Аз Бога Ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 63
Все предусмотрел Свенальдич!
Подхватывая шапки, боярские сыны отпустили Люта, и сами бояре, сплевывая гнев и ярость, примолкли. Свенальдич утер кровь с лица и попытался встать на ноги, да не удержался, вновь упал на колени. Содрал с головы измятый шлем.
– Вернулся я, матушка-княгиня!..
И тут воззрился народ туда, куда Лют смотрел – княгиня на гульбище стоит, в белых одеждах и сама белая, словно полотно. Среди вельмож промчался шепот, ровно ветер-низовик.
– Испугалась княгиня-то...
– Должно быть, виновата...
– Дайте витязю слово молвить! – звенящим голосом сказала княгиня.
Лют отплевал кровь, утер бороду и, скрипя кольчугой и опираясь на ножны меча, поднял себя с земли.
– Благодарствую, матушка, добром встречаешь... Что псов-то своих натравила?
– Не я натравила, – сдержанно ответила она. – Твой отец против себя и против меня бояр поставил, народ возмутил. Сам утек, а киевляне пришли учинить с меня спрос.
Толпа окончательно умолкла. Бояре положили на землю обезглавленные тела, рукава опустили.
– Устал с дороги, день и ночь скакал, – проговорил Лют. – Ты бы хоть чарку поднесла, как водится. Не по своей нужде ходил – твою волю исполнял.
Княгиня махнула отрокам, и те проворно вынесли Свенальдичу двуручный ковш с хмельным медом.
– Испей, витязь, да сказывай, с какой вестью явился.
– Могла бы и сама поднести, – дерзил Лют. – Любо было бы из твоих рук принять.
– Честь воздам по чести, – отрезала княгиня. – Хочу на сокровища позреть.
Свенальдич отпил меда, не тая злобы, уставился на бояр.
– Опять измену замыслили, сивобородые? Затеяли князей судить? На колы сажать?.. Вам, племя воронье, хоть Рода призови править – все не по нраву!
– Нишкни, Лют! – прикрикнула она. Не смей порочить бояр! За ними правда!.. Показывай, что добыл за морями.
– Спустись же ко мне, матушка. Или дозволь к тебе подняться.
Помедлив, княгиня не спеша спустилась во двор, к народу. Толпа расступилась...
– Где сундуки с золотом? Где камни-самоцветы?
– А здесь все поместилось, – Свенальдич огладил свою грудь. – Поболее принес, чем ожидала.
– Показывай!
Два тиуна по обе руки княгини замерли, готовые в любой миг сразить Люта, а тот распустил кольчугу на груди и неторопливой рукой достал нательный крест.
– Позри, матушка... Довольно ли здесь золота?
Помудрел Свенальдич, блуждая по Северу и по студеному морю. Или кто надоумил? Эвон как все ловко обернул! И посмел ко двору явиться...
– Это золото ты себе добыл. А что же мне принес?
– И тебе достанет, – проговорил Лют. – И всей Руси будет довольно золота...
Словно чародей-потешник, он вдруг извлек из-под кольчуги серьгу – Знак Рода! Воздел ее над головой.
– Добра ли серьга нашему князю?
Княгиня просияла и уста сами возопили:
– Ликуйте! Ликуйте, люди!
Она приняла из рук Свенальдича священный Знак, прижала его к устам. Бояре сгрудились, взирая на радость княгини, затаили дух: знать, сговорились варяги – отец и сын. Один умыкнул князя из сруба, другой принес ему утраченный Знак Рода... Но видится в этом промысел божий!
Княгиня взяла за руку Люта, возвела его на красное крыльцо.
– Здесь стоять тебе! – обернулась к боярам. – Что призадумались, вельможи? Срядили скорый суд, а ныне срядите славу Люту! Долой скуфей! Поклонитесь витязю!
И сама отступила, поклонилась ему земным поклоном. Оторопелые бояре мяли шапки...
– Не свычно кланяться? Спины не гнутся?
Опомнились мужи, поклонились Свенальдичу, воздавая честь. Однако мудрый Лют не закичился славой, напротив, будто бы сробел.
– Не мне и честь, не мне и слава. Сего я не достоин. Христа восславьте! Ему кланяйтесь. Бог-Спаситель князя спас от смерти и род ему вернул. Христос – суть господин, а мы рабы его.
– Полно уничижаться, витязь! – взбодрила его княгиня. – За подвиг твой проси у меня все, что пожелаешь.
Свенальдич обернулся к ней, потупил взор и заговорил так, словно не воином был, а смиренным чернецом:
– Прослышал я, матушка, ты веру в Христа обрела и позрела на свет его истинный. Коль так, то теперь ты мне – сестра во Христе. Дозволь же звать тебя сестрой? Мне будет довольно, ибо нет в мире иной награды.
– Сестрой? – смутилась княгиня. – Не слыхала я о таком родстве – сестрой во Христе...
– Есть, матушка, такое родство, – покорно и мягко объяснил Лют. – Любо мне, чтоб все на Руси стали братьями и сестрами, а не внуками Даждьбожьими. Среди внуков-то эвон сколько вражды да злобы. Но назовемся мы братьями и сестрами во Христе – кто посмеет обидеть друг друга? Ужель ты не желаешь мира в отечестве?.. Сказала ты: «Проси, что пожелаешь». Желаю я, чтобы руку свою подала мне, как брату.
– Слово мое твердо, – княгиня подала ему руку. – Знать, судьба... А я повинуюсь року!
Изведав гнева киевлян и тесноту сруба, детина будто бы присмирел и более уж не пакостил в стольном граде. Возвращенный Знак Рода оберегал его от мести родичей тех бояр, которых обезглавил Свенальд, и мало-помалу князь стал разгуливать по Киеву, имея при себе лишь двух отроков. Одни шарахались от него, как от прокаженного, другие взирали молча, тая неприязнь, третьи, жалея детину и Русь, вздыхали: мол, изрочили нашего князя, и найдется ли чародей, способный извести изрок...
В самом же деле детина свой нрав не унял, по прежнему оставался дерзким, буйным, но уже криводушным, искусившись во всех мыслимых хитростях. Собрав дружину из холуев, бездумных отроков боярских, сокольничих и ловчих, он тешился охотой вначале окрест Киева. Но когда избил всех птиц, а псами потравил зайцев и лис, и сметливых волков загнал и переструнил, пострелял диких оленей, скучно стало детине на киевских горах вдоль берегов Днепра. Не спросись, со своей дружиной и Свенальдом он ездил по Десне к радимичам, в земли северян, а то вовсе уйдет к вятичам и пребывает там несколько месяцев. Приедет в Киев к матери – ласковый, покорный, подивит медвежьей шкурой, огненной лисой или черным волком и снова долой со двора. Не зная сыновних хитростей, княгиня уж было свыклась с потешным войском, с безрассудной ловлей, когда битую дичь не к столу подавали, а валили горой да, смолой облив, зажигали. Казалось ей, набедуется Святослав да возьмется за ум. В просторных полях, в русских землях ветра Стрибожьи с четырех сторон овеют князя и отвеют зловещую пыль с души. Падут черные чары, снесенные ветрами; смытое дождями буйство уйдет в песок, а солнце над головой и разум просветлит, и очи. Пусть мать сыра земля ему утехой будет и бальством от хвори лютой.
Меж тем из дальних земель бежали в Киев послы и вопили одно:
– Матушка, почто творишь неправду? В чем провинились мы, или какая беда на Русь нагрянула, что с нас уж в другой раз дань берут? Все обложили данью непомерной! Не от дымов берут – с душ. От всякой утвари требуют десятину. А сколько несмышленых отроков угнали в леса – счету нет! Мало того, детей отнимают! Молодых девиц силой увозят!
Всполошилась княгиня:
– Кто дань брал? Чей муж разбой учинил?
– Твой, матушка-княгиня!
– Имя свое называл?
– Претичем назывался! Гордился, что тобою послан! Мол-де, княгиня велела полки собирать по всей Руси да идти походом в далекую страну.
– Боярин Претич? Быть сего не может! – утверждала княгиня. – Верно, посылала я подручного боярина, но без дружины и меча – с одним посохом.
Комкая скуфьи, послы то холодом обдавались, то обливались потом: за оговор не помилуют...
– Вели поймать злодея? А там и позри, кто лихоимец!
– Изловите этого боярина, – велела она. – Забейте в железа и ведите ко мне. И всех, кто с ним! А дани больше не давайте!
Во многих землях против разбойников ополчились, выслали дозоры на степные и лесные дороги, засады устроили на распутьях, но лиходей был искусным, всех ловушек избежал и очутился в другой стороне – там, где не ведали его и не ждали. И вновь челобитные послы повалились княгине в ноги.