Красногубая гостья (Русская вампирическая проза XIX - первой половины ХХ в. Том II) - Шаргородский С.. Страница 1

КРАСНОГУБАЯ ГОСТЬЯ

Русская вампирическая проза XIX — первой половины ХХ в

Том II

Ю. Ревякин

УПЫРЬ

Южно-русское предание

Поздней осенью, в темную ночь, когда все жители села Червоного, П-ой губернии спали крепчайшим первым сном, в окна хаты сотского начали стучаться десятские Шестопал и Коваленко.

— Стучи хорошенько, тяжело дыша от быстрой ходьбы, — заметил Шестопал, — наш сотский, ты знаешь, изрядно глуховат.

Десятские ударили своими крепкими ногтями в оконные рамы с такой силой, что стекла задребезжали на все лады.

— Дядько Игнат, дядько Игнат, вставайте!.. — вопили они, — несчастие случилось!..

Сотский продолжал бы еще лучше храпеть под шум десятских, если бы жена его не очнулась первой, она не особенно нежно толкнула раза три своего мужа в бок и спину.

— Вставай, — крикнула она, — десятские зовут, стучат так, будто хату развалить решили…

— Вот оно что, медленно опуская ноги, — хрипло сказал сотский, — а мне, действительно, снилось, будто град идет… И будто уже целую десятину жита выбило… А чего вы там, хлопцы, стучите? Зачем поднимаете такую тревогу?..

— Вставайте, дядько Игнат, возле мельницы человека убито!..

— Из мельницы украдено жито? — недослышав, переспросил сотский. По совету знахарки он затыкал на ночь больные уши паклей, смоченной в конопляном масле, что еще больше ухудшало его тупой слух.

— Человека убито, должно быть наш он, Иван Запорожец…

— Эт, — возмутился сотский, — жита украли корец… стоит из-за этого ночью тревожить начальство!..

— Да, старый ты глушман, заткнул свои дырки и не слышишь, — поднимаясь к самому уху сотского, крикнула жена, — десятские говорят человека убитого нашли!.. А человек этот, говорят они, наш сосед Иван Запорожец.

Тут уже, разобравши в чем дело, сотский проявил необыкновенную быстроту и ловкость. В одну минуту нащупал он свои огромные сапоги, шапку и свиту и выбежал на двор, прячем вынул из ушей паклю и бережно засунул ее в карман. Прийдя на место страшного происшествия, десятские вырубили огонь и, засунув губку в пучок соломы, быстро раздули ее. Красноватое пламя ярко осветило неподвижно распростертого среди грязи человека. Невзирая на густую черную кровь, покрывшую лицо убитого, сотский сейчас же узнал кто это.

— Истинная правда, — воскликнул он, — Иван Запорожец это… Вишь догулялся таки, догулялся!.. А ну посвети-ка, Шестопал, ближе.

Шестопал, весь дрожа от ужаса, поднес горевшую солому к лицу мертвеца.

— Угу-гy, хорошо его ковырнуло, — хладнокровию продолжал сотский, — совсем, можно сказать, мертвое тело, даже, смотрите, добрые люди, мозг ему выпустили наружу!..

— Шли мы обходом, — захлебываясь лепетал десятский Коваленко, — темно, хоть в морду ударь, а тут Шестопал наткнулся из него и чуть не упал… Думали сначала, свинья чья-нибудь пропала… А вот оно что вышло, когда засветили огонь!..

— Скверное дело, — рассуждал сотский, — никогда у нас в Червоном на моей памяти, ничего подобного не случалось!.. Ну, нечего делать, оставайтесь тут, хлопцы, на стороже, возьмите хорошие дрючки в руки и стойте… А чтобы видно было — огонь разложим, потому к мертвому телу никому нельзя подходить.

— А Господь, себе с ним, — жалобно возразили в один голос Шестопал и Коваленко, — не останемся мы здесь одни!

— Что вы говорите? — переспросил сотский. Десятские повторили свои слова с утроенной силой.

— А закон на что? внушительно и строго произнес сотский. — Должны закон исполнять?.. Тут, по закону, до тюрьмы не очень далеко… Приказано стоять — стойте, хоть полопайтесь!.. Вишь какие, уже совсем раздражился сотский, туг мертвое тело лежит, а они еще корчат из себя дурней…

Мертвого уже ничего бояться…

Распорядившись таким образом, сотский вытащил и себе колок из ближайшей изгороди и, громко чавкая по грязи сапогами, исчез в темноте. Он почел своим долгом доложить обо всем старосте и посоветоваться с ним относительно всех предстоящих мероприятий…

Убитый неизвестно кем, глухой ночью, Иван Запорожец издавна пользовался в Червоном плохой славой. Явных улик на него не было, хотя все были убеждены, что Запорожец первый мастер на все злое. <…> жил он на маленьком наделе <…> [1] выстроил прекрасную новую хату, молодую жену одевал как куклу — Одарка его даже в будни ходила в красных сафьяновых сапогах и носила шелковые платки. Постоянно гости гуляли у Запорожца и все народ, можно сказать, странный: цыгане не цыгане, кацапы не кацапы… Все молодцы рослые, усатые, брови сросшиеся и носы крючками. Люди часто видели у Ивана золотые деньги, и втихомолку уверяли, что он отлично знается с дьяволом, продал ему душу, а потому и живется ему до поры до времени лучше других. Никто, однако, в глаза Запорожцу не высказывал ничего подобного. Напротив, все боялись его и кланялись ему низко при встрече. Росту он был огромного, красавец писаный, в плечах косая сажень. Лошадь, говорят, одной рукой возьмет за холку, тряхнет и свалит с ног… И вдруг взяло что-то такого человека и убило!.. Покинутые сотским Шестопал и Коваленко дрожали от страха как осиновые листы. Выбивая зубами трели и, призывая на помощь всех святых, десятские вооружились самыми увесистыми колками и присели рядышком, под изгородью. Пучок соломы быстро догорел и потух, кругом воцарилась такая темнота, какой оба они никогда еще не испытывали в жизни.

— Святый Боже, — прошептал Коваленко, — и понесло тебя, Шестопал, наткнуться прямо на него… Прошли бы себе мимо, пусть другие его нашли бы!..

— А ты думаешь как? — отрывисто ответил Шестипал, — может быть меня нарочно толкнуло в его сторону… Чувствовал я, что ноги мои будто не сами идут… Хотел я… — продолжал Шестопал и вдруг умолк, крепко уцепившись за рукав свиты своего товарища. Зубы его стучали как в лихорадке.

— Чего ты меня держишь? — глухо спросил Коваленко, еле ворочая языком от страха.

— Слышишь? — просипел Шестопал. Что-то сунулось медленно к мертвецу, шлепая ногами по грязи. Сунулось, сопело, храпело, как старый кузнечный мех, покрытый со всех сторон заплатами.

— Убежим, кум, — хватаясь в свою очередь за рукав Шестопала, простонал Коваленко. Десятские, наверно, невзирая на грозное приказанье сотского, покинули бы свой пост, но ноги у них стали точно деревянные: ни разогнуть их, ни шевельнуть ими не было никакой возможности.

— Убежим… — как эхо ответил Шестопал, продолжая сидеть неподвижно под забором. Оба десятские звенели зубами как голодные волки. Барашковые шапки как живые полезли у них с голов и свалились в грязь… Трудно описать, что произошло со сторожами; когда сотский вернулся к трупу вместе со старостой и еще тремя здоровыми мужиками, возле мертвого было тихо и царила непроглядная тьма.

— Шестопал, Коваленко! — окликнул сотский, — оглохли вы, или онемели?

В стороне послышался жалобный стон. Все новоприбывшие остановились как вкопанные и крякнули.

— Хм… — продолжал сотский, — не дай Бог, может и страже свернуло головы!

— Кто там стонет? — не двигаясь с места проревел староста.

— Да, да, кто стонет? — в один голос подхватили все.

Ответа не последовало.

— Господь его Святой знает, что тут происходит, — рассуждал сотский, — как вы думаете, староста, что нам нужно сделать?

— Побегу я, да ударю в колокол! — торопливо сказал один из мужиков, сопровождавших сельское начальство.