Эхо фронтовых радиограмм (Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич. Страница 1

Василий Головко

ЭХО ФРОНТОВЫХ РАДИОГРАММ

Воспоминания защитника Ленинграда

Как это ни прискорбно, но с каждым днем, отдаляющим нас от Великой Победы 45-го года, все меньше и меньше остается живых свидетелей тех неимоверно трудных, скорбных, по по-своему прекрасных дней. Сегодня уже выросли поколения, для которых Великая Отечественная — далекая история, и познают они ее в основном из школьных учебников, редких телепередач, которые строятся, как правило, на негативном материале, да еще из книжек крикливых лжеисториков, ставящих правду войны с ног на голову, стараясь угодить богатым заказчикам. Разобраться в этом ворохе домыслов, инсинуаций, а то и заведомо ложных выводов порой не просто даже опытным людям, не говоря уже о молодежи. Поэтому свидетельства очевидцев сегодня обретают силу необычайной высоты.

Предлагаемые в этой книге воспоминания защитника Ленинграда Василия Афанасьевича Головко свободны от политических красок, от стратегических выводов и полководческих размышлений. Это личные свидетельства рядового солдата, одного из тех, кому посвятил свои мемуары Маршал Победы Жуков. Воспоминания о трудных днях блокады, о боевых буднях защитников города, о командирах и сослуживцах, о первой фронтовой любви. И может быть потому, что написанные строки не претендуют на профессиональный литературный стиль, они читаются с неподдельным интересом, с глубоким доверием к искренности автора.

Думается, что эта книга займет достойное место среди той литературы, в которой правда о Великой Отечественной войне изложена хотя и бесхитростно, но с удивительной достоверностью.

Аркадий ПИНЧУК,

президент Ассоциации писателей

баталистов и маринистов Санкт-Петербурга

Это было воскресенье, то самое воскресенье 22-го нюня 1941 г. Выходной день! И мы, студенты Ленинградского строительного техникума, молодо спали, добирая последние дни. И кто-то запыханно вбежал в наше общежитие, что располагалось на набережной реки Мойки в доме 58, и громко крикнул: «Началась война с Германией!» Ни у кого эта новость не вызвала особой реакции. У меня — тоже.

Подумаешь, война. Мы пережили уже две войны: у озера Хасан и на Карельском перешейке. Отпраздновали две победы. Будет и третья — в этом никто не сомневался.

А накануне у нас была запланирована воскресная поездка на Кировские острова — так назывался ЦПКО им. Кирова. Привычно перекусив булкой с сахарным песком и кипятком (о питании студентов в общежитии я расскажу несколько позже), мы небольшой компанией отправились на трамвае в парк.

Вход туда был свободным — гуляй не хочу. Мы вышли на центральную аллею, побродили по узким дорожкам, полянкам и вскоре не без удивления поняли, что в парке фактически мы одни.

Не обнаружив того обычного, праздничного веселья в парке, когда он по выходным до предела заполнялся отдыхающими ленинградцами, когда повсюду работали аттракционы, ларьки, играли оркестры, мы примолкли и торопливо вернулись в общежитие. В наши души подсознательно вползала еще не понятная тревога.

О том, что будет война с Германией, как-то само собой разумелось, в этом никто не сомневался. Никто не сомневался и в нашей победе. В сознании молодежи четко отложилось убеждение, что воевать наша армия будет только на территории врага, и спуску ему — агрессору — не будет никакого. Спорили студенты о деталях: когда начнется война, сколько продлится, и кого из нас призовут в первую очередь. Большинство ребят втайне мечтали немедленно записаться добровольцами и тут же уехать на фронт.

А на улицах Ленинграда между тем уже выстраивались длинные очереди возле магазинов. Разбирали прежде всего соль и керосин, спички и мыло, теплые вещи, хотя жара в Ленинграде была в самом разгаре…

Здесь мне хочется сделать отступление и хотя бы кратко рассказать чем жил город перед войной.

В техникум я поступил в 14 лет, жил все время в общежитиях. На первом курсе — в Лигово или как его тогда называли — в Урицке. Это на юго-запад от Ленинграда, час езды на трамвае. Комната на пятерых человек, общая кухня, титан с кипятком, общий туалет в конце коридора.

На первом курсе стипендию не получал — вступительные экзамены сдал на тройки. Жил на деньги, которые присылала мать: 100 рублей в месяц. В основном они уходили на питание. По теперешним понятиям оно было скромное, но мне казалось весьма приятным, ибо покупал я то, что желала душа.

Любимый завтрак: полбатона, 50 г сахарного песка, кипяток из титана. Ставишь на стол чайник с кипятком, сахар кучкой на бумаге, полбатона в руке. Макаешь батоном в сахар и запиваешь кипятком. Вкуснота. Даже сейчас я вспоминаю все это не без удовольствия.

Несмотря на то, что в нашем техникуме был буфет, мы любили обедать в Электротехническом институте имени Бонч-Бруевича. Он находится недалеко от техникума, здесь же, на улице Герцена. Приходим, бывало, группой в три-четыре человека в столовую института после окончания занятий, садимся за стол и пока ждем официантку, полностью съедаем с солью тарелку хлеба, стоявшего на столе. Это была одна из немногих столовых, где хлеб на столах подавался бесплатно, вернее он входил в стоимость блюд. Нас это очень устраивало. Мы всегда до обеда съедали весь хлеб на столе, затем пересаживались за другой и уже здесь вторую стопку хлеба съедали за обедом. Обед состоял, примерно, из супа за 25 коп., котлеты 40 коп. и компота 5 коп., итого 80 копеек, иногда 70 копеек, наедались до отвала, в основном за счет бесплатного хлеба. Вечером же в общежитии ели, что бог пошлет: иногда селедку с хлебом, но чаще всего та же булка с сахаром и кипятком.

Очень я тогда любил ходить в кино. На дневные сеансы в передних рядах билет стоил 25 коп. После обеда я часто отсоединялся от компании и шел в кинотеатр «Баррикада», который находился здесь же рядом, на углу Герцена и Невского.

На дневных сеансах людей было мало, и я за свои 25 копеек усаживался на самые дорогие места и с упоением смотрел фильм. Была у меня специальная книжечка, где я вел учет просмотренных кинофильмов и помню, что за студенческие годы посмотрел их более двух сотен.

На питание уходило, кажется, около 60 рублей в месяц, остальные из 100 имеющихся рублей расходовались на разную мелочь. Одежду я почти не покупал, носил привезенный еще из дома костюм.

Многие студенты, жившие в общежитии, имели родственников в Ленинграде, кто — близких, кто — дальних. Это и понятно: иногородние ехали учиться в Ленинград именно потому, что кто-то из знакомых, родственников или земляков был в Ленинграде. У меня здесь жил отец — Афанасий Степанович. История его переселения из Белорусского местечка в Ленинград — весьма любопытна и как-нибудь я расскажу об этом подробнее. Здесь же, дабы увязать ситуацию в Ленинграде накануне и во время войны, отмечу, что отец и мать разошлись, когда мне было 8 лет, разошлись громко, с молвой на все местечко. Отец уехал в тридцатых годах в Ленинград, а мы, трое его детей, остались при матери. Она во второй раз вышла замуж.

Отец в Ленинграде тоже женился. Жена его — Дуся, имела комнату на двоих с подругой. В эту комнату отец и поселился. Вскоре замуж вышла и подруга тети Дуси, и мужа своего она тоже прописала в этой же комнате, в доме на 8-й Красноармейской. Две семьи стали жить в одной двадцатиметровой комнате. С жильем в Ленинграде было очень трудно, об отдельных квартирах и речи быть не могло, жили в основном в коммуналках.

Естественно, что при таких жилищных условиях отца, о моей прописке речи быть не могло. Да и отношения с отцом у меня были необычные. После развода с матерью он нам не писал и мы с ним не знались. Мать, бабушка и дедушка были весьма враждебно настроены к отцу, и эта враждебность в какой-то степени была передана нам, детям. Отец же не предпринимал никаких шагов по налаживанию контактов с детьми, платил исправно алименты — половину своей зарплаты, и на этом считал свою миссию исчерпанной. Работал он на заводах Ленинграда, сначала грузчиком, затем шинником на «Красном треугольнике». Кроме того, подрабатывал сверхурочно, компенсируя в некоторой степени взыскиваемые по исполнительному листу алименты.