Вторая ошибка Мамая - Каргалов Вадим Викторович. Страница 1

Художник Спасский И. П.

Перед вестником несчастья открыты все двери.

В полночь, и в за полночь, и в глухой предрассветный час, когда забываются коротким сном даже недремные дворовые псы, вдруг судорожно простучат копыта по перекидному мосту через городской ров, скрипнут тяжелые створки крепостных ворот, и хрипящий конь, схваченный под уздцы воротными сторожами, забьется, разбрызгивая клочья пены, и обессилевший гонец мягко завалится на протянутые руки, шепча онемелыми губами: «Княжье дело! Княжье дело!»

И разнесется вдребезги покойная тишина. Ватагой пронесутся по улице конные. На княжеском дворе, топоча сапогами и звеня оружием, суматошно забегают дружинники, захлопают двери и начнут загораться окна — одно, второе, третье, потом сразу много, опоясывая громаду дворца тусклым ожерельем огней.

На красное крыльцо, позевывая и зябко поводя плечами под накинутым второпях кафтаном, выйдет боярин-дворецкий, чтобы самолично встретить гонца. А тот обвиснет на руках дружинников, будто и впрямь идти не может, и понесут его бережно, как икону, к княжеской ложнице, куда не бывает доступа даже большим боярам.

Перед вестником несчастья открыты все двери!..

Только так, а не иначе представлял свое возвращение в Москву сын боярский Андрей Попов. Каждый сторож-полянин мечтает о звездном часе, когда весть, доставленная им, откликнется эхом по всей Руси. Андрей Попов скакал с воронежской сторожевой заставы, и известия, которые он вез великому князю Дмитрию Ивановичу, были поистине страшные.

Время перевалило за полночь, когда Андрей плетью загнал коня в черную воду Брашевского брода. До Москвы осталось недалеко, верст десять. Он должен быть в Москве до рассвета. Должен!

Запалившийся конь с трудом поднялся на крутой берег, рванулся было рысью по дороге и вдруг стал. Передние ноги коня подломились, и он начал быстро-быстро падать на бок — Андрей едва успел вырвать сапоги из стремян. Конь захрипел, силясь приподнять голову, дернулся и затих.

Андрей провел ладонью по взлохмаченной конской гриве, тяжко вздохнул. Четвертого коня он менял за дорогу, но с каждым успел сродниться. Гонец и конь — единое…

Спрямляя изгибы дороги, Андрей медленно побрел по лугу, уставленному стогами сена. Ни огонька не было вокруг, ни даже собачьего лая. Что они, вымерли, что ли, все на Москве-то?!

Ветер гнал навстречу низкие клочковатые тучи. Бледный серпик месяца то выплывал, то снова скрывался. Андрею казалось, что стога, похожие на круглые татарские юрты, ползут вровень с ним, почти не отставая. А может, это сам он топчется на месте?

Скорей надо идти, скорей!

Но силы больше не оставалось. Ломая сапогами низко скошенную траву, жесткую, как жнивье, Андрей побрел к ближайшему стогу, вырвал охапку сена, бросил на землю и сам завалился навзничь.

Тучи продолжали бежать над головой, и Андрею вдруг показалось, что какая-то неведомая сила подняла его и несет к Москве, где ждет вестей из Дикого Поля великий князь Дмитрий Иванович, и что он, Андрей, по-прежнему спешит, спешит…

Сколько дней и ночей продолжается эта неистовая гонка? Три, пять? А может, не на дни, а на годы отсчет?..

Глава 1. ПЕРВАЯ ЗАСТАВА

В лето шесть тысяч восемьсот восемьдесят пятое [1] на реке Пьяне без славы погибло русское войско.

Поначалу ничто не предвещало беды. Воины шагали бойко, с песнями, оружие и доспехи сложили в телеги, чтобы не обременяться в пути. И немалая ведь была рать: нижегородцы, владимирцы, юрьевцы, ярославцы, муромцы. И воевода над полками был молодой да пригожий — княжич Иван, сын нижегородского князя. На привалах княжич собирал в шатре бояр и полковых воевод, щедро угощал хмельными медами. Воины, глядя на воевод, тоже хмельным не брезгали. Сытно, хмельно, благодатно все было — не зима, чай, и не осень тоскливая, только-только макушка лета минула, месяц июль. Не поход, а вроде как гулянье, забава. А тут еще слухи успокоительные, будто ордынский царевич Арапша, навстречу которому шло войско, в другую сторону повернул, к Дону или к Донцу.

Нагими, весело поплескавшись в парной воде, воины перебрели реку Пьяну и остановились на просторной луговине среди леса — отдыхать после похода.

Опять рекой, чуть поменьше самой Пьяны, полились меды, пиво и вино. Иные для пущей потехи сарафаны надевали, ходили ряжеными меж костров, плясками веселились. Истинно сказано, что войско без крепкой руки — не войско даже, но стадо овечье, на закланье обреченное. Так и случилось.

По пяти лесным дорогам привели мордовские проводники к Пьяне ордынцев, и нигде не встретили их сторожевые заставы, потому что не было застав, все равно бражничали, никто не захотел отставать от застолья.

Как гром с ясного неба, обрушились на беспечный стан конные тысячи проклятого Арапши, и началось побоище…

Побежали обратно к реке Пьяне воеводы и бояре, конные дружинники и пешцы ополчения, а впереди всех — княжич Иван, простоволосый, в одной исподней рубахе. Первым ввергнулся он с конем в реку, первым и утонул, открыв счет многим христианским душам загубленным. Мутной стала Пьяна от крови. Погребальным звоном разнеслась по Руси весть о побоище. С горькой укоризной повторяли люди новую пословицу: «На Пьяне — все пьяны!»

Словом, пропили воеводы свое войско, а похмелье — великому князю Дмитрию Ивановичу Московскому. Поредели полки, которые он исподволь готовил к единоборству с Ордой, и в этом была главная потеря. Многих витязей недосчиталась Русь после Пьяны. Мечи-то да копья быстро наковать можно, а откуда новых ратных умельцев взять? Год требуется, чтобы перековать смерда-землепашца в умелого воина. Подарит ли спокойные годы Орда? Беда, беда…

Но мудрый и из беды полезные уроки извлекает. Узнал князь Дмитрий, что не одно младоумие и беспечность княжича Ивана погубили войско. Воеводы на Пьяне пренебрегли сторожевыми заставами, за что и поплатились. Чтобы не повторилось подобного, Дмитрий Иванович решил поставить крепкие заставы по краю Дикого Поля — на Дону, Воронеже, Сосне, Красивой Мече и иных пограничных реках, где стоять было бы усторожливо.

Дело было новое и опасное. Не каждому можно доверить честь назваться полянином, сторожем земли Русской. Многие дети боярские, товарищи Андрея, тоже ходили тайком к воеводе и оружейнику Родиону Жидовинову, которого князь поставил старшим над заставой. Но повезло только Андрею Попову. Может, вспомнил воевода Родион его отца, сотника Семена, давнего своего знакомца, а может, сам Андрей ему понравился, кто знает? Однако сказал воевода:

— По весне со мной поедешь, Андрей. Готовься…

А чего Андрею готовиться? Вот он, весь тут! Конь здесь же, на княжеском дворе, меч у пояса, кольчуга на плечах, доспехи и мягкая рухлядь в дружинной избе, за углом. Богатства же Андрей пока что не нажил. Только и именья у него что молодость да сила. Да еще усердие, которое юноша успел показать на княжеской службе. Но молодых и старательных в дружине Дмитрия Ивановича Московского предостаточно, особенно гордиться этим не приходилось. Считай, что повезло Андрею, просто повезло!

Воевода Родион снаряжал заставу неторопливо, с великим старанием, воинов перебирал, как разборчивая невеста — женихов, чтоб по всем статьям подходили.

Себе в товарищи взял княжеского стремянного, крещеного татарина Федора Милюка, известного на Москве лошадника. Про Федора говорили, будто бы он узнавал конскую стать с закрытыми глазами, на слух да на ощупь. Ухо подставит, проведет ладонью по животу, по ляжкам и тут же скажет, добрый конь или нет. Правду говорили люди или нет, кто знает, но плохих коней даже не предлагали стремянному, это точно. А что росточком Милюк не вышел и косолапит малость, так то для воина не изъян. Рослых да статных в дружине сколько угодно, а вот такого конезнатца где еще найдешь?