Сказки о воображаемых чудесах - Кинг Стивен. Страница 60

Около шести я спустился вниз, и дворецкий проводил меня в длинную и узкую гостиную с видом на газон. В зале не было ни души.

— Мой дядя скоро спустится? — спросил я в некотором нетерпении.

— Да, сэр. Он будет здесь с минуты на минуту.

— К ужину еще кого-нибудь ждут?

— Нет, сэр.

Оставшись один, я сел у камина и наблюдал, как вокруг меня собираются бурые тени, а за окном на траве и деревьях сгущается синева.

Я почувствовал (и впервые признался себе в этом), что чем-то обеспокоен. Может, меня волновала встреча с необычным родственником? Или дело в этом большом старомодном доме? Непохоже. Мне уже случалось останавливаться у театралов из аристократических семей и бывать в домах куда более причудливых и шикарных. А кроме того, уж слабыми нервами-то я не отличался никогда. Даже грядущая премьера лишь подталкивает меня работать усерднее. Трезвый ум. Меня за него даже высмеивали.

Тени становились плотнее. Я встал и зажег парные светильники. Повернувшись обратно, чтобы сесть, я увидел, как свет отражается от приземистого коренастого человека, наряженного к ужину. Он стоял в дверном проеме и пристально глядел на меня своими огромными глазами. Меня поразило, как он был похож на ребенка, на беспокойного ребенка. Я почувствовал, что мне хочется его успокоить. Что за дикая мысль, будто он действительно напуган, боится наконец встретиться с этим чужим ему племянником, сыном брата, с которым он даже не удосуживался общаться.

Как же мне обращаться к нему?

Я решил в пользу банальной семейной учтивости:

— Дядя Артур?

— О, — сказал он. — Просто Артур. Мы оба уже не в том возрасте, чтобы пихать в разговоры дядь. А ты, должно быть… — Он обратился ко мне по имени.

Я обнаружил, что говорю ему мягко:

— Пожалуйста, зовите меня Джеком. Именно так называют меня друзья.

— Надеюсь, я тоже стану твоим другом.

— Я тоже.

Он прокрался вперед — не знаю, как еще описать его движения. Мы пожали друг другу руки. Его рукопожатие было сердечным, но несколько скованным, и он быстро отдернул ладонь. А потом встал около камина, освещенный огнем и светильниками. Его меланхолический взгляд был прикован к очагу и лишь изредка перебегал на меня. Мы оба остались стоять.

Наконец он посмотрел на напиток у меня в руках; казалось, сам он выпить вовсе не хочет. Внезапно он заговорил:

— Наверное, тебе кажется странным, что я написал тебе столь внезапно, ни с того ни с сего?

— Это было приятной неожиданностью.

Он отвернулся — мне показалось, будто он расстроен банальностью моего ответа — и стал глядеть на темный газон под окном и на деревья, гнувшиеся под тяжестью новой ночи.

— А тебе не кажется, — обратился он ко мне, — что эта освещенная комната похожа на лагерь в джунглях или на равнине? Костер, свет ламп… Кто знает, — добавил он странно, — что скрывается там, куда не достигает свет.

— Вы имеете в виду — на территории усадьбы? Я полагаю…

— Нет, не на территории. Там-то ничего особенного.

Откуда-то из глубин дома донесся долгий неопределенный звук. Наверное, балки дома скрипят от ночной прохлады. Но Артур обернулся, вглядываясь в дверной проем, точно ожидал, что сейчас там появится кто-то. Или что-то. Казалось, он не столь напуган, сколько принимает происходящее с боязливым смирением.

Через секунду что-то скользнуло за дверью (или в дверь?). Какая-то огромная громоздкая тень качнулась в смутном свете холла — и вслед за ней появился и ее источник. В дверном проеме встал дворецкий.

— Вы закрыли двери? — спросил его Артур, и я подумал, что он будто бы запыхался.

— Да, сэр. Все, кроме обычной.

— Хорошо. Это хорошо.

Затем дворецкий заговорил о приготовлениях к ужину; казалось, отчет его был таким рутинным, что и нужды в нем, по сути, не было. Артур, должно быть, тот еще педант, и беспокоится много. Я поразмышлял о том, почему дом закрывают так рано и зачем оставляют открытой «обычную» дверь. Может, через нее в деревню возвращаются слуги, которые не ночуют в доме?

Когда дворецкий снова удалился, то оставил дверь в гостиную открытой. Я посмотрел ему вслед — просто так, от нечего делать — и снова увидел, как текучая тень повернулась в проеме. На этот раз было непохоже, что она повторяет движения слуги; ничто в комнате тоже не могло ее отбросить. Но что только ни привидится при свете камина!

Так или иначе, Артур наконец сел, и я последовал его примеру. Он налил нам выпить. И лишь тогда он, как и полагается родственнику, начал расспрашивать меня о моих родителях, о том, как мы жили раньше, о том, как я живу сейчас, и так далее, и тому подобное, пока горничная не позвала нас ужинать.

Еда была превосходная: особо хороши были рыба из ближайшей реки, местная же дичь на вертеле и восхитительный до приторности десерт, приготовленный по особому рецепту дядиного повара. Пока мы ели, Артур казался довольно спокойным и лишь раз внезапно затрясся от страха (тогда я и понятия не имел, почему). Но потом он в один глоток выпил очередной бокал вина и повеселел снова.

После ужина мы направились в старомодный курительный салон, где нас поджидали сигареты и бренди — это была скорее дань традиции, потому что вообще-то курить разрешалось по всему дому.

Бархатные шторы были задернуты, искрил камин. Вся обстановка была бы очень уютной и располагающей, если бы не постоянное ощущение тревоги и настороженности, напоминающее слабый, едва различимый запах, которое не рассеивалось ни на секунду. Казалось, даже периоды спокойствия у Артура становились какими-то вымученными. Что же его беспокоило? Я пришел к выводу, что, какова бы ни была причина, именно она побудила его пригласить меня к себе. Боюсь, что меня это разозлило. Завтра я уже буду по горло занят подготовкой к спектаклю, и времени на внезапные трагедии у меня не останется.

Во время ужина мы вели самые банальные разговоры; в основном болтали о семье. Артур заметил, что я напоминаю ему моего отца в молодости. Услышать это было приятно. Он же (хотя я этого не сказал) не был похож ни на кого из нашей семьи.

Когда мы перешли в курительную, на нас снова опустилось молчание. Мы сидели в креслах, и Артур долго смотрел на огонь. И я подумал — на сей раз сам изрядно тревожась, — что он вот-вот признается в том… в чем он там, черт побери, собрался признаваться. Надеюсь, что с его проблемой нам удастся разобраться очень быстро, иначе ей придется подождать, пока я не закончу свои дела в театре.

Артур повторил:

— Да, я вижу в тебе отца. Брат, должно быть, вырос сильным и хорошо сложенным юношей. Помню, что он просто не умел ничего бояться. Даже в раннем детстве он был бесстрашен. Те самые нянины рассказы о привидениях, которые наводили ужас на меня, не оказывали на него никакого воздействия.

Я ответил:

— Да, он смелый человек. Я сам это понял, просматривая документы о его военной службе.

— Так и есть. Но, полагаю, все мы чего-то боимся, не так ли? Иначе мы не были бы людьми.

— Разумеется. Меня многое приводит в ужас. Например, британская система налогообложения. И, признаюсь, одна популярная актриса, имени которой мы не будем называть.

Артур улыбнулся, но улыбка потоком воды сбежала с его лица.

Он склонился над огнем: его лицо было совсем близко и, казалось, он не видит ничего, кроме пламени.

— Верно, но есть ведь и другие страхи, правда? Те, что идут изнутри. Страхи, которые таятся — как там сейчас говорят? — в глубинах нашего Ид.

Я промолчал. Похоже, с дядей творится что-то совсем чудное, и, чтобы уладить это, нужно будет гораздо больше времени, чем я поначалу надеялся.

Артур медленно поворошил поленья и снова сел, удерживая кочергу в вялой ладони.

— С детства, — сказал он. — С шести лет. Было кое-что. Впервые я увидел в книге. В детской книжке с дурацкими кричащими картинками. Мне кажется теперь, что она была для ребят постарше, чем я был тогда. Она лежала на низком столике в библиотеке. Видимо, отец читал ее, когда был маленьким. Боялся ли он ее сам в детстве? Очевидно, нет. И вообще, почему она лежала, раскрытая, там, где я мог до нее дотянуться? Я часто задаюсь этим вопросом. Мне правда кажется, что такая картинка любого ребенка напугает. Она была нарисована очень грубо — красные, желтые, черные мазки… ужасно… — Он посмотрел мне прямо в глаза. В них слезами блестел безграничный ужас. — Я выяснил теперь, что книга была о Древнем Риме. Рисунок иллюстрировал обычай императора Нерона кидать христиан ко львам, где разъяренные голодные животные накидывались на них. Что за ужасная тема для рисунка! Возможно, авторы посчитали, что это положительно скажется на детской психике. Но на моей психике это положительно не сказалось. Напротив, мне кажется, — он медленно поставил кочергу обратно на место, — что этот рисунок меня погубил.