Хочу верить… - Голосовский Игорь Михайлович. Страница 1

Игорь Михайлович Голосовский

Хочу верить…

1

Все началось с командировки в г. Прибельск. Послала меня туда редакция газеты. Я должен был написать очерк о патриотах-подпольщиках, боровшихся с фашистскими захватчиками во время оккупации.

Эту тему подсказала мне бывшая участница одной из подпольных групп Лидия Григорьевна Тарасенкова, живущая сейчас в Москве. Она рассказала много интересного о своих боевых друзьях и сообщила фамилии и адреса некоторых из них.

В Прибельске я пробыл две недели. Встретился с работниками исторического музея, областного партийного архива, с немногими оставшимися в живых партизанами, с членами семей погибших героев.

Вернувшись в Москву, я намеревался написать очерк, но не смог сразу приняться за работу. Живу я с матерью и младшей сестрой Катюшей в небольшой комнате размером в восемнадцать квадратных метров. Пока я был в командировке, Катюша вышла замуж.

Я ничего не имел против ее супруга Виталия, с которым был давно знаком, но молодожены создали в нашей комнате, прямо скажу, нерабочую обстановку.

Узнав о моих затруднениях, ответственный секретарь редакции раздобыл путевку в Ялту, в дом отдыха и, вручив ее мне, сказал:

— У тебя отпуск не использован. Совмести приятное с полезным. Поезжай и твори. Сейчас конец октября, народу там немного. Никто не будет тебе мешать.

В поезде я обдумывал композицию будущего очерка.

Симферополь встретил меня жарким солнцем и темно-голубым, совсем летним небом.

А в Москве в день моего отъезда выпал первый снег…

Василий Федорович оказался прав: Ялта как будто вымерла. Странно было видеть этот шумный южный город таким сонным и притихшим. Вечерами по ярко освещенной набережной прогуливались солидные мужчины в темных костюмах и их представительные супруги.

Дом отдыха, помещавшийся в густом парке на окраине города, также был совершенно пуст; я оказался один в просторной комнате и немедленно уселся за машинку.

Обычно я долго мучаюсь, прежде чем напишу первую фразу. Груду бумаги, бывало, исчеркаю, пока найду удачное начало, а тут сел за стол, и слова сами полились.

Очень уж интересный был материал!

Работа увлекла меня, я даже обедать забывал. Через неделю очерк был готов. Получился он довольно объемистым: шестнадцать страниц на машинке. Для газеты это много. Но о сокращении я не мог и думать. Все казалось одинаково важным.

Мне не раз еще придется возвращаться к событиям, описанным в очерке, поэтому изложу их в двух словах.

В 1941 году, после того как фашисты заняли Прибельск, в городе возникла подпольная патриотическая организация во главе с секретарем подпольного горкома партии Георгием Лагутенко. В эту организацию вступили коммунисты, оставленные в городе для подпольной работы, недавние школьники, военнопленные, бежавшие из концлагерей. Патриоты взорвали железнодорожный мост через речку, склад артиллерийских снарядов, помешали немцам пустить в ход металлургический завод.

В городе была создана подпольная типография, регулярно, выходила газета. В июне 1942 года агентам политической полиции удалось напасть на след организации. Секретарь горкома и его друзья были арестованы.

Арестовали также члена штаба Людмилу Зайковскую. До войны она преподавала немецкий язык в школе. Людмила осталась в оккупированном городе по заданию горкома комсомола. Это была красивая девушка, хладнокровная и бесстрашная. Лагу-тенко безраздельно ей доверял, но Людмила Зайковская оказалась предательницей. Когда ее арестовали, она выдала гестаповцам четверых товарищей, оставшихся на свободе и продолжавших совершать диверсии: Остапа Тимчука, Семена Гаевого, Василия Галушку и Тараса Михалевича. Все они по доносу Зайковской были арестованы и через несколько дней повешены. Вскоре фашисты расстреляли Георгия Лагутенко и других подпольщиков. Зайковской среди них не было. Она исчезла. По-видимому, немцы выпустили ее из тюрьмы в благодарность за предательство…

Когда Прибельск был освобожден, удалось захватить архив политической полиции. Немцы в панике не успели его уничтожить. В архиве были обнаружены показания Людмилы Зайковской. Она умоляла немцев подарить ей жизнь и сообщала, что железнодорожный мост был взорван Тимчуком, Михалевичем, Гаевым и Галушкой.

Так стало известно о ее предательстве.

Я перепечатал очерк набело и отослал в Москву, оставив себе копию. Отпуск мой фактически только начинался, и я наконец-то мог немного отдохнуть. Тут как назло испортилась погода. Десять дней подряд лили дожди.

Мне все надоело, я решил плюнуть на отпуск и отправился в аэропорт. Я хотел немедленно лететь в Москву. Но билетов на завтра, конечно, не было: все курортники убегали. Я взял билет на вечерний самолет 6 ноября, решив провести ноябрьские дни с родными. Мне оставалось еще три дня пробыть в Ялте.

На следующее утро снова засветило солнце. Окно моей комнаты выходило на пляж. Когда я писал очерк, сидя за машинкой, я любовался загорелыми телами. Теперь и я сам мог купаться и загорать. Но билет уже был взят…

На пляж вели крутые каменные ступени, гладко отполированные и такие скользкие, точно их намазали мылом. Спустившись мимо закусочной, где жарились чебуреки и пахло горелым луком, я снял ботинки и с наслаждением погрузил ноги в прохладную гальку.

Я стоял долго. Меня ослепило море. Оно было зеленое, синее и серебряное. Пена быстро высыхала на камнях. Волны, догоняя друг дружку, набегали на берег и нехотя отползали назад.

На гладком валуне сидела девушка в голубом купальнике и, поджав колени к подбородку, задумчиво глядела вдаль. У нее было загорелое, восточного типа лицо, черные брови, темные глаза и соломенные волосы, легкие как пух. Эти светлые волосы резко контрастировали со всем ее южным обликом.

Раздевшись, я с разбегу прыгнул в море и… едва не задохнулся от холода. Вода, такая ласковая на вид, оказалась ледяной. Я пулей выскочил на берег.

Девушка улыбнулась. Зубы у нее были белые и ровные, хотя немного мелкие.

— Ничего себе водичка! — пробормотал я пристыженно.

Девушка сошла с камня и принялась подбирать волосы.

Это было нелегким делом: волосы вырывались из рук, лезли в глаза, запутывались между пальцами. С трудом справившись с ними, незнакомка уложила их на затылке блестящим тяжелым узлом и, прикусив нижнюю губу, ловко закрепила длинной шпилькой. Потом осторожно натянула резиновую шапочку и вошла в воду.

Я был уничтожен. Три года назад на факультете журналистики я слыл неплохим пловцом, а теперь испугался холодной воды! Стиснув зубы, я снова ринулся в море и героически просидел там до тех пор, пока девушка не вышла на берег. Я вылез вслед за ней и принялся прыгать на одной ноге, делая вид, что вода попала в ухо. На самом деле я просто окоченел.

Девушка даже не заметила, какой подвиг я совершил в ее честь. Она вообще меня не заметила, хотя я прыгал у нее перед глазами. Неторопливо она надела голубое, в белый горошек платье, нагнувшись, застегнула белые босоножки и направилась к лестнице. У нее были стройные, длинные загорелые ноги, покрытые светлым пушком. Она шла так неслышно, будто не касалась земли.

Весь вечер я думал об этой девушке, а утром, едва рассвело, спустился на пляж. Но погода опять испортилась. Небо затянуло тучами, моросил мелкий, противный дождь.

После завтрака я отправился в городской парк. Там был шахматный павильон. Уже не думая о девушке, я решил скоротать время за шахматной доской. Конечно, меньше всего я ожидал встретить незнакомку в павильоне.

Она сидела возле окна и играла в шахматы с толстым, небритым мужчиной. Он сопел и, прежде чем переставить фигуру, подолгу держал ее над доской. Я заглянул через его плечо. Позиция толстяка была явно безнадежной. Через минуту он встал и буркнул:

— Это был просто зевок! Впрочем, играете вы неплохо.

Он с достоинством удалился. Поздоровавшись, я предложил: