Покинутый (ЛП) - Родионова Ольга. Страница 1

Первая кровь

Он сплюнул и одной рукой поманил меня к себе, а в другой у него вертелся нож.

- Давай, ассасин, — подначивал он. — Посмотрим, каков ты в первой схватке.

Увидишь, как все это на деле. Давай, малыш. Будь мужчиной.

Он думал разозлить меня, но я, наоборот, лишь стал внимательнее. Он нужен мне

живым. Я должен поговорить с ним.

Я впрыгнул через корягу на опушку и чуть неловко размахнулся, чтобы оттеснить

его и принять стойку, прежде чем он ответит. Несколько мгновений мы кружили друг

возле друга и выжидали момент для новой атаки. Я нарушил это затишье: сделал выпад,

резанул и отступил для защиты.

На секунду ему показалось, что я промахнулся. Потом он сообразил, что по щеке у

него стекает кровь, он тронул лицо рукой, и глаза его удивленно расширились. Первая моя

кровь.

- Ты недооценил меня, — сказал я.

Улыбка его стала натянутой.

- Второго раза не будет.

- Будет, — ответил я и снова пошел вперед: сделал финт влево и перевел атаку

вправо, когда его корпус уже брал защиту с ненужной стороны.

На его свободной руке появилась рана. Кровь запачкала его разорванный рукав и

стала капать на землю, ярко-красная на зеленовато-бурой хвое.

- Я сильнее, чем ты думал, — сказал я. — Все, что ты видишь впереди — это

смерть…

Оливер Боуден

Покинутый

Перевод с английского и общая редакция русского текста (v. 01) — Астроном,

2013 год.

Перевод выполнен по первому изданию книги

Assassin’s Creed®: Forsaken,

опубликованному Penguin Books в 2012 году.

Пролог

Я никогда не знал его. По-настоящему. Я думал, что знаю, но только пока не

прочел его дневник — вот тогда я понял, что вообще не знал его. А теперь уже поздно.

Слишком поздно, чтобы сказать, что неверно судил о нем. Слишком поздно, чтобы

сказать, что я прошу у него прощения.

Страницы из дневника Хэйтема Э. Кенуэя

Часть I

1735 год

6 декабря 1735 года

Два дня назад я должен был отпраздновать свой десятый день рождения, у нас

дома, на площади Королевы Анны. Но день рождения остался неотмеченным, праздников

нет, одни похороны, а наш сгоревший дом стоит теперь как почерневший гнилой зуб

среди высоких, белого кирпича, особняков на площади Королевы Анны.

В настоящее время мы перебрались в один из собственных отцовских домов в

Блумсбери. Это хороший дом, и хотя семья теперь разгромлена, а наша жизнь разорвалась

на куски, все-таки есть что-то, чему мы должны быть по крайней мере благодарными.

Здесь мы и останемся, потрясенные и неприкаянные — как тени в чистилище — пока не

определится наше будущее.

Пожар поглотил мои дневники, поэтому я начинаю их заново. А значит, я должен,

вероятно, начать с моего имени — Хэйтем — имеющего арабское происхождение и

данного английскому мальчику, родившемуся в Лондоне и от рождения до недавних дней

жившему идиллической жизнью, в полном отдалении от всей мерзкой грязи,

существующей где-нибудь в других частях города. С площади Королевы Анны нам были

видны туман и дым, висевшие над рекой, и как и всех остальных, нас донимала вонь,

которую я описал бы как «мокрая лошадь», но нам не было нужды перешагивать через

зловонные потоки, состоявшие из отбросов от кожевенных заводов, мясных боен и

испражнений животных и людей. Тошнотворные потоки сточных вод, разносившие

болезни: дизентерию, холеру, брюшной тиф…

- Надо закрываться, мастер Хэйтем. Или подхватите заразу.

Когда мы прогуливались по паркам до Хемпстеда, моя няня должна была вести

меня подальше от бедных горемык, измученных кашлем, и прикрывала мне глаза рукой,

чтобы я не видел уродливых детей. Думаю, это оттого, что с болезнью не поспоришь, ее

не подкупишь и не обратишь против нее оружие, она не признает ни богатства, ни

положения. Это неумолимый враг.

И конечно, нападает она без предупреждения. Так что каждый вечер у меня искали

признаки кори или оспы, а потом сообщали о моем хорошем здоровье маме, приходившей

поцеловать меня перед сном. Я, видите ли, был одним из счастливчиков, у которого есть

мама, целующая его перед сном, и такой же отец; они любили меня и мою сводную сестру

Дженни, они рассказывали мне о богатых и бедных; они привили мне благожелательность

и заставляли меня всегда думать о других; и они нанимали наставников и нянек, чтобы те

воспитывали и учили меня, чтобы я вырос человеком достойным и полезным обществу.

Один из счастливчиков. Не то что дети, вынужденные работать на полях или на фабриках

или в рудниках.

Временами я думал, а есть ли у них друзья, у тех, других детей? И если есть, то —

хотя я и знал, что не стоит завидовать их жизни, потому что моя гораздо удобнее — я

завидовал бы им в одном: в том, что у них есть друзья. У меня самого друзей не было, не

было ни братьев, ни сестер, близких мне по возрасту, а завести друзей я, в общем-то,

стеснялся. Кроме того, была еще одна трудность: нечто, случившееся, когда мне

исполнилось всего пять лет.

Это произошло во второй половине дня. Особняки на площади Королевы Анны

были построены вплотную друг к другу, так что мы частенько видели наших соседей либо

на самой площади, либо на задних двориках. Рядом с нами жила семья, в которой было

четыре девочки, две из них примерно моего возраста. Они часами играли в своем саду в

скакалки и в жмурки, и я невольно слышал их, когда сидел в классной комнате под

бдительным оком моего наставника — старого мистера Файлинга, у которого были

кустистые седые брови и привычка колупать в носу, внимательно изучая то, что он

выкопал из глубин своих ноздрей, а потом незаметно съедая все это.

В тот день старый мистер Файлинг вышел из комнаты, и я подождал, пока стихнут

его шаги, а потом оторвался от своих задачек, подошел к окну и выглянул во двор

соседского особняка.

Это было семейство Доусонов. Мистер Доусон был членом парламента, так

говорил мой отец, едва сдерживая сердитый взгляд. У них был сад за высокой стеной, и

несмотря на пышно зеленевшие кусты и деревья, некоторые участки просматривались из

окна классной комнаты, так что я увидал гуляющих девочек Доусон. Они для

разнообразия играли в классики и процарапывали импровизированную разметку