Железный волк - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 1

Сергей Булыга

Железный волк

* * *

Ночь

Проснулся он от крика. Сразу вскочил, протер глаза и осмотрелся. Нет, вроде никого не видно. И тихо. Он подождал, прислушался, он даже затаил дыхание… Нет, вправду все спят. Тихо кругом, покой. И у него здесь покой. Коптит лучина. А за окном совсем черно, там ночь. Так, может, он подумал, крика не было? Или, может, это он сам кричал? А что! А во сне!.. Но только он давно уже не видит снов. Да и чему уже в такие годы сниться? Чего желать?!

И тут его опять стало знобить. Он лег, подоткнул под себя полушубок. Лежал, смотрел на черный закопченный потолок. Потом стал вспоминать: вот ты вчера отужинал, молился. Потом читал «Александрию» – час, может, два. Потом почувствовал, что мерзнешь, и кликнул Игната. Пришел Игнат и натопил.

– Еще? – спросил.

– Еще! – ты повелел. – Еще!

Игнат еще топил. Потом сказал:

– Довольно, князь. Изжаришься.

Ты отпустил его, но сам читать уже не мог: в глазах сильно рябило. Да и к тому же писано по-еллински, а ты это стал забывать. Поэтому ты лег и думал о послах. Потом о сыновьях… И вдруг тебе привиделся отец. А он вот здесь же и лежал, где ты сейчас лежишь. А ты стоял тогда – возле него, вот совсем рядом, вот на этой половице. Тебе тогда тринадцать было. Нет, уже, может, четырнадцать… А то не все ли равно! Стоял тогда, трясло тебя, и ты ему шептал:

– Отец, не уходи! Что я один?!

А он молчал. Он, может, тебя и не слышал. Просто смотрел в окно. Он, может, думал о чем-то. А может, ждал кого. Потом он вдруг тихо сказал:

– Дай руку.

Ты дал. Да только он ее не принял! Потому что своей не поднял! Потому что не смог! Сил у него уже не было, вот что! И ты немо заплакал. Пал на колени перед ним, схватил его руку, прижался к ней лбом. Рука пыталась вырваться, да не смогла. Тогда отец сказал:

– Не надо. Так, видно, Бог велел. Встань, князь… Встань!.. Встань!

…Нет, встать уже не смог – лежал бревном и задыхался. И не четырнадцать тебе, Всеслав, а семьдесят. И нет давно отца, и схоронил жену, а вот уже и самого тебя пора… Закашлялся. Поднялся на локтях, хотел было позвать… и словно провалился…

А вот теперь очнулся и лежишь, тебе не спится. Потрогал лоб – горячий, весь в поту. И печь горячая. Дух в горнице тяжелый. Перетопил Игнат… А все равно знобит! И шум в ушах: как будто кто-то ходит, снег под ногами – ш-шух, ш-шух, ш-шух. Но кто это идет, не видно. А ты лежишь под деревом, весь сжался, нож изготовил, ждешь… А он, невидимый, прошел – ш-шух, ш-шух…

Ш-ш-ш-ш! Что это?!.

Это лучина догорела. Теперь остался только красный уголек. Но вот и он задергался, погас. Темно, хоть глаз коли… Князь вздрогнул, криво усмехнулся. А что, злобно подумал он, с них станется! Давыд же Святополку говорил: «Не оставляй Васильку в Киеве, не то как бы беды после не вышло!» И не вышло. Потому что его не оставили. Правда, сперва ему глаза ножом достали, а после его самого на телегу, чуть живого накрыли тряпьем – и свезли. И ничего, Бог миловал! Давыд в прошлом году раскаялся, они его простили; один брат двести гривен ему дал, второй три сотни отжалел…

А ведь и ты так мог, Всеслав, из Любеча без глаз уйти. Они тебя ведь тоже звали. Но нет, сказал ты им тогда, и не просите. Я не поеду, я изгой. И крест не надо целовать; ваши отцы уже поцеловали, помню! Они крепко обиделись. И пусть! И еще пусть дальше говорят, будто ты выжил из ума и будто в детство впал! Зато ты при глазах и держишь свою отчину! И волоки тоже твои. Идут купцы по волокам – и платят. Войско пройдет – пусть войско тоже платит. А не заплатят, сам приду и всех тогда пожгу! А сам не справлюсь – наведу Литву! Литва, она…

Но тут как кистенем ударило в боку! Князь охнул и едва не задохнулся. Ночь, тишина…

Только в ушах опять шаги. Чуть слышные…

Нет, не в ушах это, а во дворе! И там же, во дворе, пес подскочил и заскулил! Бряк цепью, бряк. Опять скулит… А ведь не трогает! С чего бы это, князь?! Отчего это пес заробел – пес, на людей натасканный?! А вот же робеет, скулит! А эти шаги всё идут и идут – и всё ближе! И вот эти шаги уже повернули к крыльцу…

И князь понял, почуял, что это Она! И в голове тотчас запрыгало: Пресвятый Боже, как же это так, я весь в руце Твоей, и знаешь Ты безумие мое, и прегрешения мои не скрыты от Тебя…

А может, это все же сон?

Нет, ты не спишь! Это просто темно. Вот печь горячая, вот полушубок, вот крест нательный, а вот рядом с ним оберег. Князь осенил себя крестным знамением, после схватился за поганский оберег, прислушался…

Идет Она! Минует сторожей. И псов натасканных. Да, так оно и должно быть, с тоской подумал князь, никто Ее не остановит. Да и Ее, кроме тебя, сейчас никто не видит и не слышит – Она к тебе идет. А подойдет и станет в головах…

Князь торопливо сел, спиной прижался к изразцам, нащупал нож…

И отложил его. Смешно, гневно подумал он, Ей нож не страшен. Ведь как убить Ее? Она и так мертва. Но и жива – по-своему. А ты… Сейчас, пока живой, тело с душой едино, а после тело здесь, в тереме, останется, приедут сыновья, снесут его в Софию, народ будет глазеть на тебя мертвого и тешиться… А что будет с душой? Куда она тогда? Ведь не взлететь твоей душе, потому что уж больно она тяжела. За столько лет столько грехов на ней… Князь усмехнулся и подумал: ну и что, а был бы молодым, и что с того? Князь он на то и князь, чтобы грешить… Нет, даже так: князь – это сразу зло, зло от рождения. И нельзя отречься от венца, когда ты от рождения князь. Значит, уже само твое рождение, кровь княжья – вот твой крест на всю жизнь! Ведь даже если потеряешь совсем все, останешься сам-перст, то все равно ты князь. И так не раз уже бывало. Вон как тогда, когда зимой… да, уже тридцать лет тому… ты шел по Волхову – один. Пришел в селение, а там…

Нет-нет, не то, гневно подумал князь, опять не то! Пресвятый Боже! Ради врагов моих спаси меня! Не на меня, на них излей огонь ярости своей! Да будет им…

– Всеслав!

Князь вздрогнул. Вот Она! Уже стоит в дверях! На Ней широкий плащ, вроде варяжского, и капюшон глубокий, как у Олафа…

Нет, что ты! Нет там никого! Тьма непроглядная, откуда разглядеть?! Князь усмехнулся…

И тут же опять тот же голос:

– Что, князь, не ждал?!

А голос у Нее надтреснутый, визгливый. Князь вытер лоб, перекрестился, потом сказал как можно тверже:

– Нет, ждал. Входи, садись. Небось, устала?

Она чуть слышно усмехнулась и ответила:

– Да, есть маленько. Сяду.

И подошла к нему. Нет, он Ее не видел. Он только слышал, как заскрипели под Ней половицы. Потом, прямо в лицо, почувствовал ее холодное дыхание…

– В ногах! В ногах садись! – хрипло воскликнул князь и вжался в стену, задрожал. И снова нож схватил.

А Она…

Склонилась еще ближе и сказала:

– А ты… как молодой цепляешься! Не стыдно тебе, князь? В твои-то годы!

Он молчал. Она, немного подождав, спросила:

– Ты что, Всеслав, еще на что-нибудь надеешься?

– Я пока жив… – и спохватился, замолчал.

Она это почуяла, хмыкнула. Недобро сказала:

– Ну-ну! Уже опять что-то затеял! Смотри, как бы потом не пожалел.

– Не пожалею!

– Ладно!

И Она отошла, и села у него в ногах. Тюфяк под Ней прогнулся… А князя бросило в озноб. А после в жар. После опять в озноб. Но руку он не разжимал и ждал, что будет дальше…

Как вдруг Она строго сказала:

– Брось нож, Всеслав!

– Что?

– Нож, говорю. Ну!

Он, правда, не сразу, но все-таки бросил. Нож глухо брякнул об пол.

– Вот так-то вот! – сказала Она радостно.

И тотчас же чуть-чуть придвинулась к нему. И продолжала:

– Я оказала тебе честь. Да, князь – великую! С другими знаешь как? Р-раз – и готов. А с тобой церемонюсь. Сижу и жду. Ты помолись, Всеслав! Чего молчишь? Молиться-то тебе, небось, придется долго. Боюсь, ты и до светлого не справишься. Или ты что, и меня захотел переклюкать? Как этих… дальних своих братьев!