Следствие ведут дураки - Жмуриков Кондратий. Страница 1

Кондратий Жмуриков

Следствие ведут дураки

ПРОЛОГ С ЧЛЕНОВРЕДИТЕЛЬСТВОМ И ЖИЗНЕОПИСАНИЕМ

Серовато-желтое пятно люстры уродовало затененный, в дымных световых разводах, потолок и казалось липкой бесформенной рыбой-прилипалой, присосавшейся к громадному корпусу кита. Пятно испускало тревогу и страх.

Перед глазами мельтешили бегающие желтые человечки на обоях.

– И что теперь с нами будет? – хрипло спросил маленький щуплый паренек с белым лицом и неподвижным мутноватым взглядом, в котором застыло плохо сознающее само себя отчаяние. – Что с нами будет, папа? В расход?

И, вытолкнув эти скомканные, раздавленные слова, Ваня Астахов положил голову набок, как петушок, заранее готовящийся к тому, что ему свернут шею и пустят на откуп гастрономическим воротилам.

– Я тоже так думал, – сказал Астахов-старший. – Но теперь думаю иначе. Ты можешь оставить себе те деньги, которые получил в качестве взятки. А вот восемьдесят тысяч долларов от Останевского придется вернуть. Паспорта ты получишь завтра. Ну что ж… уезжай за границу, как хотел. Но помни, дорогой сын. Назад тебе дороги нет. Я рассказал тебе все это, потому что убедился – ты вовсе не такой дурачок, как я думал.

Ваня откинулся назад, перенеся упор на руки, отведенные за спину. В этот момент его пальцы коснулись чего-то холодного, металлического.

Ваня конвульсивно сжал кулак и только тут понял, что его рука сомкнулась вокруг рукояти пистолета. Астахов-младший даже не вздрогнул, хотя прохладный металл обжег руку, словно раскаленное клеймо; более того, в открытой всем сквознякам голове Ивана не забрезжило и смутного ищущего недоумения: а откуда, собственно, за его спиной оказывается пистолет, который так удобно и с такой готовностью укладывается в ладонь?

Нет. Ничего подобного не трепыхнулось в бедной извилинами буйнопомешанной головушке Иванушки свет-Астахова, потому что в последнее время он настолько привык к ладно пригнанным одно к другому, как фигуры в «Тетрисе» – и самым невероятным! – обстоятельствам, что потерял младенческую способность удивляться так же неподдельно, как, скажем, дикий басмач, впервые в жизни увидевший шайтан-арбу, в просторечии – паровоз.

– Твоя щедрость, папа… – с гортанным придыханием выговорил Иван. – Твоя щедрость, папа, не знает границ. Ты даже представить себе не можешь, какую честь ты мне, дурачку, оказываешь.

– Молчи, идиот, – холодно сказал отец, Александр Ильич Астахов, презрительно щуря холодные светло серые глаза и довольно нервно проводя ладонью по высокому, с залысинами, почти совершенно лишенному морщин лбу. – Не заставляй меня передумывать. Завтра ты получишь билеты на рейс в любую точку земного шара. В один конец. One way ticket, как говорят англичане. Я сказал. Все.

– А можно ответную щедрость? – тихо выговорил Иван, морщась так, как будто тугим обручем мучительно перехватило грудь и замутило, затемнило дыхание. – Я тоже предложу тебе билет. В один конец. One way ticket, да?

И Ваня Астахов, как в замедленной съемке выведя из-за спины руку с пистолетом – как будто сам завороженный губительностью и жутью того, что должно быть содеяно через секунду, – дважды выстрелил в перекосившееся гневом и изумлением лицо Александра Ильича.

…Впрочем, нет. Это завороженному собственными отчаянными действиями Ване показалось, что он выстрелил прямо в лицо своего отца. Но со стороны все происшедшее выглядело совершенно по-иному и, как ни парадоксально то звучит – существенно комичнее.

Первым выстрелом Иван Саныч разбил вазу, стоявшую на полке за спиной Астахова-старшего.

Ваза взлетела на воздух, вздымилось мелкое хрустальное крошево, несколько крупных осколков вычертили живописные траектории, буйно разлетаясь в полном соответствии с наезженной схемой: «кто во что горазд» – в дверь, в окно, в потолок, в шею и затылок Александра Ильича.

Точно так же в полном соответствии со своими именем и динамическими принципами равновесия, заложенными в игрушку Ванька-встанька, от первого выстрела Иван Саныч качнулся назад, зажмурил глаза и вторым, уже конвульсивным, движением вторично вдавил курок. Бабах!!

…Второй выстрел оказался самым метким в жизни гражданина Астахова-младшего, хотя он сам того и не хотел и метил совсем не туда, куда угодила пуля.

А пуля – пуля угодила в люстру и срезала ее у самого основания, в результате чего ветвистое, как рога сохатого, сооружение из металлического каркаса и псевдохрустальных пластинок рухнуло прямехонько на голову многострадального папеньки, Александра Ильича.

Ваня выронил пистолет и, не в силах заставить себя посмотреть на отца, упал на диван даже раньше, чем оглушенный и изумленный Александр Ильич.

А тот некоторое время стоял, остолбенело прикладывая пальцы к поцарапанной шее, коронованный упавшей люстрой – а потом перегнулся вперед и упал на пол.

Коротко взвыли половицы, а потом за дверью образовались приближающиеся дробные шаги, и в комнату ворвался высокий худощавый мужчина с коротко остриженной головой и пластырем на виске; но не пластырь на виске, и даже не огурец, торчащий изо рта на манер особо толстенной гаванской сигары, смещали акценты к факту появления этого нового фигуранта в деле с двумя выстрелами – а то, что в руке мужчина держал пистолет марки ТТ с глушителем.

Он едва не навернулся через особо крупный фрагмент люстры, который отбросило к полу, а потом наткнулся взглядом на лежавшего ничком на ковре Астахова-старшего. Люстра уже свалилась с головы Александра Ильича и тускло агонизировала рядом.

Иван поднял на вновь вошедшего белое лицо и с трудом выговорил:

– Я… убил его.

Мужчина с пластырем на виске тотчас же переменился в лице. Бешеный блеск в глазах угас, и он, показательно выплюнув огурец и опустив пистолет, произнес:

– Ну что ж… тогда я – следователь Генеральной прокуратуры Осокин. Вам будет предъявлено обвинение в убийстве Астахова Александра Ильича.

Согласно древней легенде, Марк Юний Брут приходился убитому им Цезарю внебрачным сыном. Тот самый Брут, в адрес которого прозвучало сакраментально-горькое: «И ты, Брут?!» Правда, какой-то шутник из числа богемных знакомых Ивана Саныча Астахова перевирал эту красивую и трагическую кровавую сцену, давшую новый отсчет истории Древнего Рима: он утверждал, что предсмертная фраза великого римского диктатора стала неким провозвестником мирового сионизма, и с мудрым лицом Диогена, застрявшего задницей в бочке, выдавал с ветчинным одесским акцентом: «И ты, Брут?» – «Таки да!»

Ивану Санычу Астахову, бесспорно, до благородного Брута было далеко. Справедливости ради надо отметить, что его родитель, солидный и преуспевающий питерский бизнесмен, на Цезаря также не тянул, что, впрочем, не помешало ему подвергнуться нападению со стороны сына. Череда обстоятельств, поставившие этих двух людей лицом к лицу в пароксизме непримиримой взаимной неприязни, дохлестывающей до ненависти, была феерична и напоминала типично российскую дорогу, местами залатанную нерадивыми ремонтниками, а по большей части своей протяженности брошенную на растерзание дождям, ветрам и шипастым покрышкам отечественных автомонстров. Дорога Астаховых то злобно щерилась рытвинами и колдобинами, то ласково выстилалась свежеукатанной асфальтовой лентой, то наползала на ветхий мост с рушащимися перилами, и становилось страшно, когда с глухим уханьем и надсадным воем ветра в ушах на них с ревом бросались усыпанные хищным щебнем дорожные откосы и кюветы.

Именно так трясло Ивана Саныча Астахова на его еще коротком, но изобилующем вот такими колдобинами, рытвинами, осыпающимися мостами и кюветами пути. У него, как и у всей России, было только две беды: дурак и дорога.

Дорога уже описана выше, дурак – он сам.

Впрочем, многие из тех, кто именовал Ивана Александровича Астахова сказочноуничтожающим: Иванушка-дурачок – жалели об этом.