Люди, дружившие со смертью (СИ) - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence". Страница 19

О Лоте вспомнили тогда, когда Найвен все же стал столицей и его спутник тоже поднялся в статусе. До столицы было всего пять верст, и здесь останавливались караваны торговцев, жили служивые люди, которые из бедности или жадности не могли квартировать в столице.

Со временем они разбогатели захотели сделать из Лота отражение столицы — выложили улицы камнем, постарались выпрямить и распрямить то, что можно было назвать проспектами. Открывали театры, строили храмы. Льстиво называли свой город Второй Столицей. Только все было напрасно — труба все же оставалась пониже, да и дым — пожиже…

Дух этого города оставался сильней. Может, в этом были виноваты те же узкие и путаные улочки — полиция их не могла патрулировать их при всем своем желании, и вор на своих двоих легко уходит от конного патруля.

Да и люди здесь были мелочней, беспокойней и никакой снобизм не мог этого скрыть.

Наверное, гарь былых пожарищ въелась в кровь, стала сильней их и уже передавалась по наследству.

Казалось, такие города должны были бы рождать сверхлюдей — стремительных и безапелляционных. Но если это и происходило, то они быстро съезжали в Найвен, предпочитая быть столичными парвеню, нежели местечковыми аристократами.

Здесь великие мысли кипятятся заживо и развариваются на множество мелких.

Люди здесь были холодны — и грелись спиртным. Владельцы мануфактур жестко карали за пьянство в цехах, но за воротами сами же продавали дрянной самогон.

Этот город невозможно было любить, и нам надо было пройти мимо.

Но мы этого не сделали.

-

Кольдиган взял нас в Лот, вероятно, опасаясь дурной славы этого города. Несмотря на ученые речи Эршаля, он считал того детиной недалекой, оттого его и Морица послал в безопасный Найвен.

Конечно, это было преувеличением — на улицах Лота никто никому посреди дня все же горло не резал, кошелька не отнимал. Напротив, на наше оружие смотрели косо, и все больше со спины. В глаза не глядел никто, пьянчужки на летних верандах, стоило нам подойти, начинали сосредоточенно рассматривать содержимое своих кружек.

Но на нас все же обращали внимание, и достаточно было нам приклеить куда-то объявление о спектакле, тут же собирались люди, неграмотные искали знакомые буквы, грамотные читали:

— Спектакль… — разочаровано бурчали в задних рядах. — А мы думали имперский сыск кого-то шукает…

Афиши клеили в людных местах — возле базарчиков, шумных кабаков. В городе были доски и тумбы, специально предназначенные для таких целей.

Пока Кольдиган возился с клеем, Ади успевал прочесть чужие:

— Смотри, чего пишут, — толкнул он меня под локоть.

Мы прочли объявление, на которое указал Ади. В нем значилось: «Из дома по улице Садовой сбежала гадюка. Нашедшему просьба вернуть за вознаграждение. Страдают дети.»

— Ничего не понимаю, — признался я. — Какая на хрен гадюка, какие дети?..

— Вероятно, гадюкины, — Ади вырвал из-за уха Кольдигана карандаш. — Дай сюда!!!

Ади зачеркнул «убежала» и сверху написал «уползла», а снизу дописал: «Нашедшему — вечная память!!!»

Рядышком висел лист, с которого дожди смыли почти все написанное — остались лишь сиреневые разводы. Ади хохотнул и написал: «Объявление». Задумался и продолжил с новой строки: «Объявлю войну. Недорого. Торг уместен».

Израсходовав все афиши, вернулись к труппе.

Там уже во всю готовились к вечернему спектаклю. Фургоны развернули в коробочку, образовав вроде зала под открытым небом, на двух телегах ставили сцену.

За работой актеры, может быть в последний раз перед спектаклем, повторяли свои роли. Со стороны это выглядело как безумие.

В подготовке к спектаклю принял участие и Эршаль. Он помогал ставить сцену, один таскал огромные декорациями. Когда ставили помост, одна балка сошла с направляющей, пятеро мужчин отскочило, но тролль поймал ее, поднял и завел на место.

Видя это, к нему подошел владелец цирка.

— Скажите, молодой человек… — тролль был лет на восемьсот его старше, но выглядел на тридцать полновесных человеческих года. — А Вы никогда не думали работать в цирке?

— Не-а… А что там делать?

— Ну подымать пудовые гири, рвать цепи… Цепи мы, конечно, подпилим, но надо и зрителя испугать…

— Пугать, рвать, подымать, — пробормотал Эршаль, — Не-а, не хочу…

— А отчего?

— Это слишком просто.

Тролль сходил на представление в цирк, но остался в смутных чувствах. Ввиду присутствия Эршаля в зрителях, штатного силача на сцену не выпустили. Фокусники его тоже не особо удивили — насколько я понял, Эршаль владел магией, но предпочитал держать свое умение про запас. Но были вещи, которые его просто возмутили:

— Ты представляешь, — шипел он. — Гномы сбрили бороды и пошли работать в цирк уродцами!

— Да не гномы то, — успокаивал я. — Среди людей тоже есть люди маленького роста.

Солнце начало последнюю треть своего пути…

-

«…

Подлец, чей вид внушает страх

падет пред вашими глазами,

но так ли был он виноват –

чтоб умирать?..

Не знаем мы — решайте сами.

Любовь и жизнь, рожденье, смерть –

Вот персонажи этой пьесы

Покажем судьбы мы людей

И их земные интересы

Актеры проживут сполна

Чужие жизни или роли

Сюжет непрост мораль — вольна…

Уж не пора начать ли что ли?..

Актеры на местах давно

Завеса лишь скрывает тень их

От зрителя не надо ничего

Вниманье, тишь, немного денег…

«

Спектакль играли вечером, когда солнце еще не зашло, но уже скрылось за навесом и декорациями и не било в глаза зрителей. Дело шло к осени, солнце пробегало свой путь все быстрей, и доигрывать пришлось при свечах.

Театр был бедным. Скажем, когда играли сцену в аптеке, вместо полок с лекарствами висело два куска картона, на которых были нарисованы пробирки, мешочки и неизменный человеческий череп.

В аптеку вошел лирический герой Морица, он несчастен в любви, и по древней традиции собирается наложить на себя руки:

— «…

В петеле не обретешь покой:

С петлей и смерть придет петляя

Ты всех в округе рассмешишь

Как шут ногами мотыля

Ты от удушья изойдешь

Или умрешь ветры пуская…

Ножами резать кожу — блажь…

Я не люблю, коль смерть кровава

Я для себя давно решил –

Мое спасение — отрава…

Я слышал, будто тут дают

Смерть, настояв ее на травах…

Смерть вкуса яблонь, что цвели…

Иль персика…. Должно — занятно…

«

Аптекаря, равно как и дюжину мелких ролей играл Кольдиган. Он входил на сцену и обращался к посетителю:

«…

Ну надо же! Ко мне зашли!

Хоть пустячок — а все ж приятно!

Мне с этим городом беда

Здесь спроса нет, здесь все здоровы!

Я даром провожу года

Ну а ко мне зашли чего вы?

Больны?..

«

Самоубийца отвечал: Здоров!..

Но я хочу исправить это

Вы не могли б продать болезнь

Чтоб умер я, чтоб стало мне

Последним это лето…

Аптекарь: Вам яду?..

Самоубийца: Да…

Аптекарь: Хороший есть…

Отмерить Вам какого?

Самоубийца: Мне б сильно только не страдать

А так — на вкус ваш, ваше слово…

Но старик-аптекарь мухлюет, выдав юноше вместо яда слабительное, и половину пьесы Мориц отвечал из-за сцены — якобы из нужника.

На спектакле Эршаль сидел, разинув рот до неприличия широко. Пожалуй, он был самым благодарным зрителем этого представления, смеялся он громче, чем допускали приличия, и, оттого — от души.

Пьеска была не то чтобы отвратительной, а вполне заурядной, подходящей для бродячего театра. Добро традиционно победило зло, злодей был умерщвлен, влюбленные сердца воссоединились.

Зрители, как водится, аплодировали стоя, но все больше из вежливости. Только тролль хлопал в ладоши в неподдельном восторге.

— Понравилось?.. — спросил я, когда все разошлись.

— Очень! И слова такие красивые, и игра… Знаю, что это те же люди, с кем мы вчера пыль глотали, а все же не они…