Лунная дорога. Часть 1 (СИ) - Герцик Татьяна Ивановна. Страница 12

– При чем тут моя якобы счастливая жизнь? – с накатанной колеи папулю всегда свернуть было сложно, а сейчас он завелся конкретно.

– Потому что не стоит слушать этих так называемых друзей! Надо своим умом жить! – ядовито заметила мама. – А то еще решат, что у тебя его маловато.

– Ты постоянно пытаешься перевести разговор на меня! – отец был мрачен до чертиков, я его таким не помню.

– Обо мне мы уже поговорили. Ты уже мне высказал все, что думал. Что еще ты мне желаешь сказать? Может быть, что я шлюха? – это грубое слово прозвучало как пощечина.

Отец немного помедлил, а потом неосмотрительно выпалил:

– Да немного уже осталось!

И тут в самом деле раздался звонкий звук пощечины.

И суровый мамин голос:

– Все, ты меня достал!

Отец после недолгой паузы саркастично заметил, видимо, решив, что мама тут же пойдет на попятную:

– Развод?

И услышал сногсшибательное:

– Думаю, что пора!

У меня от ужаса по спине потекли холодные струйки пота. Шок! Полный и абсолютный. Думаю, то же самое испытывал и отец, потому что он потрясенно молчал.

Но мама продолжала, не обращая внимания на зловещую тишину:

– Вообще в измене подозревает изменник. Тот, у кого рыльце в пушку. Василий Антонине частенько изменял, потому и ее в этом же подозревал. Как говорится, судил по своему образу и подобию. Похоже, что и ты из той же оперы?

– Василий жене никогда не изменял, не клевещи на него! – грудью встал отец на защиту друга. – Ты опять пытаешься перевести стрелки на меня! – фальшиво возразил он, это даже я услышала.

Заметила это и мама.

– Про Василия все точно, не сомневайся. В твоих глазах он белая невинная овечка, а в моих откровенный тупой бабник. Знаешь, дружочек, – прозвучало зловеще, – будет гораздо лучше, если ты уедешь отсюда. Все-таки хотелось бы расстаться без мордобоя. А то я уже еле сдерживаюсь. Понимаю, что отвечать ты мне тем же никогда не будешь, потому прошу по-хорошему: просто уезжай! Насчет развода поговорим на свежую голову и в более спокойной обстановке. Думаю, будет даже лучше, если это сделают наши адвокаты.

Я впервые в жизни услышала, как отец грязно выругался. Через некоторое время глухо заурчал мотор нашего «Вольво», и стало тихо.

Сжавшись в жалкий комочек, я села на качели и принялась покачиваться, отталкиваясь ногой от земли. Качели взлетали все выше, пока у меня не захватило дух от высоты.

Что это сейчас было? Неужели родители и вправду разойдутся? Меня охватил панический страх. Жаль было обоих. Папа, конечно, ревнивый, но я никогда не придавала этому особого значения. Я всегда была уверена, что отец искренне любит маму.

Но, похоже, это не так. Мама от простого замечания никогда бы так не взъелась. И таким решительным тоном тоже никогда говорить бы не стала. Она всегда старалась сгладить острые углы легким смехом или шуткой. Видимо, отец думал, что и сегодня будет так же. И просчитался.

Прижав локтем ридер, я потащилась в дом. Надо поговорить с мамой. Выяснить, что случилось.

Зашла на кухню. Мама стояла у окна, с напряженными плечами, выпрямившись, как солдат перед боем.

– Я слышала ваши последние слова, мама. Ты это серьезно?

Она глубоко вздохнула, чуть помедлила, явно справляясь с собой, и повернулась ко мне. Криво улыбнувшись, видимо, чтоб не заплакать, сказала глухим от сдерживаемых слез голосом:

– Не знаю. Антон меня просто достал. Подвозил сегодня к работе, и у входа мне встретился наш заведующий отделением. Он мне руку пожал, сказал, что я молодец. Мы вчера с ним с того света больного вытащили. Трудно было, но мы справились. Ну, не одни мы с ним, там еще целая бригада была. Он потом и остальных так же встречал и хвалил. И из-за такой ерунды Антон устроил мне мерзкую сцену, – она прерывисто вздохнула, справляясь с собой. – Понимаешь, я устала оправдываться. Устала шутить, когда хочется возмущаться и кричать от негодования. Раньше он таким не был. Это сейчас этот подлый Васька ему мозги выносит. Тоня от него ушла, так теперь он пытается другим жизнь отравить, чтоб не одному куковать. Уж нашел бы себе бабу попроще, чтоб на его загулы сквозь пальцы смотрела, так ведь нет.

Я сочувственно положила маме руку на сжатую в кулак ладонь.

– Уверена, папа скоро обо всем пожалеет. И попросит прощенья.

Мама обняла меня и грустно прошептала:

– Дело вовсе не в нем, доча, а во мне. Я от него устала. Эти вспышки ревности на ровном месте, бесконечные упреки ни за что… Хочу отдохнуть и подумать. Почему-то мне кажется, что одной мне будет легче, – почувствовав, как я вздрогнула, она постаралась меня утешить: – А может, я просто все преувеличиваю, и нам с ним нужно немного друг от друга отдохнуть, – и зловеще пообещала явно не мне: – Вот и отдохнем.

Я понурилась. Вот они – первые результаты жизни без бабушки. Это она сына сдерживала. Бабушка вырастила его без отца, дед рано умер, и она винила себя за то, что у него женский тип поведения.

И я была с ней согласна. Мамин отец, мой дедушка Миша, был всегда веселым, ласково подтрунивал над бабушкой, когда она сердилась, и я не помню, чтобы он ей что-то когда-нибудь прилюдно выговаривал. А с отцом это случалось. Редко, правда, но бывало. Ревность.

Конечно, маме, выросшей в большой дружной семье, где отец любил и уважал мать, на редкость неприятно слышать от мужа укоры, к тому же безосновательные. Она и так очень хорошая жена. Я знаю: в семьях моих подруг довольно часто ссорятся родители, но в моей за всю мою жизнь это первая явная размолвка. Раньше мама всегда смягчала папино ворчание, переводила все в шутку и делала вид, что все нормально. Я вообще считала, что она отходчивая. И вот теперь такой срыв. Видимо, в самом деле, край.

Возможно, ее тоже, как меня, выбила из колеи смерть бабушки. То есть ей-то она свекровь, но отношения у них всегда были по-настоящему родственные. Мама ценила бабушку, всегда заботилась, чтоб та не чувствовала себя одинокой, дарила хорошие подарки и никогда не забывала поздравлять с маленькими семейными праздниками. А вот отец забывал, хотя он у нее бы единственным сыном.

И вот теперь наша некогда замечательная семья была на грани развала!

Я не сомневаюсь, что папа скоро прибежит каяться и прощения просить. Но вот мама… Я читала про кризис сорокалетних, но вроде бы родители его благополучно пережили? Или есть еще кризис пятидесятилетних? Или я просто пытаюсь загнать нашу семью под стандартные критерии?

Ничего не знаю!

И даже вмешиваться не хочу. Что-то глубоко внутри меня говорит, что не нужно ничего делать, пусть все будет, как будет. Это их жизнь, а не моя. Им и решать, как жить.

И снова, как маленькая девочка, спросила у кого-то наверху: «А что будет со мной? Как буду жить я?» Ответила сама себе весьма категорично: «Я уже взрослая. Выживу. Конечно, мне бы хотелось взрослеть в дружной любящей семье, но если этого не будет, не пропаду. Я сильная. Конечно, я останусь с мамой, отца я буду только смущать. Он наверняка будет налаживать личную жизнь, и путающаяся под ногами взрослая дочь ему ни к чему».

Мама легко поцеловала меня в щеку и подтолкнула к лестнице:

– Давай спать, поздно уже.

Я без возражений ушла к себе, понимая, что ей нужно побыть одной. Выплакаться хотя бы. Я лично плакать не люблю, потом у меня жутко голова болит и глаза опухают, но иногда это и в самом деле бывает необходимо.

Утром я слышала, как раньше времени на работу ушла мама, спеша на рейсовый автобус. Хорошо, что остановка рядом с товариществом, идти недалеко. Автобусы, правда, ходили только летом, но зимой мы тут и не жили.

Спать уже не хотелось, и я поднялась. Пошаталась в одной ночнушке по дому, потом приняла душ и переоделась. Решила заняться уборкой. Чудное времяпрепровождение, если на душе тяжело. Часам к трем управилась, перемыв все, что только было в доме.

Потом вышла на улицу, вдохнула свежего воздуха. Завтра надо будет снова сходить в деревню за молоком, а сегодня я решила прогуляться до моей тайной полянки с грибами. Ночью дождь прошел, значит, большую корзину соберу точно. На этой полянке росли грибы, не уважаемые аборигенами, – путики и синявки. Но мне они очень нравились. Бабушка солила их так, что пальчики оближешь. И они мне нравились больше рыжиков и лисичек.