопытными, гудели и гудели, подбадривая скоморохов. А им – лишь бы музыка: быстро выбивали дробь по-молодецки неутомимыми ногами, смешно вихляли всем телом, подмаргивали, корча затейливые рожи. Народ только за бока хватался. А скоморохи встали уже на руки, шли по земле колесом. Шум, хохот в толпе. Миловидка поднялась на цыпочки, взобралась на мешки, старалась заглянуть через чужие головы.