Смерть, о которой ты рассказал - Дар Фредерик. Страница 1

Фредерик ДАР

СМЕРТЬ, О КОТОРОЙ ТЫ РАССКАЗАЛ

Глава 1

Я не был разочарован, осматривая дом, который купил по объявлению в рекламной газете, вернувшись из Бакумы (Убанги-Шари). Даже наоборот. Впрочем, бывший владелец прислал мне кучу плохо сделанных фотографий, благодаря которым я получил приблизительное представление о его месторасположении. В реальности он оказался даже лучше, чем в моем воображении. На фотографиях был запечатлен двухэтажный белый дом, окруженный небольшим садом, заправочная станция на обочине дороги и маленькая застекленная будка для смены масла. Был даже виден мой предшественник, и, честно говоря, с эстетической точки зрения он не украшал панораму. Это был невысокий мужчина, пузатый и грустный, с обвислыми щеками и взглядом, который, казалось, задавал неразрешимые вопросы. Я с ним никогда не встречался.

Он овдовел и поэтому продавал. Во всяком случае, эту причину он назвал в первом письме, присоединив к нему фотографии, о которых я говорил, а также сумму торгового оборота, заверенную нотариусом. По правде говоря, она была скромной. Но для меня продажа бензина в этом затерянном месте по дороге в Солонь не представляла интереса и могла служить лишь оправданием моему слишком раннему уходу в отставку. Мне было всего тридцать шесть лет, и я испытывал некоторые сомнения, превращаясь в рантье, хотя мои доходы это позволяли.

Я возвратился из Африки с больной печенью и потерей многих иллюзий. Однако у меня их оставалось еще предостаточно, чтобы верить в счастье в одиночестве.

Под адским солнцем, обогревающим землю Убанги, я мечтал о спокойном, пустынном ландшафте, о белых дорожках, которые словно бы вели в счастливую жизнь, о негустых лесах и грустных, как осенние ночи, озерах.

Поместье окружала красивая белая изгородь. Посыпанная гравием аллея вела от заправочной станции к дому, размеры которого привели меня в восторг. Он был низким, приземистым, но благодаря большим окнам с маленькими форточками не казался мрачным.

Для человека, только что возвратившегося из Бакумы и страдающего аллергией на нефов, это казалось раем.

Я остановил машину на бетонной площадке возле заправочной станции. У подножия постройки росли нахальные одуванчики. За несколько месяцев сорняки заполонили все лужайки вокруг дома, сделав почти неразличимыми их геометрические контуры. Деревянная калитка была закрыта на простую задвижку. Я закинул руку за дверцу, чтобы ее открыть. Задвижка проржавела и издала настолько резкий скрипучий звук, что большая серая птица, сидящая на краю крыши, взвилась в воздух. Пауки уже опечатали дверь дома, которая открылась от одного толчка. Я ожидал, что здесь будет спертый, нежилой запах, но, наоборот, дом пах свежим деревом.

Довольно большой холл был покрашен в белый цвет. В глубине находилась лестница, слева — просторный зал с тремя окнами, справа — небольшой салон и кухня. Отсутствие мебели ничуть не омрачало эти комнаты, залитые нежным светом.

Я поднялся на второй этаж, чтобы осмотреть три комнаты, упоминавшиеся в акте о продаже. Они были оклеены красивыми обоями в цветочки, благодаря которым я понял, почему этот пустой дом имел веселый вид: он был заново отремонтирован.

Когда на следующий день прибыл мой багаж, то дом стал казаться не таким новым, так как у меня была старинная мебель. Не старая, деревенская, в милом трактирном стиле, а настоящая старинная, чопорная и торжественная, имеющая родословную, но так и не снизошедшая до человека в результате длительного хранения на складе. Конечно, ее следовало продать, но она мне досталась от матери, а на правом углу старых нормандских часов виднелись зарубки, отмечавшие этапы моего взросления.

Я потратил неделю в поисках места для этих музейных вещей и на их расстановку. Когда все было окончено и дом стал забит мебелью, он начал серьезно казаться мне пустым. Я чувствовал себя в нем более потерянным, чем в джунглях, из которых только что вернулся. Особенно по вечерам одиночество обрушивалось на меня, как колючий ледяной душ.

Я пытался читать, но не мог вникнуть в мысли автора. Каждая фраза казалась мне не связанной с предыдущей. Кроме того, я не мог уснуть. Окружавшая меня тишина настолько контрастировала с шумными ночами Бакумы, что казалась невыносимой. Нет ничего хуже звона в ушах от гулкой тишины. Мои нервы были на пределе. И тогда я вставал и шел на дорогу прогуляться при свете луны. Тайная жизнь окружавшего леса немного успокаивала мою тревогу. Вне дома я ненадолго забывал о ней, но стоило мне возвратиться в мою цитадель, куда не проникали ни эхо, ни приглушенные звуки, как у меня создавалось впечатление, что я в плену.

Иногда какой-нибудь автомобилист, у которого кончался бензин, думая, что я могу залить ему бак, бросал камешки в ставни, чтобы вытащить меня из постели. Я пытался объяснить ему, что цистерна пуста, но он не верил и выкрикивал ругательства. Однако я не торопился привести насос в действие, так как был всегда сознательным парнем и знал, что как только налажу дело, то сразу стану его рабом. Мне же нужно было до конца пресытиться терзавшими меня покоем и скукой.

Время проходило медленно и впустую. Я поднимался поздно, готовил растворимый кофе (по старой колониальной привычке), не умывался, не брился, а Шел прогуляться в лес. Мне нравилось, что в нем нет того, за что его любят все остальные.

Здесь деревья росли редко: песчаная почва, не ведавшая мха, была покрыта чахлой растительностью, напоминавшей мне Прованс. Я садился на что попало и слушал, как тяжело взлетают птицы, которых я больше не узнавал и оперение которых казалось мне блеклым по сравнению с оперением птиц в Африке. Затем я возвращался в свою обитель, приводил себя в порядок и отправлялся обедать в небольшое деревенское бистро, расположенное в двух километрах прямо на дороге.

Это заведение держала крупная обрюзглая женщина, от которой пахло чем-то прогорклым и которую я подозревал в злоупотреблении спиртным. Она болтала без умолку обо всем и ни о чем, о людях, которых я не знал. Но я любил ее бистро, оклеенное нежными обоями, мне нравились рекламные календари, старые помпезные лубочные картинки и смешные охотничьи трофеи, украшавшие стены.

У нее была неплохая кухня, а вино можно было пить. Для нее время что-то значило. Оно было наполнено смыслом, и каждая минута ценилась на вес золота.

Я проводил там часть дня, выпивая, по-видимому, больше, чем следовало, и совершенно не думая о печени. Иногда мы с хозяйкой играли в шашки. Я был плохой соперник, но Валентина радовалась, когда выигрывала. И мы обильно спрыскивали наши победы. Прогулка, а затем ужин завершали день, во всяком случае, его совместную часть. И снова начинались долгие бодрствования, о которых я уже говорил.

Однажды вечером, после того как я помог хозяйке приладить железный засов на ставнях и собирался покинуть ее затерянное на краю дороги кафе, она, бросив на меня взгляд, затуманенный алкоголем, возбужденно спросила:

— И вы спокойно можете спать один в этом доме? Я рассмеялся.

— Не знаю, заметили ли вы, Валентина, но я уже достиг совершеннолетия и, к сожалению, даже два раза.

Она пожала плечами.

— Ну и что, для страха безразличен возраст. Я не могла бы спать одна в вашем доме. Мысль об этой женщине, которая там умерла…

Последнее слово, которое она произнесла, всегда производит неприятное впечатление, но особенно посреди ночи, когда небо затянуто зловещими облаками. Я обернулся.

— Что это за вздор?

— Вовсе не вздор. Разве вы не знаете, что жена вашего предшественника умерла там?

— Нет…

Меня это встревожило.

— Впрочем, где-то же нужно умереть. И, честно говоря, лучше, если это случится дома.

— Конечно. Но не таким образом…

— Каким образом?

— Она отравилась.

— Грибами?

— Нет. Ядом…

Действительно, было неприятно сознавать, что под крышей дома, которым я так гордился, произошла подобная драма.