Антология Фантастической Литературы - Борхес Хорхе Луис. Страница 74

Никакое преступление не было мне чуждо; я не отступал ни пред какой гнусностью, ни пред каким ужасом. Я с утонченным зверством убивал невинных людей; я отравил воду целого города; поджег в одно и то же мгновенье волосы целой толпы молодых женщин; своими зубами, которым желание самоуничтожения придавало силу, я разрывал детей, попадавшихся мне на пути. По ночам я искал общества гигантских, черных, шипящих чудовищ, людям неведомых; я принимал участие в невероятных проделках гномов и кобольдов; я бросился с вершины высокой горы в голую, дикую долину, окруженную пещерами, полными белых костей; я научился от колдуний кричать, как кричат отчаявшиеся звери, и самые смелые люди вздрагивали при этих звуках. Но, очевидно, тот, кто меня видит во сне, не боится того, что заставляет дрожать вас, людей. Он или наслаждается при виде всех этих ужасов или же не замечает их и не боится. Так до сих пор мне не удалось разбудить его, и мне приходится продолжать влачить жалкое, рабское, нереальное существование.

Кто ж освободит меня? Когда взойдет заря моего освобождения? Когда пробьет колокол, когда запоет петух, когда раздастся голос, который разбудит его? Я так давно жду освобождения! Так нетерпеливо жду конца этого глупого сна, в котором я играю такую нелепую, однообразную роль...

В настоящую минуту я делаю последнюю попытку. Я говорю своему властелину, что я — сон; пусть ему снится, что он видит сон. Ведь это бывает с людьми, не правда ли? И когда они замечают, что видят сон, то просыпаются ведь? Потому-то я и пришел к вам и рассказываю вам все это, что хочу, чтобы тот, кто меня создал, понял, что я не реальное существо, и прекратил мое призрачное существование. Как вы думаете, удастся мне это? Удастся ли мне разбудить своего невидимого господина, если я буду кричать, повторять это?»

Произнося эти слова, он извивался в кресле, то снимая, то надевая перчатку, и смотрел на меня все более блуждающим взором. Казалось, он ждет, что вот-вот произойдет что-нибудь страшное, необыкновенное. Лицо его было, как у умирающего. От времени до времени он пристально смотрел на свое тело, как бы ждал, что оно развалится, и нервно поглаживал лоб.

«Вы верите всему этому, — произнес он, — вы чувствуете, что я не лгу? Но почему я не могу исчезнуть, почему не могу покончить с собой? Неужели сон, в котором я принимаю участие, никогда не кончится? Неужели это сон вечного мечтателя? Отгоните от меня эту ужасную мысль. Утешьте меня: подскажите мне какой-нибудь план, интригу, обман, который убьет меня. Я прошу вас об этом всей душой. Неужели вам не жаль этого усталого, соскучившегося призрака?»

И так как я продолжал молчать, он еще раз взглянул на меня и встал. Он показался мне гораздо выше, чем раньше, и я еще раз обратил внимание на его прозрачную кожу. Видно было, что он очень страдает. Тело его извивалось: он напоминал зверя, желающего выбраться из опутавшей его сети. Нежная рука в перчатке сжала мою — в последний раз. Пробормотав что-то тихим голосом, он вышел из комнаты. С этого момента он стал видим только для одного.

Мануэль Пейру

Бюст

Он завязал галстук и, потянув конец вниз, чтобы закрепить узел, придержал его при этом двумя пальцами, с тем, чтобы распрямить ткань и не допустить появления малейших складочек. Он надел синий пиджак и проверил, как смотрится в нем. Быть безупречно одетым означало для него чувствовать себя комфортно. Довольный — и имея к тому все основания — он вышел из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь. Он не смог присутствовать в церкви, но рассчитывал до десяти добраться до дома своей сестры. Это был день бракосочетания его старшего племянника, с которым его связывали не столько родственные, сколько дружеские отношения. Он прошествовал мимо привратников соседних домов, сдержанно поздоровавшись с ними; выглядел он элегантно, несмотря на свой возраст — высокий, смуглый, с чуть тронутыми серебром черными волосами.

В витрине магазина подарков были выставлены дорогие ювелирные изделия. Колье, в котором сочетались разные драгоценные камни, отбрасывало радужные блики на красную подкладку своего футляра; кольцо с топазом, пара бриллиантовых серег и некоторые другие вещицы, подобно маленьким искусственным звездочкам, сияли под светом ламп. Он проследил, чтобы брошь, выбранная им для своей новой родственницы, и бриллиантовые запонки для жениха были хорошо упакованы. Удовлетворенный, он отправился на встречу с новобрачными.

— Не станешь же ты меня уверять, что в нем нет ничего необычного, — раздался вдруг голос племянника, заставший его врасплох. Оба они находились в одной комнате, но он его не заметил.

— Я не знаю, о чем ты, — сказал он, останавливаясь.

— О бюсте... или как его там...

Он взглянул туда, куда смотрел юноша, затем с озадаченным видом подошел ближе. Его внутреннее чутье научило его пренебрегать обыкновением столичных жителей подвергать высмеиванию то, что непонятно.

— Да, странная вещь... но, на мой взгляд, недурна. Чем-то напоминает манеру Блюмпеля...

Племянник не ответил. Он подошел ближе, обошел пьедестал, на котором размещался бюст, и сказал:

— Мне кажется, спереди он выглядит ужаснее всего...

— Спереди? А где здесь перед? — он остановился в задумчивости. — По-моему, у него нет переда. Во всяком случае, мне кажется неправильным, что ты приписываешь его создателю намерение, которое, возможно, не имело ничего общего с его замыслом.

— Не знаю, дядя, но я воспринимаю его как некое вторжение, присутствие темной силы в привычном кругу вещей...

— Фантазии, мой мальчик, фантазии. Ты всегда был большим выдумщиком. И всегда забывал о самом главном. Например, кто тебе его подарил?

— Здесь есть визитная карточка. Я никогда не слышал этого имени.

Дядя взял карточку и принялся внимательно ее рассматривать со всех сторон с таким видом, словно он мог тут же различить на ней отпечатки пальцев или какие-нибудь другие признаки.

— Может, это твой школьный приятель, о котором ты забыл? — спросил он, возвращая маленький прямоугольник картона.

— Нет, я сверился со списком, который составил для рассылки приглашений. Там его нет.

Дядя подошел к бюсту и рассмотрел его с близкого расстояния.

— Ты видел эту бронзовую пластинку? — спросил он. — Возможно, она не привлекала внимания, поскольку слегка запачкана землей. Смотри-ка, здесь написано: «Человек этого века».

— И правда, — отозвался юноша, — я ее не заметил. Но о каком веке идет речь? Впрочем, к какому бы он ни относился, он мне не нравится. Я не могу это тебе объяснить, просто не нравится. Мне хочется его выбросить.

Лицо Эдуардо Адемара выражало спокойствие. Он ощущал, как душу его заполняло привычное теплое чувство: ему всегда нравилось давать советы своим близким.

— Мне кажется, так не следует поступать, — сказал он. — Во всяком случае, — добавил он, загораясь внезапно нахлынувшим вдохновением, — ты мог бы воспользоваться возможностью и сделать что-нибудь оригинальное. А заодно найти применение подарку...

Его оживление передалось племяннику.

— Разумеется, но я не знаю, как... Это ведь абсолютно бесполезная вещь...

— Именно поэтому, — продолжил Эдуардо Адемар, — он и подходит для подарка.

У племянника бюст вызывал тревожное беспокойство. Он не считал его подходящим подарком кому бы то ни было.

— Это может быть воспринято как вызов, — заметил он. — К тому же многие уже видели его здесь...

Адемар был приятным и довольно сведущим дилетантом, он любил порассуждать о самых разных вещах и находил в этом удовольствие. Он взглянул на племянника с ироничной усмешкой.

— А почему ты стремишься оценивать этот бюст с эстетической точки зрения? — спросил он. — Я рекомендую тебе рассматривать его как некую странную таинственную вещь. — Племянник озадаченно смотрел на него. — Например, вообрази себе существо, которому не представилась возможность реализоваться. Предположим, у Природы были в проекте пять вариантов лошади и она выбрала тот, который известен нам. Другие же четыре остались неведомыми, но от этого не утратили интерес. Один вариант, возможно, предполагал очень длинные ноги, похожие на ходули, а другой — длинную, как у овцы, шерсть, а третий — цепкий хвост, очень удобный в сельве. Быть может, и это вариант человека, который мог бы существовать. Я вовсе не утверждаю, что так оно и есть. Мне просто нравится это как теория. Я могу представить его на темной улице, выходящим из ворот, существо, непостижимое для нашего теперешнего понимания, с двумя парами рук и носом сбоку, и как оно говорит отрывисто, словно лает: «Прошу прощения, но я — отвергнутый вариант человека».