Аид, любимец Судьбы (СИ) - Кисель Елена. Страница 1
Сказание 1. О темноте, безмолвии и смехе Судьбы
От ранней юности я жребий мой познал,
Из урны роковой – погибельный, несчастный,
И взором трепетным и смутным пробегал
Судьбы моей скрижаль!..
В.Ф. Раевск ий
Вот все и кончилось.
Серебристый тополь неспешно роняет листья на плечи.
Вода в Амсанкте странно черная – словно гладь покрывала Нюкты-ночи, словно кусочек той темноты, что таится за плечами: отвернись, шагни с десяток раз, и будет тебе вечный мрак. Пройди ущельем Тэнара еще пять-шесть стадий, протиснись через расселину, распихав бесплотные тени, которые стекаются сюда со всей округи, – и увидишь пристань, а возле нее – лодку, которая выглядит так, будто вот-вот утонет. Два глаза по краям носа – не глаза, а провалы глазниц. Осмелишься шагнуть в судно – и старик, у которого, кажется, нет сил, чтобы толкнуться веслами, в два счета перебросит через ледяные черные воды Стикса. От пристани недалеко до золотых врат на алмазных столпах – а там уж ты предстанешь перед шестью горящими глазами Цербера. Три разверстые пасти поприветствуют оглушительным рычанием, лениво дохнет огнем дракон вместо хвоста – грозное требование медовых лепешек, которые так любит страж ворот. И если не испугаешься и лепешки при тебе – вскоре, пробираясь в толпе теней, сможешь пройти по полям асфодел я . Не смутишься видом чудовищ, мук, не свернешь с мощенной белыми плитами дороги – и, озаренный отблесками огненной реки, перед тобой встанет дворец Владыки подземного мира – Аида Непреклонного, Аида Гостеприимного, богатого и безжалостного, вечного тюремщика здешних подземелий.
Остановился? Иди, не бойся. Владыки нет в его дворце – ужасающей своей красотой глыбе черного базальта. Вы не найдете его на кручах у Ахерона, где он, как говорят, любит прогуливаться, и у гранатовой рощи, и у Стигийских болот – обители чудовищ, и у провала, ведущего в Тартар… У Леты, где он нечасто, но бывает, его тоже нет.
Потому что он сейчас – напротив меня.
Здесь, на черте пограничья, мир, кажется, еще должен жить, но живет почему-то только серебристый тополь – и тот вечно облетает и никогда не цветет, а в озере никогда ничего не плещется: черная, однородная вода, над которой я сижу, глядя в его лицо. Словно высеченное из скальных пород, скуластое и жесткое, в каждую черточку впитался мрак его мира – и мраком стекают на плечи волосы, и глаза – как провалы Тартара, где нет жизни. Вот он сидит на обрыве, слегка ссутулившись, – сын без родителей, муж без жены, брат без братьев и сестер, губы сжаты в узкую линию – будто вовсе нет рта…
Он?
…я?
И листья серебристого тополя падают на плечи, летят в Амсанкт, смущая черные воды озера, превращая озеро – в зеркало памяти. Тополь тоже знает: все уже кончилось. Теперь обернуться в последнем усилии к той, что замерла за плечами, а потом… потом…
Все потом. А пока пусть чуть-чуть подождет время. Мы с ним – одной крови, я могу попросить по старой памяти. Битва малость затянулась, с пальцев до сих пор капает ихор [1] , а блаженного безделья я не позволял себе очень давно, но теперь все кончилось, и можно посидеть на обрывистом берегу озера – подвести в уме бесконечно длинную черту.
Все кончилось. Что? Ну, то, что когда-то началось.
Из-за спины – то ли вздох, то ли смех. И вопрос – немой: «А ты помнишь, как начиналось?»
Я ловлю на обожженную левую ладонь серебристый лист тополя и гляжусь в черную воду – черную не как Стикс или мой мир, черную, как было там, в начале.
Я размыкаю губы, позволяя дару Мнемозины [2] владеть мною безраздельно.
– Как будто это было вчера.
***
Крик выворачивал легкие. Резал уши. Ввинчивался в виски.
Тонул в непроглядной тьме без остатка. Уходил в безвременье.
Больше крику некуда было деваться.
Здесь есть только тьма – вязкая, душная, липнущая к лицу и телу. И безвременье.
Еще пустота.
Все это мальчик знал – но все же кричал, пока не почувствовал, как растет в груди болезненное ощущение разрыва.
Тогда, поняв, что не может больше издавать звуков, умолк.
Голос, который он пытался заглушить криком, явился тут же – мягкий, идущий со всех сторон, а может, звучащий изнутри.
«Только не плачь, хороший мой. Хочешь послушать сказку, маленький?»
Проклятый голос раздавался неизменно и преследовал неумолимо: заткнешь уши, а он все равно звучит.
И никогда не слушал, что ему говорят в ответ.
«Нет, не хочу! Я не хочу! Уходи, я не хочу!!!»
«Вначале был только великий Хаос – бескрайний, плодоносный, содержащий в себе вся и все… И явились из Хаоса Эреб – предвечный мрак, Эрос-Любовь, и Нюкта-Ночь, и Гея-Земля, и много чего еще, много кого еще…»
Тяжело дыша, мальчик смотрел во тьму широко открытыми глазами. А может, глаза были закрыты – это не играло никакой роли.
«Уран-Небо воцарился в мире и взял в жены Гею-Землю, и она родила. Первых ее детей – Гекатонхейров-Сторуких и Циклопов – Уран вверг обратно в материнскую утробу, устрашенный их мощью. И они томились в Тартаре – глубочайшей бездне – и корчи мук сотрясали Землю…»
Из глаз вытекало что-то холодное, щекотало и склеивало ресницы, бежало по горячим щекам, застывая на них кристалликами соли. Это по каплям выходила ненависть, поселившаяся внутри, – когда успела? Это бежало к подбородку и капало с него жгучее осознание того, что последует дальше.
«Затем Мать-Земля родила титанов – новое племя, прямодушное и могучее, владеющее горами и морями. Она подстрекала своих детей свергнуть Урана, но титаны знали мощь отца и не решались пойти против него. Осмелился лишь один – Крон Криводушный, Повелитель Времени. Взяв адамантовый серп, выплавленный матерью-Геей, Крон оскопил своего отца Урана и воцарился над титанами и над другими племенами…»
Появился и нарастал жалобный детский вой в груди – не дальше, пожалуйста, не надо дальше…
«Крон взял в жены свою сестру – Звездоглазую Рею… – голос печален. Голос прерывается вздохом. – И они жили… да, мой мальчик, они хорошо жили, только сначала у них не было детей. Наверное, хорошо, что у них не было детей, мой мальчик, потому что Уран предсказал сыну: его ждет та же участь. Усмехаясь, лишенный плодородия Уран прошамкал: «Судьба-Ананка, рожденная из Хаоса прежде всех, не минует тебя. Придет час – и тебя свергнет сын». И Крон поверил – зачем только он поверил?!»
Мальчик извивался и бился, силясь освободиться от сладкой сети голоса. Вместе с голосом в полубеспамятство приносился неясный шум моря, облизывающего скалы, и запах молока, и мягкие руки касались лба…
«Когда прозвучало это предсказание, жена Крона Рея ждала ребенка. Ей так хотелось – пусть будет девочка. Она даже придумала ей хорошее имя – Гестия… Но родился мальчик. Наследник».
«Это не я».
Крика больше не было, но пересохшие губы двигались, пытаясь привнести в неизменную сказку хоть что-нибудь свое.
Подумаешь – был какой-то там Повелитель Времени Крон. И жена у него была. И родился у них какой-то мальчик – мне-то что?
«На свет появился мальчик с волосами чернее смоли и глазами, впитавшими темноту ночного неба. И тогда Крон приказал принести младенца ему…»
И принесли. Какого-то там мальчика. Не меня – слышите?! Этот Крон приказал – он зараза, вот и приказал, – а его глупая жена все выполнила и принесла ему того младенца, а я тут совсем ни при чем, это он, это не я…
Сказка обрывается рыданиями, долетающими приглушенно – из памяти. Плач женщины настойчиво мешается с младенческим ревом, переходящим в разрывающий грудь крик.
Мальчик кричал, словно стремясь разорвать окутавшую его душную тьму, и секунды-годы мешались со столетиями-мигами. Потом кричать запретило распухшее горло. Тогда он встал и побрел. А может, пополз – сквозь густую тьму, раздвигая ее плечами и грудью. Ползти было нужно, потому что лежать наскучило.