Слово шамана (Змеи крови) - Прозоров Александр Дмитриевич. Страница 1

По ровному снежному насту, чистую белизну которого лишь изредка нарушали темные черточки высоких стеблей прошлогодней полыни, мела холодная крупянистая поземка. Несущий мелкие ледяные шарики ветер хлестал по лицу, забирался за воротник, просачивался под полы длинных стеганых халатов. От его пронизывающего дыхания на улице казалось в несколько раз холоднее, нежели было на самом деле — и татары с завистью поглядывали на десяток лошадей, сгрудившихся под прикрытием пригорка, парами, положив головы на крупы друг другу.

— Весна, называется, — недовольно буркнул один из усатых мужчин, поправил на голове лисий малахай с пришитыми поверху несколькими железными пластинами, подкинул в огонь еще несколько шариков кизяка, потом поднялся во весь рост, потянулся, оглянулся по сторонам. — В Солхате сейчас тепло, тюльпаны расцветают.

— Ну и сидел бы в Солхате, чего на московитов пошел? — хмыкнул другой воин, жмурясь на небольшой, экономный огонек, приплясывающий под оловянным котелком.

— А ты не знаешь, Шепет, зачем? — хохотнул первый из татар, поправляя саблю на боку.

— Это ты не знаешь, каково весной в степи, — спокойно ответил Шепет, отирая ладонью усы. — А я еще лет десять назад с Менги-нукером в первый поход шел. Мы тогда едва не подохли все в грязи. Еле ноги вытаскивали. Нет, хан прав. Лучше по холоду и снегу Дикое поле перейти и тут тепла подождать, нежели грязь месить. Завтра заместо нас другой десяток придет, потом в шатрах согреешься. Не скули.

— Ноги затекли, — пожаловался первый воин, опускаясь обратно на землю, и прикрывая колени полами халата. — Кого здесь сторожить? Кто, кроме бешеного Менги-нукера зимой в степь пойдет?

Однако в тот самый миг, когда он отвел свой взгляд от заснеженных просторов, на склоне находящегося примерно в тысяче шагов взгорка шевельнулся сугроб, часть снега приподнялась, моргнули внимательные темно-синие глаза.

— Понятно… — с легким потрескиванием смяв наст, женщина откатилась на невидимую со стороны дозора часть взгорка, села, откинула отороченный белоснежным песцом капюшон, пригладила прямые русые волосы. — Значит, получается так: их пятеро, один полулежит, четверо сидят. В халатах все. Может, у кого снизу железо и есть, но вряд ли. Делаем так: я беру двоих, что по правую руку от огня, а вы всех, что по левую руку.

— А не промахнешься, боярыня? — неуверенно поинтересовался один из четырех ожидающих ее воинов, одетых в нелепые белые сатиновые балахоны поверх брони.

— Боярыня Юлия с трехсот саженей в шапку попадает, — усмехнулся другой воин, кареглазый, с окладистой русой бородой. — Не страшись.

— Спасибо, Сергей Михайлович, — кивнул воин с бесцветными глазами, из-под шелома которого торчали во все стороны рыжие кудри. — Ну что, Юленька, пойдем?

— Ты, Варлам, капюшон-то белый поверх головы накинь, — кивнула ему Юля. — А то пятно темное на снегу далеко видно.

— Придумает тоже, — вздохнул боярин, но подчинился.

— Ветер сейчас притихнет, — женщина вытянула из колчана угольно-черный лук, потом, задумчиво покрутив пальцами черенки стрел, выбрала две с гранеными наконечниками. — Тогда и выскочим.

Она взяла стрелу в зубы, другую наложила на тетиву. Бояре тоже зашуршали тканью, извлекая на свет божий луки и колчаны. Выжидающе подняли глаза на женщину.

Разумеется, подчиняться бабе, пусть даже жене боярина, противоестественно натуре русского витязя — однако эта высокая худощавая лучница за годы жизни в поместье на берегу Оскола уже успела на глазах многих воинов пронзить своими стрелами не один десяток татар, в одиночку справилась еще с несколькими, приведя к крепости их коней, успела доказать смертоносную меткость своего оружия, а потому обитатели порубежных земель уже перестали воспринимать ее как женщину, видя перед собой только собрата по оружию. К тому же — лучше всех разбирающегося в стрельбе.

— Итак… — Юля подняла голову, прислушиваясь к завыванию ветра, привыкая к его ритму, сживаясь с движениями огромных масс воздуха.

Одновременно она привычным движением скинула толстые заячьи рукавицы, натянула двупалую потертую перчатку из толстой кожи.

Медленно натянула на темные волосы белый суконный, подбитый изнутри песцовым мехом, капюшон. — Пошли!

Пятеро лучников — лучших на русском порубежье, вскочили на ноги, выскочили на края взгорка. Юля успела натянуть лук первой — но на несколько мгновений замерла, сосредотачиваясь на цели, а потому залп получился слитным. Затем женщина схватила стрелу, зажатую в зубах, наложила на тетиву, снова замерла… Разогнула пальцы.

Бояре по сторонам от нее работали с пугающей скоростью, почти не целясь, лишь выхватывая стрелы из колчанов и выпуская их в воздух, успевая выстрелить трижды за время полета стрелы. За то время, как Юля выпустила две стрелы, каждый из них облегчил колчаны на десяток.

— Думаю, еще дней десять, и снег сойдет, — заглянул в закипающий котелок Шепет. — А мы уже здесь, у самых селений русских стоим.

После этого он качнулся вперед и упал рядом с костром. Между лопаток старого воина торчала короткая стрела. Послышался звук, словно кто-то из рабов очень часто, торопливо стучит в дверь хозяйских покоев в далеком теплом Крыму, в родном Солхате. Воин открыл рот, собираясь предупредить заваливающихся в стороны друзей об опасности, но тут у него прямо во лбу выросла ровная палочка с белым гусиным оперением, и он откинулся на спину, уставясь голубыми глазами в хмурое февральское небо.

— Юлия, назад! — грозно рыкнул на женщину боярин Варлам Батов, и даже отодвинул рукой назад, не позволяя кинуться к расстрелянным врагам.

Витязи, высоко вскидывая ноги, побежали вперед, на ходу с облегчением срывая с себя придуманное боярыней Юлией белое уродство, называемое ею странным словом «маскхалаты».

Боярин ведь начищенным железом сверкать должен, алыми или сизыми шароварами и сапогами красоваться, шеломом наведенным сиять, рогатиной с длинным наконечником; одним своим видом врага пугать. А тут…