Летний свет, а затем наступает ночь - Стефанссон Йон Кальман. Страница 27

ЭЛИСАБЕТ. Разумеется, они хотят быть сверху, так намного лучше, однако интересные у тебя были годы.

МАТТИАС. Не знаю, я разное перепробовал, поменял угол зрения, это важно, возможно, самое важное. Но теперь я вернулся, должен принять склад, у меня будет хорошая зарплата, достаточно времени на себя, длинный отпуск, чтобы ездить за границу, а еще я получу в награду принцессу.

Я не принцесса. Знаю, может, королева? Не смеши меня, я норна [4], и это я тебя получу, а не наоборот. Кстати, у нас здесь тоже разное происходило в твое отсутствие, я ведь только некоторые моменты перечислила и ничего не упоминала об изменах, самоубийстве, рекордных продажах снотворного и транквилизаторов, да, и моя сестра плавает в море три раза в неделю в любую погоду, а мужчины наблюдают за ней в бинокль, кинозвезда Кидди женился на учительнице, а Бранд все ближе к титулу чемпиона Исландии по заочным шахматам, я ведь не преувеличиваю, Бранд? Но Бранд ничего не ответил и, сделав два шага назад, исчез за стеллажом с конфетами; Фьола схватила ящик с шоколадом и принялась считать. Бранд, пояснила Элисабет Маттиасу, участвует в исландском турнире по заочным шахматам, вместе с ним еще порядка шестидесяти человек, в прошлом году об этом писали в газете. Участников предварительно отбирают, у дураков нет никаких шансов попасть. В первом круге у Бранда восемь противников, и если он играет белыми, то отправляет восемь открыток с первым ходом и ждет ответа. Это как у троллей, сказал Маттиас. Каких троллей? Привет, крикнул тролль и спустя сто лет получил ответ от другого тролля: да, привет! Не слушай его, Бранд, сказала Элисабет, это действительно интересно: Сельскохозяйственный банк устанавливает восемь шахматных столов, и Бранд приходит передвигать фигуры каждый раз, когда отправляет или получает открытку, и мы обдумываем партии. Люди приезжают из окрестностей, чтобы записать новый ход, но Бранду нельзя давать никаких советов, за это его снимут с турнира, да он и не нуждается ни в каких советах.

Маттиас нюхает сигарету, здесь нельзя курить, как и раньше, говорит он и кладет сигарету на стол, и она катится, сделав два оборота, он глубоко вздыхает: я часто думал, какой будет наша встреча, изменилась ли ты и как, будешь ли рада меня видеть, захочешь ли вообще встречаться, и не в последнюю очередь о том, что почувствую сам. Около батончиков с лакрицей появилось круглое лицо Бранда, слегка раскрасневшееся от лба до лысеющей макушки. Элисабет медленно проводит рукой вверх по щеке, затем по темным волосам. Я также думал о том, продолжает Маттиас, выдержав взгляд Элисабет и немного помолчав, каково мне будет вернуться сюда, домой в деревню, в такое крохотное и крайне незначительное место в масштабах мира, да; возможно, чтобы это понять, достаточно съездить в Рейкьявик, но и Рейкьявик не впечатляет. Но ты вернулся, говорит Элисабет. Похоже на то.

Маттиас смотрит на прилавок, на Бранда, не видя его, Бранд сидит рядом с Фьолой, затем Маттиас смотрит на Элисабет: человек плохо справляется со своими чувствами, иногда это ему совсем не удается; я приехал, потому что не смог иначе. Он произносит это тихо, смотрит вниз, словно говоря с полом, как дела на складе, спрашивает он затем, понизив голос: вчера по телефону ты упомянула какие-то загадочные события, даже привидения, странно… их ведь там двое, Давид и… как его…

ЭЛИСАБЕТ. Кьяртан.

МАТТИАС. Совершенно верно. Кьяртан и Давид. Я хорошо помню Давида, чертовски умный мальчик, как и вся их семья; что он здесь делает, почему не уехал учиться в университете?

Он уезжал, но через два года вернулся. А почему не уехал снова? Сказал, что опоздал на автобус. Но ведь есть и другие автобусы. Не всегда. И что же теперь? Спроси его самого, но ты ведь помнишь Давида в детстве, с тех пор мало что изменилось, он наполовину в снах, а такие люди иногда теряются между тем, что мы называем действительностью, и фантазиями. Но этот Кьяртан, с ним-то что, разве он не был фермером, черт возьми? Был, в северных долинах. А почему он сейчас не у своих овец, за ними ведь ухаживать нужно? С ним целая история, отвечает Элисабет, и зрачки ее расширяются. Фьола с усмешкой смотрит на Бранда, который старается улыбаться в ответ, внезапно охваченный к ней сильной страстью, хотя никогда о ней не думал, сидя дома наедине с порножурналами и фантазиями, — Бранд холост, и мы не знаем, была ли у него вообще когда-нибудь женщина; у Фьолы, на его вкус, слишком широкие бедра, слишком большая грудь, да, она занимает слишком много места, слишком решительна и своенравна, но теперь вдруг все изменилось: он смотрит на нее. Длинная история, спрашивает Маттиас. Элисабет пожимает плечами, минут на пятнадцать, тогда я буду слушать и есть, говорит он; Фьола красноглазая, громко зовет он, не отводя взгляд от Элисабет, пожарь мне два яйца, смешай желтки с хорошей порцией скира, положи белок на кусок ржаного хлеба и хорошо поперчи. Совсем в прежние дни, радостно говорит Фьола и потягивается. Надеюсь, они не слишком давние, отвечает Маттиас, глядя на свои руки, словно они могут подсказать ему, сколько времени прошло.

Фьола проворная, Бранд следит, как она жарит яйца, смешав их с белым скиром, режет хлеб: руки полные и сильные, большая грудь раскачивается, пока Фьола стоит и взбивает; вот она — любовь, думает Бранд, кладя ладонь себе на грудь, словно собирается уловить шумы в сердце. Фьола приносит кофейник, улыбается им обоим, Маттиасу, однако, намного шире, и снова идет на свое место; Бранд хочет видеть ее не только сегодня, но и всегда, потому что она красивее лета.

Маттиас смотрит на тарелку, поднимает ложку и бормочет что-то о времени.

ЭЛИСАБЕТ. Да, задумаешься, и пройдет десять лет.

Фьола и Бранд сидели за прилавком, пока Элисабет рассказывала Маттиасу о Кьяртане и Асдис, затем она закончила, хотя истории никогда не кончаются, они еще долго продолжаются после того, как мы ставим точку, и мы никогда не знаем всей истории, всегда только фрагменты, но вынуждены с этим мириться. Элисабет облизнула губы кончиком языка: он промелькнул между ними; язык — это мускулистое утолщение во рту у большинства позвоночных животных, он участвует в пищеварении, а также является одним из основных органов речи человека. Маттиас провел по ухоженным усам большим и указательным пальцами, темные глаза не отрывались от лица Элисабет, маленькие, но живые глаза, густые волосы спутаны, вероятно, он их никогда не расчесывает. И как у них дела, спросил он, она его простила, спят они теперь раздельно, и что с детьми, твоя история какая-то незаконченная. Да нет, она закончилась, но не все можно простить, что-то не прощается, ты винишь себя, и дни уже никогда не будут прежними. Ты злая.

Нет, реалистка. А спят они раздельно? Слышала, что ему иногда приходится мириться с диваном, возможно нечасто, она закончила свое заочное обучение, получила работу у главы администрации и стала его правой рукой. А дети? Они приспособились к жизни в деревне, хотят теперь жить только здесь, дома у нас ближе, друзья ближе, дети это очень ценят, но они не могут забыть щенков, я тоже, сказал Маттиас, встал, надел пальто, коричневое и толстое, из грубой шерсти. Надень капюшон, и тогда превратишься в монаха. Как же я сейчас далек от целомудрия, сказал он, полушутя-полуизвиняясь. Тебе это не повредит, она встала, а Фьола с Брандом переглянулись. А как же Кристин, вдруг спросил Маттиас, будто только что вспомнил о ее существовании, да, и ее бедолага муж. Элисабет пожала плечами, полагаю, там наоборот: Петур винит себя, что не заботился о ней, Кристин обвиняет его в вялости, упрекает, что начинает храпеть, едва голова коснется подушки. Кстати, ты боишься привидений?

МАТТИАС. Разумеется. Боюсь, если они существуют. Поскольку они приносят смерть, а я боюсь смерти. Но почему ты спрашиваешь?

ЭЛИСАБЕТ. Тебе придется перебороть этот страх и избавиться от привидений на складе.

МАТТИАС. Привидения! Ты же вчера сказала, что все дело в проводке.