Соседи - Жмак Валерий Георгиевич. Страница 1

Жмак Валерий Георгиевич

Соседи

Рассказ

Белый опять влетел. И на сей раз так глупо, так на долго! Двенадцать лет особого режима... Бывал он до этого и на строгаче и в одиночках, но чтобы заполучить по несуразности замысла и волею случая столько!..

Первые месяцы оказались хуже пытки... Апелляцию отклонили. Просьбы о пересмотре, похоже, не рассматривали вовсе. Кого интересовали его жалобы, проблемы!? Оставалась слабая надежда на амнистию. Но не сейчас... Это, возможно, сработает к концу жутко длинного срока. Годика за два. Не раньше...

От безысходности, бессилия и ощущения, что заживо похоронен, хотелось выть и лезть на стену. Столько вычеркнуто из собственного календаря! Но, чаще, приходила мысль, разбежавшись - врезаться головой в серую, каменную кладку. Другого способа покончить с собой здесь не придумаешь. Если бы Белый был уверен в "положительном" исходе отчаянной затеи, что сознание враз отлетит вместе с жизнью не придется потом лежать-маяться с переломанной шеей - непременно бы разбежался...

Его одиночка была последней - угловой в длинном коридоре. "Каменный мешок" два на три. Маленькое оконце под потолком, за решеткой и мелкой сеткой. Через него и птиц-то не разглядеть. Только небо меняло свои цвета и оттенки: черное, голубоватое, сине-бирюзовое, светло-серое и снова черное...

Кровать с замурованными в пол ножками. Прикрученный к стене узкий, деревянный стол. В углу подобие унитаза и раковина с краном, вода в котором текла тонкой струйкой три раза в день. В этой утлой келье и предстояло провести ещё десяток лет.

Но нашлось таки у Белого одно развлечение, напрочь перевернувшее его, казалось, еле тлевшее бытие. Как-то, возлегая на жесткой постели, закинув руки за голову, он как всегда вспоминал вожделенную свободу. Немногочисленных, живущих где-то далеко своими заботами, дорогих ему людей. Вдруг левое ухо, то что было обращено к стене, уловило тихий, робкий стук.

Он прислушался...

Нет, стучали не в коридоре и не за оконцем. Кто-то подавал о себе знать из соседней камеры, отрывисто постукивая по общей, разделяющей их толстой, кирпичной перегородке.

Найдя на полу небольшой камешек, заключенный ответил. Раз... Другой... Третий... Неизвестный собеседник, услышав, радостно забарабанил...

Спустя несколько месяцев, между обитателями смежных казематов, установилось нечто подобное дружественному общению. Это спасало от многих тягостных мыслей - по крайней мере, уже не приходило в голову взять смертельный разбег.

Один удар означал приветствие или несколько общих вопросов: "Ну, как дела? Ты один? Нет ли рядом "цепных псов"? Все ли нормально?" Два - служили ответом на приветствие и готовность "поболтать". Три удара содержали в себе все остальные слова русского языка. Белый справедливо считал, что каждый из них вкладывает в тему "разговора" что-то свое. "Ведь теория вероятности не опровергает совпадений! - размышлял он, улыбаясь и вышагивая по холодному, бетонному полу, - напротив - доказывает, что это возможно. Значит, когда-то, задав ему конкретный вопрос, я, услышав заветные три удара получу ответ именно на него!" От этой радостной мысли у него захватило дух, и сердце бешено заколотилось. Достав из укромного уголка нехитрый инструмент для связи, он снова подошел к стене...

Шли месяцы. Они уже не мыслили своей жизни в застенках без "бесед". Дни начинались с перестука и им же заканчивались. Пожалуй, это желанное занятие стало смыслом здешнего, невообразимо долгого пребывания для Белого. Даже приносимая по строгому распорядку пища не радовала так, как долгожданные, едва различимые, отрывистые звуки. Он с готовностью отвечал и ждал новых "посланий"...

Но и с этим светлым лучиком судьба, никогда его не баловавшая, распорядилась по-своему. Как-то днем узник услышал шаги в коридоре. Охранники часто праздно шатались по длинному проходу, заглядывая то в один круглый глазок, то в другой. Но на сей раз, топот многочисленных сапог, показался странным...

Несколько человек шли с какой-то целью и явно в какую-то определенную камеру. "В чем дело? - пронеслось в голове у Белого, - кого это несет? Уж, не ко мне ли?"

Компания тюремщиков остановилась, не дойдя до его двери несколько шагов. В сей же миг, он услышал бешеный стук в стену. Сосед стучал, что есть силы, не переставая. Белый схватив камешек, и выдал ответную дробь, но тот не слушая, все продолжал и продолжал что-то "говорить"...

- Господи... Что случилось? - шептал в недоумении человек в полосатой робе, - может быть, его освобождают, или куда переводят!? Господи...

Лязгнул засов соседней двери. Шорох, возня, сдавленный голос, беспорядочные удаляющиеся шаги по тому же коридору. Тишина...

Белый стукнул раз. Прислушался... Молчание. Камера друга была пуста.

Весь остаток дня он не находил себе места. Ловил каждый звук в коридоре и ждал, не вернется ли сосед на свое место. Лишь вечером, когда открылась кормушка - прямоугольное окошко в двери и такой же зек - кухнар подал миску с баландой, он вопросительно зашептал:

- Куда дели моего соседа, браток?

- Известно куда... - пробормотал тот, ставя кружку чая на откидную крышку и опасливо озираясь, - куда из камеры смертников уводят!?

- Там камера см... - опешил обитатель одиночки, но створка оконца уже захлопнулась.

В оцепенении Белый долго простоял в центре проклятого "мешка", вдруг снова ставшего тесным, давящим и мерзким. Последняя надежда таяла, как апрельский снег. Неимоверная тоска, вытесняя все, заполняла сознание. Он в немом отчаянии размышлял о превратностях и перипетиях своей неудачной, никчемной жизни...

Вечером следующего дня в соседнюю камеру привели нового постояльца. Заключенный из "одиночки" слышал это. Уловил он и стук в стену, раздавшийся часом позже, но все мысли по-прежнему были заняты ушедшим другом.

"Теория вероятности... Жизнь с методичной жестокостью опровергает многие теории. Его ответы никогда бы не совпали с моими вопросами. Никогда! Я о чем только не спрашивал на протяжении двух лет, но он, каждый день посылая мне три удара - молил о помощи, отчаянно кричал и прощался со мной... Я не понимал тебя и никогда не видел... Скорее всего, мы так и не встретились бы, даже, сложись все по-иному. Но не было никого ближе чем ты... Прости меня, мой друг!"