Тайное венчание - Арсеньева Елена. Страница 62

– Что-то перинка жестковата! – проговорила Чечек. – А ну, девки, тащите-ка сюда добрый ципок [83]! Взобьем ее, чтоб помягчела.

Раздался общий хохот. Даже Гюлизар-ханым угодливо хихикнула; ее басок слышался в общем хоре, а ведь Лиза хотела заступиться за нее, оттого и ввязалась в пререкания с Чечек… Вспомнилось, что по-татарски «чечек» означает не только «цветок», но и «заразная болезнь». Вот уж воистину! Красива, что цветок, зловредна, что злая хворь!

Меж тем раздался топот босых ног, и Чечек оживленно спросила:

– Принесла? Ну, давай! – И в ту же минуту Лиза ощутила такой сильный удар по животу, что от боли внутри у нее все словно бы налилось огнем. Жестокость Чечек оказалась просто ошеломляющей! Она хотела не просто запугать новую наложницу; она расчетливо и беспощадно била ее по стыдному месту, надеясь, похоже, изувечить.

Однако тут Чечек перестаралась. Невыносимая боль заставила Лизу взвиться, выгнувшись дугой и сбросив с себя тяжелую, но неуклюжую Чечек.

В два рывка Лиза сдернула холстину вместе с тонким белым платком, который еще недавно так красиво покрывал ее волосы, и набросилась на Чечек.

Та едва успела отшатнуться, не то ногти Лизы оставили бы кровавые борозды на ее щеках. Но ей не удалось спастись от града сильных ударов, ибо Лиза была вне себя и сейчас ее не остановила бы даже угроза смерти. Ее серые глаза словно бы побелели от ярости, и Чечек, которая, видимо, давненько не встречала никакого сопротивления своим злым привередам, не на шутку испугалась и уже почти не сопротивлялась, а только изредка отвечала Лизе вялыми ударами да еще успевала прикрывать лицо. Ее легкие, воздушные одеяния уже были изорваны в клочья; к тому же Лиза почти сорвала с ее бедер роскошный пояс, так что затейливый узел теперь нелепо торчал на круглых ягодицах хохлушки, словно петушиный хвост у курицы.

Лиза тоже была хороша! Волосы ее растрепались, безрукавка треснула на спине, и в пылу драки Лиза даже не заметила, когда сбросила ее. Прореха на рубахе зияла почти до пояса, так что голая грудь видна была всякому взору.

Наконец Чечек, оступившись, рухнула на пол, но, падая, увлекла за собою Лизу, и они, под перезвон бизеликов и под вопли и смех невольниц, среди которых выделялись басистые причитания Гюлизар-ханым, покатились по полу.

И вдруг голоса стихли, будто их ножом обрезали. Это было так неожиданно, что Лиза на миг ослабила хватку, и Чечек удалось вывернуться из-под нее и подняться. Лиза тоже вскочила, готовая вновь вцепиться в эту заразу, но тут она увидела, что все гаремницы, а вместе с ними и Гюлизар-ханым пали ниц.

Лиза оглянулась… и увидела Сеид-Гирея, стоявшего у входа.

Чечек с жалкой улыбкою пыталась расправить лоскутки своих розовых одежд, а Лиза так и замерла, растерянно уставясь на молодого султана.

Сеид-Гирей держал в руке белый шелковый платок, который, по обычаю, должен был опустить на плечо невольницы, которую выбрал для своего ложа на эту ночь.

– Что такое? – спросил он негромко и вроде бы даже мягко. Но у Лизы мороз прошел по коже. – Или вы забыли, что нынче пятница? Или меня здесь не ждали? А может быть, вы хотите, чтобы я набил этим пухом ваши утробы?..

– Повелитель мой! – Чечек тяжело рухнула на колени. – О повелитель!..

В ее голосе звенел такой ужас, что Лиза поняла: спесивость Чечек – не более чем размалеванная личина. И она тоже всего лишь невольница, которая безумно боится своего господина, властного и над жизнью ее, и над смертью, а значит, она ничем особенным не выделяется для него среди других. И если Лиза сейчас уступит охватившему ее страху и тоже падет ниц, она навсегда останется для Сеид-Гирея всего лишь трепещущей от страха пленницей, очередной подстилкой, игралищем его мимолетных прихотей. Это значит, она будет бесповоротно унижена, а пуще всего, потеряет всякую надежду на возможность побега. Нужно сделать что-то, что-то!.. Мысли лихорадочно бились в голове, но холодный взгляд желтых глаз леденил ее.

О, она уже не раз видела такой взор на Востоке!

Это были воистину глаза мусульманина – спокойные, полные скрытого ровного огня, без тревоги, без порывов. В них не пылала жажда борьбы или исканий. Только собственное состояние, собственный покой или непокой имеют значение; только возмущение духа или сердца может возмутить незамутненную, холодную чистоту этого взора.

Но как, о господи, как же возмутить этот дух?!

В памяти промелькнул вчерашний день: толпа опьяненных похотью бекштаков, Гюлизар-ханым с ятаганом в руке, и она, Лиза, в отчаянии прильнувшая спиной к стене сада, с камчой в руке, а потом внезапная страсть Сеид-Гирея. Она привлекла его внимание, ошеломив. Только так!

Но чем же сегодняшний день отличается от вчерашнего?

Решение пришло мгновенно. Не заботясь даже о том, чтобы прикрыть оголенную грудь или поправить волосы, она кинулась вперед и пылко обняла Сеид-Гирея.

– О господин! – воскликнула она, и улыбка ее могла бы ослепить праведника. – Наконец-то ты пришел! Я так ждала тебя! – И она покрыла легкими, бессчетными поцелуями его окаменевшее от изумления лицо.

Позади раздался стон Гюлизар-ханым, полный такого животного ужаса, что Лиза поняла: для услужливой великанши русская пленница, которая первой осмелилась поцеловать султана, уже мертва! Да и все вокруг, даже самый воздух, было проникнуто страхом, трепетом отчаявшихся сердец, безнадежностью. «Как все они боятся его!» – промелькнула мысль.

Но Гюлизар-ханым, и Чечек, и опасность были где-то далеко.

Все существо ее сейчас напряглось в страшном, отчаянном усилии – поразить Сеид-Гирея, завладеть им любой ценой! Этим желанием, будто сладким ядом, были проникнуты ее поцелуи, прикосновения груди, дрожь ласковых рук, стук сердца… И наконец она увидела, что под жаром ее взора лед в глазах Сеид-Гирея начал таять! Знакомое, такое волнующее золотисто-зеленое сияние вспыхнуло в них, и улыбка чуть тронула твердые губы.

– Гюзель… Дюльберлик… Хаджике… Гюльбери… – Неотрывно глядя на Лизу, он называл женские имена, словно перебирал драгоценные камни, словно примерял ей дорогие украшения. – Нет, Рюкийе, – сказал он, и звук его голоса отозвался трепетом во всем теле Лизы. – «Ах! Душа моя, Рюкийе-ханым!.. Любящий ее Маджар Мустафа…» Много лет назад я увидел эту надпись на белой мраморной плите на воротах крепости в Буджаке [84]. С тех пор я беспрестанно думал о ней, этой неведомой красавице, вызвавшей бессмертную страсть. Я представлял ее себе, искал среди других. Может быть, она была похожа на тебя?.. Рюкийе! Я буду звать тебя Рюкийе.

Сеид-Гирей медленно поднял руку и положил на плечо Лизы свой белый шелковый платок. А другой рукою он мягко коснулся ее волос, с которых осыпался белый пух, словно легкие снежинки…

Ни свет ни заря где-то совсем рядом закричал петух. Помстилось, что ли?! Лиза вскинулась, со сна перепугавшись, и увидела, что Сеид-Гирей тоже не спит, а, приподнявшись на локте, смотрит на нее.

Устыдившись, Лиза вновь прилегла. Она не знала, что ей теперь делать. Бог весть, как у них, у султанов, водится! Может, ей надобно бегом с ложа бежать? Или, едва открыв глаза, бить поклоны? Или молиться?..

Ее раздумья перебил новый петушиный крик. Лиза невольно вздрогнула, и Сеид-Гирей чуть улыбнулся:

– Не бойся. Это мой любимый петух. Когда я провожу ночь в гареме, его тоже приносят сюда. Скоро ты его увидишь: он большой и белый, хотя, конечно, не столь белоснежный и огромный, какого видел на первом небе пророк Магомет. Тот петух гребнем доставал до второго неба, отдаленного от первого на пятьсот лет путешествия. Он каждое утро приветствует аллаха и криком своим будит всех тварей земных.

Он говорил очень серьезно, медленно и нараспев. Лиза слушала, будто сказку, зачарованно распахнув глаза. Но вот Сеид-Гирей умолк, и она огорченно вздохнула.