Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир. Страница 37

21 апреля 2077 г., среда. 7-ой день.

Недельное знакомство с жизнью в интернате позволило мне быстро вкусить всю соль фразы, которую очень любил повторять мой любезнейший куратор проф. Петье: в интернате не просто дают образование — здесь формируют личность.

Границы между учебными часами и свободным временем не существовало — каждая минута, проведенная здесь, являлась экзаменом. Тотальный контроль каждого шага и вздоха каждого ученика был альфой и омегой здешних порядков. Каждую секунду я сознавал, что за мной следит неусыпное око Большого брата — неумолимого, бесчувственного искусственного интеллекта, который методично анализировал все мои действия, безошибочно выявлял в них любые признаки ненадлежащего поведения и незамедлительно доносил об этом воспитателям.

Жизнь шла строго по расписанию. 06:00 — подъем. 06:20 — утренняя линейка. 06:30 — физкультура. 07:00 — завтрак. Занятия шли шесть дней в неделю с восьми утра до пяти, а иногда до шести часов вечера, с перерывами на обед и полдник. Вечернее время было забито самостоятельной подготовкой, хозяйственными работами на территории интерната, посещением различных мероприятий и кружков. Расписание было построено так, что ученикам не оставляли практически ни единой минуты для праздного времяпровождения.

Ученики из 22-го отряда демонстрировали такую прилежность в учебе и такое усердие во внеклассных обязанностях, что напоминали роботов. В своих разговорах они были сдержанны и скупы. Чем бы они не занимались, они были серьезны и сосредоточены. За всю неделю мне так и не довелось обменяться с кем-нибудь из них хоть одной репликой, не имеющей отношения к делу, если не считать полушутливого трепа во время спортивных мероприятий. Даже сосед по комнате Пу, который проявлял ко мне наибольшее участие и время от времени давал ценные советы, тут же отворачивался и уходил от разговора, если я затрагивал «запрещенные темы».

Я замечал, что Энди и другие ребята из 22-ого отряда, главным образом мои соседи по комнате, первое время лишь присматриваются ко мне, пытаясь понять, что я за человек. Должно быть, я слишком тороплюсь с расспросами. Следовало дать им немного времени. Может быть, со временем придет и доверие.

Благодаря покровительству Энди и своевременным советам сочувствующих мне товарищей, к концу своей первой недели я заработал лишь три новых дисциплинарных взыскания. Еще как минимум от пяти меня уберегли. Я постепенно усвоил, каких тем следовало избегать в разговорах, научился держать себя в руках и приобрел некоторый запас выдержки, который позволил мне не поддаваться на выходки провокаторов, таких как Шейн.

Может быть, я все-таки вскоре научусь тут выживать.

Господи, неужели прошла только неделя? Одна неделя?!!

23 апреля 2077 г., пятница. 9-ый день.

Сегодня после занятий боксом один из ребят впервые осторожно, как бы между прочим, заговорил со мной о моем прошлом. Я охотно ответил на его расспросы, избегая лишь тех тем, которые, как я уже знал, чреваты «дисциплинарками».

Узнав, что мои родители живы и, как я надеюсь, здоровы, все ребята невероятно удивились. Петье оказался прав — здесь это было очень большой редкостью. Все вознесенцы в основном относились к двум категориям: выходцы из центров Хаберна («дикари») и осиротевшие дети бедных иммигрантов («сироты»).

Несмотря на то, что «дикарей» и «сирот» распределяли по учебным отрядам и по комнатам в общежитии в случайном порядке, на деле они очень часто кучковались и старались держаться друг за дружку: детям пустошей порой нелегко было найти общий язык со сверстниками, проведшими детство в цивилизации, пусть и в нищете.

Однако я был «белой вороной» и для тех, и для других.

— М-да, — протянул Коул. — Если ты действительно намереваешься добиться скорейшего созвона, для тебя очень важно обойтись без дисциплинарок, парень. Тебе придется здорово постараться. У нас некоторые парни за все время учебы не заработали ни одного созвона — постоянно висела хотя бы одна неснятая дисциплинарка.

Ко времени этого разговора я уже владел немного местным сленгом и знал, что «дисциплинарками» называли пометки, которые заносили в личные дела учеников за нарушения дисциплины, а «созвоном» — связь с внешним миром.

— Я заработал пять штук за неделю, — упавшим голосом ответил я. — И, насколько я понимаю, ни одного еще не снял. Я вчера несколько раз перечитывал этот ваш Дисциплинарный устав, но в нем сам черт ногу сломит! Хоть кто-нибудь из вас понимает, что там написано?!

На одном из занятий в рамках подготовительных курсов нам объяснили, что так сделано специально. Система правил и норм поведения в интернате была построена примерно так же, как законодательство государства, а система наказаний действовала аналогично системе государственной уголовной юстиции. Считалось, что отведав этого на собственной шкуре, ученики обретут правосознание, которое поможет им жить взрослой жизнью в цивилизованном обществе.

Нарушения делились на степени тяжести. Наименее тяжкие, совершаемые не систематически, можно было искупить простым отбытием наказания (например, плохо застеленная постель или оставленные не в положенном месте тапки были чреваты в первый раз лишь мелким физическим наказанием от дежурного). Более тяжкие нарушения разбирались с участием куратора. Их искупить было сложнее. Кроме собственно наказания, ученику предстояло некоторое время не совершать никаких новых нарушений, демонстрировать прилежность в учебе и хорошее поведение вне ее, чтобы куратор снял с них дисциплинарку.

Наличие неснятой дисциплинарки лишало ученика любых привилегий, таких как созвоны и участие в экскурсионных поездках за пределы интерната.

— Похоже, мне конец, — сокрушенно покачал головой я. — Петье взъелся на меня за то, что я отказался подписывать какую-то форму о том, что я отказываюсь от родителей. Теперь он сделает все, чтобы меня проучить! Не видать мне никакого созвона как собственных ушей!

— Думаю, ты не прав, Алекс, — ответил Энди с усмешкой, красноречиво сверкнул глазами. — Воспитатели не руководствуются личными симпатиями и антипатиями при наложении взысканий. Если ты будешь нарушать правила — твой куратор будет применять взыскания. Если нет — то нет. Все честно.

«Ну конечно!» — раздраженно подумал я.

Однако, поглядев на изменившиеся лица ребят, которые тут же примолкли, я пообещал себе в следующий раз быть более сдержанным в выражениях. К тому времени я уже понял, что никто из воспитателей не прослушивает наши разговоры круглосуточно, но их анализирует искусственный интеллект компьютера, который безошибочно фиксирует ключевые слова и словосочетания и сигнализирует о подозрительном содержании беседы педагогам.

Неосторожно брошенное слово способно было не только принести дисциплинарку сказавшему его, но и бросить тень на всех присутствовавших при этом. Поэтому с теми, кто не умел держать язык за зубами и позволял себе слишком многое в разговорах, никто не желал водиться — за исключением, разве что, доносчиков, которые радостно хихикали и поддакивали, а затем передавали содержание разговора куратору, надеясь заработать себе этим прощение какой-нибудь собственной дисциплинарки.

— Ты прав, Энди, — не веря, что я это говорю, произнес я. — Я погорячился и был несправедлив к своему куратору.

«Слышите, профессор Петье, как я целую вам задницу?»

24 апреля 2077 г., суббота. 10-ый день.

Каждый следующий день, проведенный в полувоенных-полутюремных порядках интерната, приводил меня во все большее отчаяние. С каждым днем я ужесточался, обозлялся, но в то же время волей-неволей смирялся со своей судьбой.

Надежда поскорее поговорить с Робертом Ленцом и как-то разрешить это «маленькое недоразумение» исчезла. Я осознал, что даже если мне каким-то чудом и удастся заработать себе право на созвон, это совершенно ничего не решит. В лучшем случае я смогу узнать у Ленца какую-нибудь информацию о судьбе моих родителей. Но даже если он сможет сообщить мне хорошие новости (а я готов был молить об этом все высшие силы днями напролет) — родители все равно не смогут забрать меня отсюда. Мне предстояло провести здесь больше двух лет своей жизни, что бы я ни делал.