Конец секача - Марз Ф. Страница 1

Марз Ф

Конец секача

Ф. Марз

КОНЕЦ СЕКАЧА

I

Старый секач (1) идет среди густых камышей. Острой мордой он раздвигает упругие желтые стебли, и они покорно клонятся под его крепкими копытами и крутыми черными боками. Камыш шуршит и колеблется, вода булькает, вливаясь в глубокие следы зверя, да и сам он порой недовольно хрюкает, подсекая клыком какой-нибудь упрямый побег, задумавший заступить ему дорогу. Зачем думать об осторожности ему, могучему опытному самцу, ему, кто сильней всех в этой болотистой заросли? Старому секачу бояться некого.

Солнце заходит за горы, в глубине камышей разлился уже серый сумрак. Ветер легкими вздохами налетает с моря; длинными пологими волнами колеблются камыши, и красиво переливается по ним багряный отблеск заката, словно огнем зажигающий их верхушки. Протоки и ильменя (маленькие озера), в тени темно-зеленые, в лучах зари палевые, тихое море - у берега оранжевое, а на западе золотое. Высокий Эльбурский хребет в прозрачном вечернем воздухе словно еще вырос, приблизился и теперь тяжелой фиолетовой стеной стоит на границе моря; вдали, на западе, где только что скрылось солнце, его ровную линию резко прерывает изящный конус Демавенда. Он кажется синим, а небо вокруг него - точно пылающее зарево, точно отверстие гигантского горна. Отливы золота, меди и алой крови смешались здесь в ослепительно-красивой игре красок, и расплавились, и загорелись края тяжелых седых туч, нависших над горным хребтом.

Камыши шумят. Этот грустный шорох то замирает, то нарастает кажется, кто-то вздыхает. И на фоне его со всех сторон звучат голоса: камыши полны тайной жизнью. Несутся издали громкие крики цапель, крякают утки на заводи, тенькает отшельник-пастушок, перекликаются говорливые грачи, и, когда на мгновение все замолкнет, так красиво, покрывая говор камышей, из самой дали плывут звенящие, медные возгласы серых журавлей. И чем дальше меркнет закат, тем тише и реже раздаются эти крики радости, опасности и битвы

Старый секач знает все эти звуки, не первую зиму проживает он среди этих камышей.

Восемь лет тому назад маленьким, визгливым поросенком появился он на свет божий в этих заповедных зарослях. Расцветала весна; в уединенной берлоге, запрятанной в глухих камышах, вдали от кабаньих тропинок, у большой, опытной свиньи родилась дюжина поросят. Две недели держала мать свой выводок в логовище, изредка выбегая, чтоб похватать немного корму, и, только когда буйные и шаловливые кабанята подросли и покрылись щетинистой, полосатой шкуркой, вывела их в заросли. Впереди в перевалку шагала свинья, спокойная, важная, неуклюжая, а за ней, вечно толкаясь, играя, пища, спешила стайка беззаботных поросят.

Пошла привольная жизнь. Весело было будущему "одинцу" в толпе таких же, как и он, резвых полосатых братцев сновать по камышу, повинуясь лишь своим причудам да сердитому хрюканью матери; весело было играть, драться, копать землю, чтоб добыть из нее вкусные корни или просто дать поработать подвижному, любознательному пятачку. Так сладки были дневные отдыхи в тени камышей, когда в полдень жаркий воздух трепетал вдали над степью; поросята вырывали себе ямки и забирались в грязь, так что поверх нее виднелись только их вертящиеся уши, лукавые глазки и черные пятачки. Хорошо было и вечернее купанье в большой колдобине, куда собирались и старые кабаны. Испуганно повизгивая, давали малыши дорогу могучим секачам, которые, громко ломая камыш, важно выходили на берег; поросята с серо-желтыми шкурками казались такими смешными и маленькими перед этими огромными и тяжелыми черными зверями. И с жутким любопытством следили они за свирепыми схватками, что внезапно вспыхивали между двумя кабанами, поспорившими из-за уютного местечка. А жаль, матка никогда не давала им досмотреть битву до конца. Тревожно хрюкая, она собирала свое суетливое потомство и гнала его прочь - не ровен час, старые бойцы не разглядят, да и раздавят подвернувшегося под ноги малыша.

Ночью - кормежка либо в камыше, либо набег на туркменский посев. Осторожная, тихая побежка, постоянное ожидание опасности, которую надо заранее уловить ушами или носом. Матка останавливается, слушает, нюхает ветер - и поросята, словно маленькие обезьянки, передразнивают ее и тоже слушают, и тоже нюхают, хотя куда как мало понимают доносящиеся к ним звуки и запахи. Потом чавканье, возня, неистовое рытье, а когда забрезжит рассвет - дорога назад, в камыши, дальше, дальше, по таинственным, извилистым проходам, в самую глубину заросли, где можно спать, не думая о врагах.

А врагов много, хоть и всякий задумается вступить в бой с бешеной в защите детей свиньей. Раз дикий кот напал на забежавшего далеко в сторону поросенка; на его отчаянный визг мать бросилась со всех ног, в одно мгновение сорвала с его спины хищника и, обезумев от гнева, топтала его ногами, рвала зубами, пока от красивого зверя не остался бесформенный, окровавленный мешок шкуры, внутри которой не было ни одной целой косточки. Да, силой трудно было отнять поросенка у чуткой и храброй свиньи: враги более надеялись на хитрость, а бойкость и неосторожность малышей помогали им. Одного поросенка уволок под облака огромный, темный орел; другой сам завяз в трясине, и там его разорвали шакалы, третий... но на третьего напал такой враг, от которого для матки с ее стайкой одно спасение - бегство, а то уж не одному, а всем придется поплатиться жизнью. И этот враг - тигр.

Тот поросенок, из которого вышел потом старый секач, долго ничем не выделялся среди выводка, разве что ел и спал больше всех. Но уж под осень он стал одолевать противников в шумливых единоборствах, а затем с такой отвагой и силой бросился один на двух овчарок, задумавших загородить ему дорогу, что, смутившись, эти большие собаки расступились перед ним. На втором году стали расти у кабаненка трехгранные бивни сила и гордость его; на третьем нижний клык перерос в верхний, красиво и грозно загнулся кверху, и, наконец, кабан получил желанное оружие, с которым не страшны стали ему враги. И горько поплатился старый бешеный буйвол, ради глупой шутки напавший на него: ему пришлось отступить с разорванной грудью.

Третье лето было необыкновенно знойно, степь покрылась сетью глубоких трещин, камыши высохли, и пошли гулять по зарослям пожары. Днем черные полосы дыма, ночью страшные огненные гривы гнали перед собой испуганных зверей и птиц. Кабан, потревоженный в своих излюбленных тайниках, бежал на юг, много верст, смущенный и злой, прошел он, пересекая острова камышей, протоки и черные пятна пожарищ, и встретил свежую зелень только в болотистых лесах, окружающих речку Кара-Су. Он переправился через нее; ему понравилась уединенность этих мест, и он устроил себе логовище невдалеке от стен полуразрушенной персидской крепости. Дальше к югу уже шли деревни, окруженные полями ячменя, хлопчатника и риса, здесь стал собирать молодой кабан свою тяжелую дань.

Повинуясь стремлению жить в стаде, первые годы он ходил с матками и поросятами; на четвертом году он сам собрал себе стаю самок, которую водил и смело охранял от нападений. Здесь он не терпел соперничества и непослушания. Да и правда, кто был сильнее, умнее, отважнее его? В пять лет он весил двенадцать пудов; с каждым годом его бивни росли, края их от постоянного трения оттачивались, пока не стали острыми, как ножи. Уже не раз одолевал он старых, больших секачей; он прогнал барса, схватившего свинью, а для человека с его ужасным ружьем стадо, руководимое молодым секачом, было неуловимо. Напрасно персы, оберегая свои поля, окружали их заборами, сложенными из камней и засаженными колючей ежевикой: кабаны проделывали в них потайные лазейки, причем самые трудные и хитрые устраивал секач. Напрасно ставили люди посреди полей на шестах высокие сторожки с растрепанными камышовыми кровлями; когда кабана ждали, он не приходил; стоило пропустить ночь - и поле оказывалось разрытым; а то, словно зная, что под утро сторожить всего труднее, что перед рассветом всего сильнее одолевает дремота, кабан приводил свое стадо, когда уже белел восток, и быстро и тихо уводил их обратно. Шальные выстрелы полусонных сторожей не пугали его, и хоть все-таки не раз с пронзительным свистом проносились над ним пули, но ни одна не попадала в цель, и никто из его стада не очутился "на дереве". Эти страшные деревья, увешанные трупами кабанов, свежими, разлагающимися, высохшими, с тяжелым зловонием, окружающим их, высятся на опушке леса, чтобы отпугивать ночных разбойников, лакомых до вкусных, сочных стеблей молодого риса. Так в старину подолгу качались на виселицах вымазанные смолой тела преступников.