Ростов под тенью свастики - Смирнов Владислав Вячеславович. Страница 1

Владислав Вячеславович Смирнов

Ростов под тенью свастики

ХОЛОДНАЯ ОСЕНЬ 1941-го

М. ВДОВИН. Всю зиму с 40-го на 41-й год шли учения ПВО. Прожектора чертили ночное небо. Прожектористы учились «ловить» самолеты. Вообще-то население к войне было подготовлено по линии ОСОВИАХИМа хорошо. Регулярно проводились учебные воздушные тревоги, люди ходили по тревоге в противогазах, даже работали в них на производстве. Заклеивали окна крест-накрест. В апреле по городу прошел слух: над городом пролетал фашистский самолет с зажженными бортовыми огнями, со свастикой на борту. Летел он на низкой высоте, покружил над Ростовом и ушел в сторону Азовского моря, откуда и прилетел. Но официальных сообщений по этому поводу не было.

Е. КОМИССАРОВ. Война быстро приближалась к Ростову. Принес отец как-то с работы три противогаза — себе, маме и мне. А мне — 11 лет. В общем-то, штука интересная. Однажды напялил я его себе на голову. А снять не могу. В доме один, помочь некому. А тут в нем что-то заело. Дышать стало трудно. Бегу на улицу. Размахиваю руками, привлекаю к себе внимание прохожих. Мычу что-то. Глаза уже на лоб лезут. Пацаны вокруг меня радостно пляшут: еще бы, такое зрелище! Для них это все — бесплатное кино. А у меня уже коленки подгибаются. Хорошо, какой-то взрослый сообразил, что тут уже не до смеха. Сорвал с меня этот дурацкий противогаз. Я стою, как рак, красный. Ртом воздух хватаю. Так я в последний раз надевал противогаз…

Л. ШАБАЛИНА. В 41-м мне было 12 лет. У матери еще трое: Саше — десять, Вере — четыре, Наде год и восемь месяцев. Несмотря на это, мама ходила рыть противотанковые рвы, за Чкаловским. Копали их в основном старики и подростки. Копали до поздней ночи. Туда и обратно — пешком. Трамваи не ходили. Позже мне один военный рассказал, что рвы эти не могли остановить танки. Подходит колонна, головной танк расстреливал ров в одном месте, осыпая землю, потом утюжил ее, делая съезд и въезд, и колонна двигалась дальше.

М. ВДОВИН. Перед первой оккупацией осенью 1941 года был организован городской комитет обороны. Его председателем назначили Двинского — секретаря обкома партии. И, начиная с 26 октября, стала выходить вместо газеты «Молот» газета «На защиту Ростова». С 1 января 1942 года вновь стал печататься «Молот».

Е. КОМИССАРОВ. Город готовился к налетам вражеской авиации. В подвалах оборудовали бомбоубежища, рыли щели. Как рвутся бомбы, мы видели в кино. А вот как горят «зажигалки», никто не знал. Местные власти организовали показательные тушения этих бомб — учебу населения. Выглядело это так. На какую-нибудь площадь приносили такую бомбу. Начиналось с того, что пожарники уговаривали толпу отойти. А люди, наоборот, старались подойти поближе, чтобы получше рассмотреть это «чудо». Терпение у пожарников кончалось, и они поджигали бомбу. Она начинала отчаянно плеваться искрами. И толпа разбегалась. Тогда дюжий пожарник в кожаном фартуке с огромными щипцами подкрадывался к ней. Поток искр горящего фосфора усиливался. Эти искры поджигали все, что могло гореть. Бомба вертелась, разбрасывая искры фейерверком. И подойти к ней было не так-то просто. Но у нее было слабое место — мертвая зона, где не было искр. Вот в эту зону пожарник и должен был вскочить. И захватить бомбу клещами. А затем бросить в заранее подготовленную бочку с водой. Или засыпать ее песком.

Вообще-то эти бомбы имели умышленно малую пробивную силу, чтобы застревать на чердаках — в самых уязвимых для пожара частях домов. На чердаках во время воздушной тревоги дежурили люди с крепкими нервами. Когда бомба упадет, ее нужно побыстрее, пока она не разгорелась, схватить щипцами и сбросить на улицу.

Одно дело сидеть в бомбоубежище. Другое — стоять на крыше. И ждать, когда тебе на голову свалится «зажигалка» или того хуже — фугасная бомба. У нас на чердаке стояли и бочка с водой, и ящик с песком. И были наготове клещи. Но Бог миловал. Не пришлось играть в эту «игру».

Как сейчас помню звуки воздушной тревоги. По радио напряженный голос диктора бесконечно повторяет: «Граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога!» И начинали противно гудеть заводские гудки. Плаксиво, коротко вскрикивать паровозы. За душу берет тоска. Внутренности опускаются куда-то вниз. И губы невольно шепчут молитву.

А. АГАФОНОВ. Я жил тогда в доме-гиганте, он занимал целый квартал между Ворошиловским и Соколова по Красноармейской. Дом строили в 30-е годы, тогда была гигантомания. В этом доме было бомбоубежище. Сейчас в том подвале два магазина. До начала войны было много учений гражданской обороны. Но с началом воздушных тревог все пошло кувырком. Выяснилось — в доме 230 квартир да еще два общежития — разве могло бомбоубежище вместить всех? Во время первой тревоги все ринулись туда. Люди пытались как-то поддержать дух друг друга, не толкаться. Некоторые не верили, что это настоящий налет. И вот какой-то культмассовик-затейник (он работал во Дворце пионеров) вскочил на кучу ящиков и, вместо того, чтобы успокоить людей, хрипловатым истошным голосом закричал: «Граждане! Кончайте эти ненужные разговоры — это настоящая война!» Началась паника, были сердечные приступы. Перед войной такого состояния у людей не было. Война как бы сразу все изменила.

М. ВДОВИН. В первый раз немецкий одиночный самолет бомбил Ростов в конце июля 1941 года. Он прилетел со стороны Азовского моря, на низкой высоте, с горящими бортовыми огнями и сбросил несколько бомб: на южной горловине станции, там сейчас находится путепровод на проспекте Стачки. Был разрушен двухэтажный дом. Практически все его жильцы погибли. Сбросил бомбы и на мост, но промахнулся. Развернулся и улетал.

А. КОТЛЯРОВА. До оккупации были бомбежки. Четвертого августа у меня родилась дочь, и я находилась в роддоме. Меня должны были забрать домой 14-го. Но муж, проводник на железной дороге, уезжал и настоял на том, чтобы меня выписали раньше, 12-го. А 13-го августа роддом разбомбили.

Это был один из первых налетов на Ростов. Позже город бомбили очень часто. Мы скрывались в подвале. И один раз нас чуть не завалило. А моей крохотной девочке засыпало землей глаза. Я ничего не могла сделать — она все время плакала. Я молила Бога: «Боже, возьми ее! Зачем ей мучаться!» Потом соседка мне посоветовала: промой ей глаза своим молоком. И все обошлось.

Н. ПЕТРОВКИНА. Немецкие самолеты при бомбежке летали очень низко. Особенно первое время — город был еще не защищен, чего им бояться. Говорят, в первых налетах участвовала одна женщина — так ее лицо было видно: бомбит и смеется. На станции разбомбили вагон с деньгами, и ветер носил бумажки по округе. Некоторые несли их мешками. То ли это немцы их подсунули, фальшивые, то ли наши не успели увезти, мы так и не узнали.

Б. САФОНОВ. Больше всего мы боялись бомбежек — жуткое дело! Мать у меня работала на ДГТФ, там на складах мы и прятались. Небольшие жилые дома были ненадежными — пробивало все насквозь. Прятаться можно было только в крупных зданиях. Жертв после бомбежек было очень много. Особенно первое время — ведь город был практически не защищен. Стоит, скажем, очередь за продуктами, а немец налетает и бомбит. И на улицах в местах скопления людей валялись руки, ноги, головы.

В. ВИННИКОВА. Когда начались налеты, отец с соседями вырыл в огороде окоп. Довольно большой. Шириной с метр, буквой «Т». И глубокий. А держали мы в то время барана. Так вот этот баран — еще и самолетов не видно — он в окоп. Лучше всяких сигналов противовоздушной обороны нас предупреждал. Правда, его потом трудно было оттуда вытаскивать. Самое страшное: ты сидишь в окопе, а самолеты подлетают. Все в тебе так и сожмется. Куда он летит? Дальше или к нам? А мы жили на самой окраине города, недалеко от ботанического сада. Рядом — железная дорога, и ее часто бомбили. Сидишь и слышишь: то там бомба взорвалась, то там… Иногда в этом окопе приходилось подолгу сидеть. Как в склепе. Брали туда коптилку, постель…